5 Чертоги памяти и безумия

Значительную часть рассказов этого знаменитейшего сборника я прочла ещё в детстве, периодически перечитывала, некоторые любила и продолжаю любить, но весь цикл полностью — только теперь. «Тёмные аллеи» — это тридцать восемь ликов любви. Любви эпатажной, роковой, страстной, даже граничащей с преступлением (как в новелле «Баллада») — но почти во всех случаях свободной, яркой кометой пронёсшейся по жизни героев и угасшей.

Теперь, спустя время, они вспоминают былые чувства, блуждая в темноте, подобно теням в Аиде. Или — слепцам: не зря одна из самых трогательных историй называется «Антигона», по имени дочери Эдипа и Иокасты. Точнее, бродят герои по тёмным закоулкам памяти, и даже возвращаясь в город детства и первой любви, герой бредёт не по улицам, а по вехам: тут был её дом, а по этой улице её несли на кладбище («Поздний час»).

И, конечно, «Тёмные аллеи» — чертоги памяти не только заключённых под обложкой героев новелл, но и самого автора. В накаляющейся, зловещей обстановке конца тридцатых — начала сороковых Иван Алексеевич переносится во времена экзальтированного Серебряного века, с его преклонением перед искусством, самовыражением и, опять же, свободными отношениями.

Есть, правда, несколько историй, которые происходят уже в эмигрантской среде — но, опять же, до расползания «коричневой чумы» по континенту. Такова новелла «В Париже». Поначалу она кажется даже счастливой: герои, потерпевшие крах в той, прежней, личной жизни, и за границей не были особо счастливы, пока не повстречали друг друга. Им достаточно буквально одного дня знакомства, чтобы появилось спокойное, зрелое чувство — и всё же…

На третий день Пасхи он умер в вагоне метро, — читая газету, вдруг откинул к спинке сиденья голову, завел глаза…

Когда она, в трауре, возвращалась с кладбища, был милый весенний день, кое-где плыли в мягком парижском небе весенние облака, и все говорило о жизни юной, вечной — и о ее, конченой.

Дома она стала убирать квартиру. В коридоре, в плакаре, увидала его давнюю летнюю шинель, серую, на красной подкладке. Она сняла ее с вешалки, прижала к лицу и, прижимая, села на пол, вся дергаясь от рыданий и вскрикивая, моля кого-то о пощаде.

Единственной счастливой из всех историй, наверное, можно назвать только «Камарг» — просто потому, что сюжета как такового в ней нет. Это дорожная зарисовка, описание случайно вошедшей в вагон электрички между Марселем и Арлем. А значит, нет и душевного надрыва, как нет и трагедии, последовавшей за действиями (или бездействием) героев.

Пока что у меня всё. Может быть, при следующем перечитывании напишу больше. Или, наоборот, настолько погружусь в собственные мысли, что не смогу написать ни строчки.