4.5 Два — это один

На планету под названием Геттен (и кодовым именем «Зима» — два названия, одна планета) прибывает Посол с предложением вступить в культурно-торговый союз Эйкумены. В качестве жеста доброй воли посол — Дженли Ай — прилетает совершенно один: Эйкумена не хочет запутать или испугать местное население. Для начала мистер Ай заявляет о себе в Кархиде, одном из двух самых развитых геттенских государств, где знакомится с премьер-министром кархидского короля — лордом Эстравеном. До самого конца книги их дороги и судьбы будут тесно связаны, потому что Эстравен — первый, кто поверил Послу и решился его поддерживать. И поддерживал. До самого конца. Вдвоём они попытались изменить мир. И у них почти получилось. «Почти», потому что роман обрывается прежде, чем станет точно известно, увенчалась ли миссия Посла успехом, — как бы лишний раз подчёркивая, что результат не имеет значения. Истинно восточный подход, между прочим. Вообще в этой книге много «восточного». Но это не сразу понимаешь, ведь Ле Гуин не использует узнаваемые атрибуты вроде чая, драконов, жёлтой кожи и узких глаз. Нет, писательница создаёт новый дивный мир.
Однако выдумать с нуля совершенно новый мир нельзя. Любую вероятность, которую автор захочет претворить в реальность, скорее всего уже использовали до него. «Всё новое — это хорошо забытое старое», «ничто не ново под луной» и т.д. и т.п. Поэтому роман Урсулы Ле Гуин в моём воображении похож на мозаику. Вот здесь легенда о гермафродитах, вот здесь диалектический закон единства и борьбы противоположностей. Тут — 62 слова для разных типов, состояний и качеств снега (впрочем, у земных северных народов их даже больше). А вон там — даосский символ китайской философии «инь и ян» (кор. «ым — ян», яп. «ин — ё»). Выдумать что-то уникальное и неповторимое сложно, зато можно замаскировать «старое» так, что оно будет походить на «новое». Это «Левой руке тьмы» удалось вполне.
Если начать копать в этом направлении, то может даже показаться (на радостях, не иначе), что весь текст посвящен противостоянию Запада и Востока. Посол приходит словно бы из «западной» развитой цивилизации в «восточную» дремучую страну, где люди не любят спешить, первостепенным считают поддержание своего шифтгреттора («тени», то есть репутации: мы в аналогичных ситуациях хотим «сохранить лицо», а они — «тень»), не склонны развивать технологии, зато считаются с потребностями тела и духа, и, между прочим, не могут произнести букву «Р». Аналогия очевидна. Но вот «Западом» оказывается не Эйкумена, а соседняя с Кархидом страна — Оргота, карикатурно-западная во всей своей бюрократической красе. Туда-то и отправляется Посол, потерпев неудачу в Кархиде. То есть в книге действительно существует некий западно-восточный дуализм, — но в только одном месте. И читателю, из какой бы части света он ни был, не предлагается ни с кем себя проассоциировать (а именно ради этого обычно выстраиваются подобные аналогии). Два типа общества, но раса-то одна.
Дуализм частей света используется для проявления композиции романа. Точнее, чтобы на контрасте Орготы и Кархида сделать более выразительным отсутствие привычных землянину дуалистичных пар: мужчины и женщины, лета и зимы, неба и земли, солнца и луны. Всё это на Геттене отсутствует, никакого сексизма, никаких времён года, никаких войн (впрочем, об этом позже). Из-за вечно падающего снега здесь не различить, где заканчивается небо и начинается земля, даже солнца не разглядеть. Здесь главное небесное светило — луна, поэтому её движению подчинена вся разумная жизнь. И хотя геттениане бесполы большую часть существования, их размножение зависит от лунного цикла, а Посол то и дело сравнивает их поведение с поведением, характерным для женщин. Не считая единственного композиционного противопоставления двух держав, в целом мир Геттена принадлежит тёмной половинке «инь-ян»: женщинам, луне, зиме и снегу. Ничего нового, однако созданный Ле Гуин мир производит впечатление.

Впрочем, всё это — измышления скучающего разума, в тексте писательница особо на этом не зацикливается. Композиция — это то, о чём не принято говорить напрямую. А вот сюжет рассказывает о борьбе двух стран между собой и внутри себя. Право первым заключить союз с Эйкуменой — всего лишь разменная карта в этой борьбе. А свои измышления я записала единственно для того, чтобы подвести к предположению, почему же на Геттене не существует войн (во всяком случае, на начало книги). Всё дело как раз в отсутствии противопоставлений. Времена года не сражаются за право заморозить или поджарить человеков, нет и войны полов, все-все-все люди на Геттене рождаются и живут в равных условиях. Но история не стоит на месте, общество развивается, и вот однажды какие-то геттениане решают доказать, что они равнее других. На этом моменте Ле Гуин и подлавливает историю мира. Посол наблюдает за развитием событий со стороны (находясь в гуще событий) и задумчиво гадает, свершится ли на его веку первая геттенская война. Он придерживается теории, что когда-то давным-давно эту планету заселили в качестве эксперимента особой расой гермафродитов (которые могут быть любого пола, но вид-то остаётся один и тот же), и Джели Аю любопытно, планировалось ли так изначально — или неконфликтность (непатриотичность?) народов стала побочным эффектом. Однако по-настоящему занимательно в этой ситуации то, что автор вообще вводит фактор «эксперимента». Это показывает, что весь роман мог быть мысленным экспериментом писательницы. И так как в центре внимания именно своеобразный характер геттениан, то отсутствие войн — это явно побочная сюжетная ветвь. Но какая интересная!..

Интереснее вопроса, разразится ли Первая война, только Вопрос Секса. Как я уже писала, весь Геттен принадлежит стороне «инь» (наверное, там есть печеньки). Но писательница на этом не останавливается и развивает мысль, что любой геттенианин несёт в себе и мужское, и женское начало. Как сказал однажды ночью своему спутнику Посол:

— Свет — левая рука тьмы… как там дальше? Свет и тьма. Страх и отвага. Холод и тепло. Женщина и мужчина. Это вы сами, Терем. Вы вместе и вы один, тень на снегу.

Каждый на этой планете целен от природы. «Вещь в себе», говоря словами какого-нибудь немца. И внутри этой «вещи» скрываются не только гениталии обоих полов, но и волна красно-чёрной эротической ярости, и кеммер, и зависимость как у животных от лунного цикла, и ксенофобия ко всему, что от него не зависит. Последнее — это такой тонкий намёк на то, что неудачи Посла были отчасти связаны с его физиологией. «Вот извращенец-то, всё время в кеммере и гениталиями наружу», не скрываясь, думали геттениане. Кеммером, если вольно пересказывать, они называли физическую возможность зачать ребёнка — и 90% времени у них такой возможности не было. Поэтому Посол из другого мира вызывал у них ровно то же любопытство и отвращение, что и они у него.
При этом Ле Гуин как-то обходит молчанием тот факт, что у засланца долгие годы был целебат — а ведь именно из-за этого ему повсюду могли мерещиться женщины! Ну да ладно, сделаем вид, что верим автору, и Посол был как никто другой беспристрастен. По началу. Может быть. Ведь примерно всю вторую часть книги между Дженли и Теремом в тексте явственно витало напряжение. Интересный ход, который мне понравился уже хотя бы потому, что я и не подозревала о существовании твёрдой научно-фантастической сексуальности (если вы понимаете, о чём я). И даже не разочарована её безрезультатностью: иначе и быть не могло, ведь физиология физиологией, а против дружбы не попрёшь. Да и сердце Терема Харта, изгнанного лорда Эстравена, уже давно было занято. Но какие это были чувства, какие отношения!..

Я бы без сомнений записала эту книгу в любимые (с моей-то одержимостью Востоком), если бы не язык, которым она написана. Многие говорят, что Ле Гуин вообще пишет заковыристо, но то, что мне пришлось читать, — и вовсе смерти подобно. Сплошное косноязычие, горы логических ошибок, всё время ускользают какие-то нюансы, будто книга и в самом деле написана инопланетянином, которому ни английский, ни, тем более, русский язык — не родные. Мне хочется верить, что во всём виноват перевод Илана Полоцка (латышского журналиста) или, в крайнем случае, халатность редактора, допустившего к печати настолько грязную рукопись (тоже латыш, наверное, ещё тот). Причины две, итог один — читать тяжело. Я непременно вернусь к этой книге в другом переводе или даже оригинале, но на данный момент и этого с меня довольно.