5 Холодок бежит за ворот

В нашем ЖК идут парковочные войны. Часть дольщиков купили места в паркинге, они хотят поставить во дворах знаки и запретить парковку. Другие за знаки в определенных местах, третьи против любых ограничивающих знаков. Управляющая компания взвинчивает цену за аренду паркинга и уже ставит знаки без согласования с ГИБДД, чтобы заставить жителей или арендовать, или покупать места в паркинге. Места на улице ограничены, люди неистово ругаются в соцсетях, автохамам прокалывают колеса и выцарапывают на машинах приветственные надписи.

Это все к тому, что если вам кажется, будто люди с 30-х изменились, можете об этом забыть. Любой недостаток ресурса сразу вызывает к жизни весь человеческий негатив, необходимое условие всех массовых социальных энтропических процессов. И стоит появится фактору, который станет достаточным – например, готовности государства довольно неразборчиво применять насилие, процесс приобретает лавинообразный характер, с кровью и зверством. Да, ресурсы, за которые соревновались в 30-е, были несколько иные (хотя с жильем в больших городах дела не сильно изменились, механизмы стали другими), но логика-то явно та же.

Вот Фицпатрик и рисует нам нерадостную картину существования в советских городах. Книга эта обзорная, почти про все, начиная от паспортной системы и заканчивая движением жен-общественниц, я уже читал в разных книгах, но для кого-то такая подборка, четкая, корректная, здорово написанная, станет стоящим инструментом для анализа, в том числе и разницы между образом и действительностью.

Да, это не та Москва, что в «Подкидыше» или в «Новой Москве». Она больше похожа на булгаковскую, более приземленную, пожалуй. У Фицпатрик в этой книге нет места идеологии как таковой, ее предмет – повседневность в городе, и это подкупает. Я бы хотел в идеальном мире увидеть книги отдельно для больших городов и малых, ибо трудно все же их под одну гребенку, но и имеющемуся труду стоит радоваться. Известные мне родственники жили в маленьких городах, любопытнее было бы узнать об их мире больше. Все что у меня есть – это справка о возвращении прав прадеду перед новой конституцией и его же военный билет 1940 года (о милый канцелярский язык, «в старой армии - стрелок»).

Жизнь была сложной. Массового жилищного строительства до Хрущева не было как такового, поэтому делили и перераспределяли старый фонд (с вкраплениями элитного жилья для власти и стахановцев и бараков), что само по себе вело к скученности и проблемам в эпоху стремительного роста численности городского населения. Свертывание НЭПа привело к проблемам со снабжением и усилению карточной системы. Коллективизация, отправившая миллионы крестьян в город, вызвала опасения правительства потерять контроль и возродила паспортную систему. По городам прокатывались кампании чисток, различные операции. Неурожай вызывал панику, шаги правительства – слухи. А конец десятилетия прошел под знаком террора против элиты, который, кстати, заметили не все, для кого-то все это было далеко, пока не касалось кого-то из родственников.

Меня в последнее время удивляет скоротечность – ведь все это уложилось в десятилетие, от 1929 до 1939, потом уже настали другие, военные времена. Но сколько всего вместилось, слов же нет и никогда не хватит. Все эти слова, что кто-то был кем-то, потом перешел туда-то – это значит ведь, что скакали как кузнечики, не задерживаясь на одном месте, все внутри десяти лет. Можно ли действительно сказать, что кто-то был руководителем промышленности или еще кем-то, если он им стал году в 1932, а 1937 его уже того? Ей-богу, темп тогда был иной.

И никогда не будет ответа на вопрос – как уживалось это стремление к вертикальному прогрессу, этот, казалось бы, безудержный порыв, с высылками, спецпоселениями и взаимоистреблением. Возможно ли одно без другого? Мир полярников и летчиков, стахановцев и пограничников и мир сексотов, доносов и недоверия.

Странный, странный мир свободных отношений и гражданского брака, заменяемый штрафами за развод и запретом абортов. Мир перековки и несмываемых связей с кулаками и прочими бывшими, мир патронажа, блата и разноуровневого распределения, мир слухов и свершений.

Одно меня удивляет – Фицпатрик говорит о том, что именно при Сталине появился социальные иждивенцы, советский патернализм и прочее. Тут я наших западных партнеров и наших либеральных господ понять не могу – до Хрущева даже те, от имени кого власть действовала, фактически ничего от государства не получали (тут прямо вспоминается разговор Корчагина с Тоней: ‘Неужели ты у власти ничего не заслужил лучшего, чем рыться в земле?’), сами же пахали как проклятые. Я могу говорить об опыте людей 30-х годов рождения, дед 1931, бабушка 1938 – слово «трудоголик» слишком мягкое для описания рвения и креативности. Я самой постановки вопроса не понимаю, о каком иждивении речь-то идет?

P.S. Фицпатрик путает погоны с петлицами и на голубом глазу утверждает, что форма середины 30-х после введения погон (так в тексте) стала напоминать царскую. Так и тянет сказать, что как женщине ей это не интересно, вот и смешивает. Но не буду так говорить.