3 Эстетика пития

Приятно воспоминание о книжке "Москва - Петушки" Вени Ерофеева. И только так могу я называть автора после этой поэмы - Веней. Мне кажется, что я один из тех, кто ехал в этой электричке и пил горькую... Как-то дико называть собутыльника полным именем. Веня оставляет в душе широкий рубец. Если обычно читателю кажется, что он разговаривает с автором, то в данном случае читатель с автором выпивает.

Впрочем, простите мне мой фальстарт... Поторопился. Произведение Вени неспроста называется поэмой. Нет, это поэзия, настоящая поэзия, хоть и в прозе. Пьяная оду миру через катаракту охмелевшего глаза. Это философия бытия, которая была изложена уже вчерашним перегаром, охмеленным утренним пивом. Чего только стоят рассуждения об алкогольных коктейлях!

Пить просто водку, даже из горлышка — в этом нет ничего, кроме томления духа и суеты. Смешать водку с одеколоном — в этом есть известный каприз, но нет никакого пафоса. А вот выпить стакан «Ханаанского бальзама» — в этом есть и каприз, и идея, и пафос, и сверх того еще метафизический намек.
Какой компонент «Ханаанского бальзама» мы ценим превыше всего? Ну, конечно, денатурат. Но ведь денатурат, будучи только объектом вдохновения, сам этого вдохновения начисто лишен. Что же, в таком случае, мы ценим в денатурате превыше всего? Ну, конечно: голое вкусовое ощущение. А еще превыше? А еще превыше тот миазм, который он источает. Чтобы этот миазм оттенить, нужна хоть крупица благоухания. По этой причине в денатурат вливают в пропорции 1:2:1 бархатное пиво, лучше всего останкинское или сенатор, и очищенную политуру.

Поэма - своеобразная летопись событий, приключающихся с героем от станции к станции. Главы поэмы так и называются: "КУЧИНО — ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНАЯ", "ФРЯЗЕВО — 61-й КИЛОМЕТР" или "ОМУТИЩЕ — ЛЕОНОВО"; они коротенькие, но емкие. Здесь и есть и философия, и размышления, и социальная структура, и духовная составляющая.
Какая гармония в разнообразии людей, путешествующих от Курского вокзала до Петушков, "у каждого свой вкус — один любит распускать сопли, другой утирать, третий размазывать". Персонажи и характеры очень колоритны, это живые люди с советской бытовухой, простыми суждениями и беглым взглядом на мир. Перед нами предстает новое горьковское дно, пульсирующее под мерный стук колес электропоезда. В то же время, между пассажирами "нет различий, кроме различия в степени между различными степенями и отсутствием различия", как говорит Веня. Гармония в разнообразии - единое вещество разнообразия, сверенное в плавильном котле пьяной философии.
Кстати, философия поэмы заслуживает отдельных восторгов. Здесь вам и теологические темы - рассуждения о Боге и Рае. Словом, пьяный в доску Веня вдруг оказывается ближе к Небесам, чем любой другой пассажир - он разговаривает и об ангелах с людьми, и о себе с ангелами.
Веня проникнут любовью к миру, и сложно здесь делить пьяную любовь и любовь душевную - душа и спирт смешались в единую химическую массу, и наш герой восклицает: "Бог, умирая на кресте, заповедовал нам жалость, а зубоскальства Он нам не заповедовал. Жалость и любовь к миру — едины". Представьте себе! Какие слова: не заповедовал нам Бог зубоскалиться. Сколько в этой фразе красоты, сколько милости, сколько любви к ближнему! И ведь по-своему безобиден и несчастен тихий пьяница, притомившийся на лавчонке вокзала. Сколько в нашей жизни их? Что же? Не люди они? Чего ж тут воротить нос или ухмыляться гордою улыбкою. Да в этом пьянице больше святости, чем в трезвом чистоплюе! Вот вам и притча о мытаре и фарисее в новом пересказе.
Опомнитесь, люди! - как бы кричит нам герой Ерофеева, - ведь "революция достигает чего-нибудь нужного, если совершается в сердцах, а не на стогнах". Человека можно полюбить, только преобразовав свое сердце, а потом и мир преобразуется. И что толку от общества, где ценности совершенно иные? Где так важны успех, статус, власть.

Я остаюсь внизу и снизу плюю на всю вашу общественную лестницу. Да. На каждую ступеньку лестницы – по плевку.

Изнанка совкового лоска с извечным карьеризмом - отсутствие души, а у Вени-то душа широкая. Он любит всех - любого человека, любого падшего, и, в особенности, "падшую". Ведь говорил же Максим Горький на острове Капри: "Мерило всякой цивилизации - способ отношения к женщине". Таких женщин знал Веня, совершенных женщин: "Она подошла к столу и выпила залпом ещё сто пятьдесят, ибо она была совершенна, а совершенству нет предела". Никто не искал красоту и женственность в таком простом действии обычной бабы? Подошла и хлопнула 150. Но как красиво передает нам этот жест прекрасная алкогольная поэзия.

Сильна ли сила искусства? Сильна. Настолько сильна, что Веня Ерофеев предвидел свою смерть. Он знал, как умрет и от чего. Случилось как по писаному, в метафоре, конечно же. "Москва - Петушки" - произведение самобытное. Не знаю, есть ли еще что-то похожее? По крайней мере, я не встречал.

Спасибо, Веня!