3.5 На границе тучи ходят хмуро

За тучами опять померкнула луна.
Я третью ночь не сплю в глухом дозоре.
Ползут в тиши враги. Не спи, моя страна!
Я стар. Я слаб. О, горе мне… о, горе!

А. Гайдар, "Тимур и его команда", 1940

Любопытная книга о дискурсе и практике советских границ в 20-30 гг., достаточно оперативно переведенная на русский (выход на французском – 2014, на русском - 2019). Однако автор может грамотно говорить только о предмете своего исследования, шаг в сторону и начинается лютый бред.

Не буду скрывать, в какой-то момент я поймал себя на том, что жду очередной бредовой идеи автора, чтобы посмеяться, хотя, если честно, не так уж это и смешно – вроде бы специалист по нашей с вами истории не разбирается ни в кино, ни в литературе, ни в русском языке. Для понимания уровня автора стоит привести обширную цитату:

Созданный Д. Фурмановым в 1923 году персонаж кавалериста Чапаева в 1934 году стал главным героем одноименного фильма братьев Васильевых, который пользовался невероятным успехом. Реабилитировалась и традиция казачества. Отныне казаки, которые у Исаака Бабеля были последним осколком старого мира, выступали в качестве предшественников нового человека. Благодаря «Тихому Дону» М. Шолохова казацкий героический эпос стал частью советского литературного наследия.

Мало того, что очень трудно уловить как это все связано с границами, так ведь и бред первостатейный. Бабель, воспевающий осколки старого мира, и Шолохов, открывающий казацкий эпос (это вообще что?) советскому читателю (а Чапаев, глянь-ка, кавалерист).

Дальше – больше. Думаю, у французов с 1814 года осталась психологическая травма от казаков – наш автор всех все время настойчиво сравнивает с казаками, будь это красноармейцы, которых поощряли после службы оставаться в приграничных районах, будь это специфический этнический состав пограничников (русские, украинцы и татары по преимуществу).

Когда автор сообщила мне, что русский язык – тоталитарный язык, потому что в нем есть причастия, которые никак не перевести на свободный демократический французский язык, я понял, что теперь я знаю все о своей стране. Вот мы с вами все копья ломаем – что да почему, как и где пошло что-то не так, а дело-то в причастиях! Их же не перевести на язык свободного мира! Надо их просто отменить к чертовой матери, а то сидит человек в Париже или в Лионе и ломает голову – как же перевести на французский «прорывающийся отряд»!

И так у них все. Напомнило это мне книгу о трилобитах , где автор был такой душка, все расписывал, а потом поведал о встречах с нашими учеными (в Казахстане на ржавом (!) Трабанте (который пластиковый). Так и хочется сказать – молчи, лучше просто рассказывай про трилобитов и/или запретные зоны на границе.

Но хватит брюзжать, давайте к содержанию. Дюллен выстраивает рассказ хронологически, начиная от формирования границ после Рижского договора и заканчивая переносом границ в конце 30-х. Когда она говорит о границах, о ведомственных войнах (РККА, ОГПУ, НКИД), получается дельная (на мой взгляд) картина стандартной у нас (что при царе, что при советской власти, что сейчас) неразберихи и волокиты. Недостроенные казармы, нищета и лохмотья на пограничниках органически сочетаются с сильной верой в себя и триумфальными арками на пунктах перехода (Добро пожаловать в СССР!). Дюллен здорово описывает как возникала граница там, где ее не было, как налеты по обе стороны виртуальной линии, банды и отряды партизан, просоветских и пропольских, румынских и прочих сменялись диверсионной работой, а потом и плотной границей с просекой КСП, запретной зоной и прочими атрибутами, знакомыми нам по фильмам и книгам. Будет тут и восточная граница с японцами, и Карацупа, и возня из-за оленей с финнами, и бодания с турками и персами.

А потом пришли 30-е, Великий перелом и сталинское мышление. Старые договоры стали казаться уступками недружественному окружению – все эти пропуски финнов через Неву на западный берег Ладоги, допуск польских железнодорожников, оформление виз в торгпредствах и много другого, мелкого и интересного. А потом мир изменился, Версаль рухнул, и руководство в Кремле решило вернуть потерянное двадцать лет назад. Дюллен хотя бы тут не строит странных предположений, а практически полностью солидаризируется с мнением, что все изменения границ, что в Прибалтике, что с Польшей, что в случае с Бессарабией – это воплощенный ресентимент (опираясь почти полностью на известный когда-то труд Мельтюхова ).

Забавно, как внезапно и без рефлексии происходит превращение СССР из слабой стороны, делавшей территориальные уступки в начале 20-х, в «могущественного соседа», требующего потерянное назад. Автор ни словом не обмолвилась – что же произошло. Остается надеяться, что читатель сам понимает, что это превращение – следствие индустриализации, при всех ее изъянах и перекосах.

Что меня еще печалило – так это засовывание головы в песок. Автор постоянно исходит из заранее заданных предпосылок (это же называется телеология?) и даже один раз признается, что ее это подвело (но от предпосылок не отказывается). Итак, СССР – нищая страна с параноидальными спецслужбами. Так, она сначала готова была высмеять сообщение погранзаставы о перехваченных в пограничной реке пробирках с листовками, отправленными с польской стороны. Но потом выяснилось, что в польских архивах есть упоминание об этой акции, и именно поляки ее и устроили. Но в других случаях Дюллен просто пишет, что ей не захотелось искать подтверждение/опровержение в архивах других стран, поэтому советские сообщения чаще объявляются выдумкой, а обвинения в шпионаже надуманными. Такой подход вызывает некоторое отторжение.

Завершается обзор рассказом о переносе советской практики границ в страны народной демократии, очень коротким и неинформативных. Если кому-то интересна эта тема, лучше посмотреть блестящий чехословацкий фильм «Король Шумавы», ей-богу.