4 как выжить в своей семье и не сойти с ума

Самоубийство. Анархизм. Смертельная болезнь. Ревность. Измена. Убийство. Научные открытия.
Вряд ли хоть что-то из этого можно счесть смешным...

Коупленд же делает это уморительным. К его манере повествования не привыкаешь: либо она кажется пустопорожней болтовнёй, приправленной дешёвым экшеном, либо на неё сразу садишься, причём ставиться готов обломанным катетером, потому что если попасть на нужную волну – она будет нести через речные пороги, пока не столкнёт пинком под зад в водопад.

Сюжет не даёт развёрнутой панорамы персонажей, не повествует себя событие за событием, накручиваясь ладно цепью на пустоту по форме одиночества, вместо этого перед читателем перещёлкиваются глянцевые, замызганные, порванные и свеженапечатанные фотографии, одна за другой высвечивающие вырванные из контекста ситуации, которые в итоге сложат представление о происходящем. Персонажи истории много думают, мало говорят и странно чувствуют, их жизнь слишком комична в своей разлаженности, чтобы они представлялись людьми из плоти и крови, но их внутреннее обращение к себе как к одиночеству, заключённому в оболочку тела, способно найти отзвук внутри смотрящего, потому что кто из нас не чувствует себя одиноким.

Коуплендское одиночество – это как уэлшевский манифест о соли жизни, рублёная горечь Буковски или пресловутый ремарковский кальвадос: это субстанция, размазанная ровным тонким слоем по слогу, фрагментарно концентрирующаяся настолько, что со страниц капает. История семьи Драммондов – это чистый абсурд, парад придурков, умниц и маргиналов, не разваливающийся только за счёт прочного клеящего состава в виде ужасно обычного и естественного для человека поиска того, что сможет его наполнить, и этот поиск Коупленд протягивает нитью через действия персонажей. Неважно, жрачка ли это для пустого желудка, партнёр для брака, вибратор для влагалища или бытовая философия, чтобы залепить пластырем треснувшую душу. Стоит начать волочиться за ностальгической тоской по ушедшей юности, жене, амбициям, как сюжетный твист пинком выталкивает сюжет на угол в девяносто, а на дороге остаётся чёрный след от покрышек. Коупленд встряхивает свою историю с ног на голову с невозмутимостью сонной дворянки, отмахивающейся от мошкары; никак не меняет тон, громоздя какие-то дикие в своей ирреальности сюжетные перипетии, переходя от рациональных рассуждений о принятии собственной никчёмности к стрельбе в кофейне, спидозным плевкам в лицо и родильному креслу возле клетки в подвале умильной семейки, в чьём доме из острых углов только их сволочизм. Это как размеренная болтовня таксиста, который с одинаковой пылкостью доверяет вам умопомрачительную историю о том, как недавно он баню перекрашивать начал, как пацаны под движком поколдовали так, что иномарки в жопе остаются, как он в восемьдесят седьмом шаху взял, когда даже у бандитов не было, а ещё его жену просвечивали инопланетяне, паркующие свой шаттл в чётные дни на его подоконнике. Закономерно начать сомневаться, а была ли вообще баня.
По большому счёту, эта абсурдность происходящего напоминает стоматологическую фольгу, которую надо прикусывать при обработке и подпиливании пломбы. Сама по себе фольга-повествование не так важна, потому что в целом она отправится в утиль, важнее красящее вещество, остающееся на пломбировочном материале, обозначающее дефекты прикуса. Это вещество – вытяжка из страхов, восторгов и тоски персонажей, которые кажутся такими невозможными в своей придурковатости, но стоит посмотреть на них поближе, на эти выпяченные на максимум несовершенства, как создаётся ощущение, что ты зажал зубами фольгу, чтобы явнее очертить зарубки и дефекты внутри собственного сознания, потому что под наносной бравадой и комичной непрошибаемостью персонажей Коупленда обнаруживается довольно привычные типа людей, просто за пределами страниц их качества разительно приглушены. На фоне сюжетного разноцветия истории эта бытовая серость выглядит особенно выпукло.

Драммонды кричат, смеются, забивают эфир своими страхами, надеждами и болтовнёй, ненавидят друг друга, прощают друг друга, открывают друг друга заново спустя много лет, создают ужасно разлаженную какофонию из звуков своих душ, и при этом сохраняют в целости нехитрую истину, что каким бы ужасом тебе не казалась своя собственная семья на фоне мнимого благополучия других людей, следует помнить, что нормальных семей не бывает.