5

Лето. Зной. Открываешь книгу и попадаешь прямиком на Американский юг, думая, что надышишься там раскалённым воздухом, не подозревая даже, что задохнёшься. Задохнёшься от глубины, пронзительности, страха смешанного с чувственным удовольствием и горечью, что жжёт на языке и перекатывается туда-сюда на ладони. Фолкнер в который раз приоткрывает для меня дверцу в мир, где любовь возникает из ненависти, где волк — друг человека, поскольку волк и есть человек. Страх, живущий рядышком и питающийся слабостями души, ненасытная жажда разрушать, с силой сжимать в руках чужое тело, чувствовать на себя воспламеняющие взгляды, бороться с существом, живущим внутри и не победить. И кажется этого достаточно, чтобы оттолкнуть от себя человека, который и есть Дьявол, но как он влечёт, как зазывает — нет шансов ему отказать. И каждый знает, кем он воспитан и кто дал ему имя. И нарекают того не Бог.

Вся книга — ажурная нить, которая тянется через водную гладь и нет ей конца. Убеждаюсь, что Фолкнер истинный творец: из букв, доступных каждому и слов, которые они образуют, он составляет свой собственный слог, предложения и мысли, которые не появились бы на свет, не будь здесь когда-то его.
Эти буквы сочны, предложения изысканны, а строй рифм озаряет твой путь:

"Глубокая, раскатистая, разносится в летней ночи мелодия органа, слитная и широкая, воспаряет смиренно, словно сами освобожденные голоса принимают позы и формы распятий; восторженно, величественно и проникновенно набирает звучность. Но даже теперь в музыке слышится что-то суровое, неумолимое, обдуманное, и не столько страсти в ней, сколько жертвенности, она просит, молит — но не любви, не жизни, их она запрещает людям — как всякая протестантская музыка, в возвышенных тонах она требует смерти, словно смерть — благо. Словно одобрившие ее и возвысившие свои голоса, чтобы восхвалить ее в своей хвале — воспитанные и взращенные на том, что восхваляет и символизирует их музыка, они самой хвалой своей мстят тому, на чем взращены и воспитаны."

И музыке этой не будет конца.