3 Книга, брошенная в парадной

Впервые я прочитал эту книгу в университете, и в те времена она потрясла как некое откровение, точное и при этом адекватное описание исторической эпохи Великой Отечественной войны, при чем, описание по законам не столько критического реализма, сколько реализма социалистического, книга, написанная марксистом.

Прошло довольно много лет. Сегодня возвращался домой и нашел "Жизнь и судьбу" среди книг, которые кто-то за ненадобностью выложил в парадной - на короб, закрывающий батарею центрального отопления, и на почтовые ящики.

Конечно, такая судьба "Жизни и судьбы" в одной отдельно взятой парадной, - это не критерий. Среди выброшенных книг оказались и Маринина, и Александр Грин, и Лев Толстой, и Горький, и Алан По. Случайный, казалось бы, набор. Но все же, если искать в этом хаосе закономерность, то она найдется, пожалуй, в том, что выброшены были книги, многократно изданные, экзотичные и те, которые их собственник уж точно решил не перечитывать. Ирония здесь в том, что "Жизнь и судьба" оказалась рядом с "Войной и миром", то есть, с тем самым текстом, который Гроссман в той или иной степени взял за образец для подражания, и у которого, действительно, многое перенял.

Убедился я в этом, когда подобрал книгу и дома попытался ее все же перечитать. Обнаружилось, что совершенно так же, как граф Толстой, Гроссман попытался навязать жизни ложную концепцию, поэтому, как и у Толстого, замечательно точные и захватывающе живые страницы у него переложены тоннами макулатуры, не имеющей к подлиной жизни и художественной правде ровно никакого отношения.

В.С.Гроссман, как общеизвестно, был евреем, при чем, из левой и либеральной части еврейства. Потомственный меньшевик, бундовец, сочувственник эсеров. Может быть, кто-то само упоминание происхождения Гроссмана сочтет антисемитизмом, а кто-то другой перечисленные особенности его мировоззрения сочтет лестными эпитетами и возмутится: "Вы так говорите, как будто это таки плохо!"

Да не хорошо это и не плохо, когда писатель придерживается определенных взглядов! Плохо, когда он насилует не только читателей, но и своих собственных героев, заставляя вопреки логике их характеров, натур, классовой и партийной принадлежности говорить и делать то, чего они говорить и делать не должны.

Пушкин с удивлением делился с кем-то: "Представляешь, что сделала моя Тятьяна!" У Гроссмана все наоборот: за каким-то чертом гестаповец Лисс вызывает на допрос большевика Мостовского и битый час (по субъективному читательскому ощущению) полощит ему мозги Гегелем, пытаясь то ли переубедить, то ли завербовать, то ли излить душу. Нет в этом диалоге ни цели построенного таким образом допроса, ни какого-то душевного надлома немецкого офицера. Есть лишь ходульная концепция, задача, поставленная автором: во что бы то ни стало доказать, что советский социализм и немецкий национал-социализм тождественны, потому что и там, и там не любят евреев и ту свободу, которая вписывается в рамки "англо-саксонской либеральной традиции"! Поэтому большевик Мостовской у Гроссмана молчит, хотя живой, настоящий большевик, уже обреченный и уже потому хотя бы не боящийся пули нациста, возражал бы, боролся бы до последнего.

То же самое наблюдается во время встречи, кажется, другого какого-то старого большевика с бывшим товарищем по партии Магаром, который сидел в лагере. Начинается тоже "идейный" диалог, и, - о чудо! - Магар, как по заказу, начинет почти дословно повторять за меньшивиками и эсерами, говорить о том, что "базис - это свобода", а вовсе не производительные силы, как у Маркса. Конечно, люди пересматривали свои взгляды. Стальной большевик, который никогда не сомневается, это тоже персонаж совершенно плакатный и ходульный, из сталинского кино. Но ведь интересно же узнать не то, что, вообще, люди иногда меняют убеждения, а то, КАК и ПОЧЕМУ люди пересматривали свои убеждения, но как раз этого Гроссман не хочет, не может показать, потому что ничего ровным счетом об этом не знает и знать не желает.

Не удивительно, что когда Сергей Урсуляк экранизировал "Жизнь и судьбу", а Володарский писал сценарий, всю эту маловразумительную чепуху они решили выкинуть. Правы те критики, которые говорят, что от Гроссмана мало что осталось при этом. Но ...они так говорят, как будто это плохо!

Ведь и читатель же выкинул Гроссмана в парадную. Зря, наверное. Но ведь в парадную, а не на помойку. В сущности, книга Гроссмана при всех ее хороших сторнах все-таки наповерку оказывается довольно слабой, надуманной и изуродованной идеологическим насилием над жизнью. Перечитаю по диагонали, но не более.