5 Антиманкуртизм

И тогда я предложила себе разделять три вида памяти.
Память об утраченном, меланхолическая, безутешная, ведущая точный счет убыткам и потерям.
Память о полученном, сытая, послеобеденная, довольная тем, что осталось.
Память о небывшем, выращивающая фантомы на месте увиденного, так в русской сказке зарастает лесом чистое поле, когда кинешь туда волшебный гребешок. Лес помогает героям уйти от погони. Фантомная память делает что-то в этом роде для целых сообществ, укрывая их от голой реальности с ее сквозняками.

Эта книга создает память третьего рода, укрывающую читателя от сквозняков реальности. Название очаровало еще весной в лонг-листе Большой книги. И обложка, что ни говорите, а эстетическая составляющая продолжает играть роль, даже когда ты уже переросла возраст, в котором в книге ценят преимущественно картинки и разговоры. Белоснежная фигурка убегающего человечка на белом фоне. Не бежит? Но как же, Вот и одна нога поднята? Ах, это она отбита. Таких фаянсовых пупсиков выпекали в Германии позапрошлого века миллионами и стоила одна фигурка полкопейки. Нет, были и те, что подороже-покрасивее, расписные, глазированные. Был и переходный вариант – покрытый глазурью только спереди (угу, как знаменитая перевязь Портоса). Но такими вот грошовыми, совсем простенькими белячками пересыпали при транспортировке хрупкие предметы. Дополнительный амортизатор, изначально предназначенный быть принесенным в жертву чужой целостности.
О чем книга? Знаете, я ужасно боялась очередной семейной саги с ее непременным «судьба семьи в судьбе страны». И не то, чтобы желала, живя в обществе, быть свободной от общества. Хотя, что греха таить – желала бы. Так вот, это не будет семейной сагой, потому что это вообще не художественное произведение. Нон-фикшн. Что не помешало Марии Степановой протащить-таки контрабандой на страницы историю собственной семьи, ну так – хозяин-барин, и не все чужим вкусам трафить. А кроме того, читатель тоже внакладе не останется.

Удивительный, ни на что, прежде виденное не похожий рассказ, где главной героиней выступает память: средства сохранения и триггеры, запускающие механизмы запоминания-вспоминания, главным образом фотографии, тексты, предметы обихода. Интересно, что автор вполовину столько внимания не уделяет звукам и запахам, хотя, кажется, все знают, как обрушиваются воспоминания определенного периода, стоит услышать незатейливый шлягер, бывший популярным в то время. Что до обонятельных ощущений, они просто с головой погружают тебя в обстоятельства места-времени, при которых довелось почувствовать запах. Просто у каждого свой основной способ взаимодействия с миром и Степанова, скорее всего не аудиал, но визуал-кинестетик.

И потому в ее рассказе будет много фотографий, картин, писем, вещей, чья выпуклая фактура и тактильность позволит прикоснуться к миру в его сущностной предметной ипостаси. Будут размышления о том. как век селфи, соцсетей и видеоблогов обесценил и обезличил человеческое изображение, превратил портрет персоны в портрет момента времени. Десакрализовал. Не в том смысле, что раньше, в пору черно-белых фотографий и парадных парсун маслом, трава была зеленее, а солнце светило ярче, но в том, что такова структура текущего момента, и она радикальным образом отличается от структуры мириадов предыдущих. И с этим нужно учиться жить по-новому, заново создавая себе маяки и ориентиры.

Острую до болезненности потребность в сохранении памяти можно объяснить и тем, что автор является носителем ментальности, от веку хранившей память о богоизбранности, былом и грядущем величии, верность заветам и – давайте будем называть вещи своими именами – тысячелетиями естественного отбора превратившей себя в самую интеллектуально-продвинутую часть человечества. Фух, неуклюжая получилась конструкция, но с национальным вопросом всегда так, ступая на тонкий лед, нужно очень тщательно подбирать слова, а они не любят, когда их лишают возможности вольно струиться, обретают в отместку посконно-заскорузлый вид. Кстати о словах, эссеистика Марии Степановой безупречна в смысле чувства языка, всякое слово в непростых конструкциях, посредством которых она доносит до читателя свои непростые мысли, находится на идеально подходящем ему месте.

И, поскольку о еврействе сказано, можно без опасений переходить к разговору о героях, коими, вы уже догадались, будут наследники семени Израилева. Далеко не такие беспринципные и предприимчивые. какими их рисует коллективное бессознательное. Не всегда склонные бережно хранить воспоминания (глава "Мандельштам отбрасывает, Зебальд собирает"). И очень часто действующие вопреки инстинкту самосохранения. Беру на заметку почитать "Шум времени" (оба, мандельштамовский и барнсов уже наконец). Очаровываюсь и немного напугана странными призрачными фотографиями Франчески Вудман. Без энтузиазма разглядываю гуаши Шарлотты Саломон.

Немного влюблена в милого Лёдика, вглядываюсь в немузейный музей "секретиков" Джозефа Корнелла. Разыскиваю в интернете фотографию Марии Степановой, такой неожиданно юной (ждала солидной тетеньки). И думаю, что хороших книг в моей жизни на одну прибыло.