2 Иногда приходится принимать тот факт, сказал Гумбольдт, что КНИГАМ ничем нельзя помочь.

Иногда приходится принимать тот факт, сказал Гумбольдт, что людям ничем нельзя помочь.

О, как я не люблю такие книги. Мне всегда так отчаянно жаль на них потерянного времени. Очень привлекательные в аннотациях, они превращаются в мучительный поиск хоть чего-то, что может хотя бы на секунду зацепить.
Я обожаю биографии,а биографии ученых - больше всего. Но книги с вымученной гипертрофированной злой сатирой вызывают у меня исключительно брезгливое желание вымыть руки. Возможно, мне просто тяжело воспринимать истории, где буквально каждое слово направлено на утрирование: образа, мысли, посыла.

Все начинается в 1828 году, когда "король математики" Карл Гаусс отправляется в поездку на Немецкий конгресс естествоиспытателей в Берлин, на который его пригласил Александр Гумбольдт, и это, пожалуй, одна из немногих действительно исторически верных вещей в этом тексте. Все главы далее - чередование историй о Гауссе и Гумбольдте.
Итак, Кельман рисует портрет Гаусса - на мое ощущение, портреты обоих ученых ему не удались, но Гаусс все-таки вышел более ... живым. Гаусс, утрированно зависящий от матери, глазами Кельмана отчего-то будто страдающий комплексом Эдипа, в самом начале предстает гениальным учеником. Кельман обыгрывает знаменитую легенду о том, как будучи еще ребенком, Гаусс самостоятельно выявил формулу сложения чисел от одного до ста, и это, наверное, одна из лучших вещей в этой книге. Без особых прелюдий Кельман делает Гаусса человеком большого ума и мерзкого характера - высокомерным, нездорово замкнутым, бездушным. Между диалогами, о которых стоит поговорить попозже, которые всячески подчеркивают все несовершенства личности Гаусса, Кельман все-таки считает нужным упомянуть о том, как ученому приходилось работать геодезистом, и, едва ли не двумя строками, он упоминает об "Арифметических исследованиях" двадцатичетырехлетнего Гаусса, великом труде, равным которому и сейчас почти ничего не найдется. Чуть больше он говорит о личной жизни Гаусса: о русской проститутке Нине, которой он обещал выучить русский язык, о жене Йоханне, о том, как - опять же до тошноты утрированно - пропускает рождение первого сына, потом - чуть больше эмоций, но настолько сухо, что скрипит на зубах - о ее смерти. Множество событий проносятся на таком маленьком количестве страниц, и большая часть букв на них посвящена отчего-то по ощущению злому юмору, и это сильно выбило меня из колеи.

Гумбольдт - прямая противоположность жизни Гаусса: богатая семья, хорошее обучение, совершенно противоположный выбор - путешествия, пересечение мира наискосок. Вместе со своим "ассистентом" Бонпланом, которого он находит во Франции, они опровергают теорию нептунизма, очень известную в то время. То, что роднит его с Гауссом глазами Кельмана - такой же совершенно отталкивающий, ничем не обоснованный утрированный образ самодура и нарцисса.

Эти двое пересекаются между собой почти в самом конце - и это, кажется, единственное, что может зацепить. Несколько удивительно красивых мыслей проносится в этих строках.

Когда же за окном промелькнули первые пригороды Берлина и Гумбольдт представил себе, как Гаусс именно сейчас глядит в свой телескоп и наблюдает за небесными светилами, пути которых может изобразить простой формулой, он внезапно понял, что не может сказать, кто из них путешествовал по миру, а кто всегда оставался дома.

Все это исключительно субъективно. Объективно же книга построена довольно интересно.
Во-первых, это название глав - сухо, точно, кратко. Возможно, это отсылка к научным трудам. Это было красиво, казалось бы, мелочь, но как продумано.
Во-вторых, но это уже исключительно вопрос - язык. Если все еще держаться за идею близости к научному труду, динамику которого мог хотеть сохранить Кельман, то этот сухой и местами довольно уродливый язык можно объяснить, но если это не было его идеей - язык был ужасен. Оборванный, грубый, неприятно острый, словно неочищенная деревяшка, взяли и бросили.
Что еще было интересным - Гаусса Кельман пытается раскрыть изнутри, его посылами, идеями, мыслями, говоря же о Гумбольдте - часто мы видим его глазами других людей: ассистента, брата, капитана. Это было ловко: тоже тонкая деталь, которая придала бы искорку, если бы книга не была бы так неприятна.
Далее исторические неточности, о которых сам Кельман был явно в курсе, поскольку они очевидны, как, например, дагерротипы, которых тогда еще не было. Интересный пассаж о гомосексуальности Гумбольдта, кстати, Кельман с самого начала к этому шел-шел-шел,и в самом конце очень четко пришел - не уверена, что это был хороший ход.
Я не увидела здесь иронии - исключительно неприятную сатиру, местами издевку, и оправдать это попыткой очеловечить фамилии, которые давно уже переросли в статус легенд, не могу. Вычурность диалогов с отсутствием прямой речи и игнорирование правил языка здесь выглядят не как авторская задумка, а нелепая выходка.
Можно было бы еще покопаться, там много тонкостей на самом деле, но это как заставлять себя зайти в заросшее тиной озеро - можно бы, но зачем. Неприятно. Нехорошо.