Больше рецензий

28 ноября 2018 г. 04:56

6K

3.5 Избы мне по нраву

"Россию придумали четыре Еврея: Левитан, Левитан, Шишкин и Тредиаковский. "
Д. Горчев

Знаете же императив: «В России надо жить долго»? Я вот всегда думала, что это сказал дедушка Корней и легкомысленно добавил: «потому что интересно», но по вредной привычке полезла проверять цитаты и засыпалась. Оказалось, что это вообще неизвестно кто и зачем придумал - вирусное изречение с ускользающим источником (нулевой пациент, вероятно, Островский), окончание, оправдание и объяснение которому каждый волен изобрести сам: в диапазоне от мелкого «чтобы пережить всех мемуаристов» (Сологуб) до циничного «а то до пенсии не доживёте» (действующий гарант). На мой вкус, я уже до хрена долго здесь живу — пора бы и мне уже понять, что с этим делать. Например, прекратить делать вид, что весь массив заслуживающей пристального внимания «классики» уже про- и перечитан, и перестать шарахаться, как цирковая лошадь от пчёл, от авторов, чьи сдвоенные фамилии, указывающие на предпочтительный ареал обитания, надёжно зафиксированы во втором ряду главной последовательности, и от их просторных, нарочито неторопких, обстоятельно повествовательных книг, будто бы и писанных с расчётом на вынужденных долгожителей и неучтённую кучу их времени в инертном ожидании, когда же «долго» перерастёт — наконец — в «счастливо» или — на худой конец — в «хорошо». Задушить снобское обыкновение не фотографироваться на фоне берёзок и кремлей, побороть иррациональный страх напороться на квасное русопятство, лыком шитую метафизику, сусальное летописательство и благолепно изукрашенные паутинистые углы, перешагнуть порог, сразу за которым падает на голову и рассыпается на составляющие «Толковый словарь живаго великорускаго языка» (не вздумайте накрывать им шляпу волшебника!), и понять, что проживи в России хоть четверть века — фонарь и аптека на месте, хоть триста лет — ничего не меняется тут, кроме словарного запаса (что уже прорыв не хуже космической программы, учитывая местную литературоцентричность и приверженность канонам) и по-прежнему непонятно ни что делать, ни кто виноват, если ты не успел спрятаться. Но это я проспойлерила раньше времени.

Предположу, что в 60-70 годы позапрошлого века, когда мытая Россия вдруг внезапно и остро почувствовала движение под боком немытой, поиск корней и фольклорные изыскания оказались в тренде, а судьба народная не волновала разве что конченных социопатов, крупномерная этнографическая беллетристика Мельникова-Печерского, основанная на живом, собранном вручную материале, была востребована, читалась с интересом, восторгом или скепсисом — в любом случае, имела спрос и резонанс. Те же самые чувства она способна вызывать и сейчас, особенно у охотников путать литературу с историей, стряхивающих паутину с увесистого тома, чтоб выяснить в подробностях «как жили наши предки» и приложиться к истокам. Условно, этот фокус пройдёт, только если ваши предки — из старообрядческой тусовки Поволжья 19 века, а безусловно — если ставите подобную цель, нужно быть предельно внимательным и нелегковерным, чтоб случайно не захлебнуться в благодатном потоке «родной речи», нащупать твердую почву и разглядеть лес за деревьями.

Язык — главная ловушка, флагманская фата-моргана эпопеи «В лесах» - он действительно завораживает и восхищает, все эти неперечислимые «исстари», «посолонь», «кондовые леса» и «девичьи супрядки», не столько вписанные в контекст, сколько создающие его, - выглядят диковинно, но не искусственно, глаз не режут, серьёзных трудностей восприятия и перевода не вызывают, в текст входишь, как рука в разношенную перчатку: тепло, свободно, удобно, разве что не по сезону, да и гуглить в перчатках неловко как-то. Медицинский факт: речь каждого, кто прочитал Печерского, неизбежно приобретает былинные интонации на срок напрямую зависящий от силы индивидуального лингвистического иммунитета — другие рецензии почитайте, для напримера. Очень заразно. И лестно: надо же, а язык-то наш куда более велик и могуч, чем завещал товарищ Ленин, как самобытно и экзотично мы могём, ежели захочем.
Вот! Тут-то и иллюзия. Уже не предположение, я твёрдо уверена - ни одна самая изолированная и аутентичная община в реальности никогда так не разговаривала, вряд ли живые люди в режиме нон-стоп шпарили как по писаному в прологах, минеях, пресловутом словаре Даля и прочих святых источниках древлего благочестия, уснащая свою бытовую речь без промаха разящими фаерболами пословиц и поговорок, затягивая песню в самые патетические моменты — ну разве что обитатели до поры притопленного Китеж-града. Тут-то и диссонанс. Потому что сами люди и их истории, мастерски увлекательно рассказанные автором, - очень правдоподобные, непридуманные, выписанные в режиме «подслушано Ветлуга» и «наблюдая за нижегородцами», максимально несоответствующие мечтам пуристов-почвенников о никогда не бывалом золотом веке, даже с учётом описанных циклопических застолий с белорыбицей, наливками и вёдрами икры — сколько можно жрать? На уровне мелодраматического сюжета - деспотичные отцы семейств самодурствуют, ловко скрывающие пассионарность бабы крутят ими по своему усмотрению, хорошие девушки влюбляются в козлов, плохие тоже, никто не заморачивается на предмет потерпеть до свадьбы, бога никто не боится, ничем хорошим сие не заканчивается; на уровне социологического исследования - в скитах разврат и бастарды, в семьях - пьянство и снохачество, кругом кумовство, коррупция и погоня за лёгкой наживой, бога никто не боится. Но сатирический, обличительный тон у автора приглушён, нет гнева и пристрастия в нём, вместо этого он заставляет персонажей водить бесконечный хоровод и распевать на манер бессмертной оперы «Хованщина», то и дело вклиниваясь с не совсем уместными сольными ностальгическими ариями про Ярилу и ягодки-цветочки, предваряя их не менее странно выглядящими пушкинизмами: дела давно минувших дней, мол. Как так-то? Эти люди — его современники: разные, яркие, выпуклые, трагичные и несуразные, пустые и амбициозные, похотливые и хитрожопые, щедрые и сострадательные, тщеславные и наивные — обычные, пускай и с не всегда психологически докрученной логикой поведения, но с вполне достоверными, узнаваемыми характерами в каких-то уж совершенно документальных обстоятельствах. Почему для каждого из них не предусмотрена своя интонация (пусть даже в рамках утверждённого вокабулярия), свой способ высказаться, почему язык подзаборного алкаша и вора ничем почти не отличается от языка степенного и самоуверенного тысячника, а мать-игуменью можно на слух отличить от попрыгуньи-белицы, только потому, что первая светских песен не поёт? Ну разве что заезжему невзрачному донжуану добавлено изюму в виде присказки «Ох, искушение!»

Для себя я ответ нашла, но вовсе не настаиваю, чтоб все со мной тут же согласились (Мельников спорный писатель). Дело в том, что это повествование - отчётливо колониальное по своей сути, и рассказ в нём ведётся о чужаках глазами чужака, пусть и предельно внимательного к мелочам, деталям быта, национальным и сословным особенностям автохтонов. Это нисколько не умаляет его локальной этнографической ценности: здесь можно узнать, чем пахнут ремёсла, сколько приданого полагается поповской дочке, когда сеять капусту, доходен ли токарный товар на Макарьевской ярмарке, как организовать свадьбу «уходом», чтоб сильно не побили, и как сбывать фальшивые деньги, чтоб не сразу посадили — много всякого занимательного. Всё это вполне могло бы сойти за инсайдерский путеводитель, качественную журналистику, не перегруженную драматургией, не преследующую никаких магистральных целей, кроме общеобразовательных и развлекательных - кабы не одно фундаментальное «но»: это — фольклорный эпос. И дремучая жизнь обитателей провинции, скрывающихся в складках ландшафта, придерживающихся своих традиций, одинаково оторванных как от метрополии (никакой, например, Москвы, как смыслового сакрального центра, практически не существует: для староверов Москва - это, в лучшем случае, авторитетные старцы Белокриницкого согласия), так и друг от друга (разделение на своих и чужих в границах одного поселения, не говоря уж о разных берегах Волги), практикующих глухую оппозицию в духе «лучше не высовываться, где надо — подмажем, а власть — какая ни есть, надо терпеть» - предстаёт в каком-то ином свете, представляется чем-то подлинным, исконным, истинным для очарованного архаикой сознания, но на деле это кажимость гармонии, рожденная посредством одних только волшебных слов. Магия языка и ткань художественного нарратива, сливая всё и вся, территории, времена, сословия и классы, в абстрактное всеобщее, вытесняет из зоны видимости действительные противоречия исторической реальности. Поволжье глазами Мельникова-Печерского — не меньший миф, чем Индия Киплинга или Оклахома Лонгфелло. Нет, я не говорю, что это плохо - с какой стати? Просто не надо упускать из виду подобные соображения — а то у долгожителей память хоть и долгая, но избирательная, и ладно рассказанным сказкам они верят, как дети малые.

ДП-2018 Бонус ноября "Кокарды и исподнее"

Ветка комментариев