4

Чернышевский бывает ну очень нагл. Зачем просто рассказывать читателю свою историю, когда можно одновременно издеваться над ним, читать ему наставления. Может поэтому его так не любили школьники? Но меня совсем не обидели эти его нападки на «проницательного читателя». Я, не прикладывая больших усилий, смог убедить себя, что к этому «проницательному читателю» не имею никакого отношения. И убедив себя в этом, я нашёл эти нападки очень даже любопытными. Любопытными, хотя бы по тому, что для 19 века это был уникальный способ обращения к читателю. Даже сейчас мало кто рискнет его повторить. Современные авторы слишком беспокоятся о продажах своих произведений, чтобы позволить себе оттолкнуть публику таким образом. Чернышевский же мог.
Впрочем, не только с читателем он любил поболтать. Часто он перекидывается словами и со своими персонажами. Показывает нам, как их на самом деле любит. Даже к не самым лучшим из них, дурным людям, он и то обращается вежливо:

-Довольны ли вы, Марья Алексевна?
-Что, батюшка мой, мне быть довольной-то? Обстоятельства-то мои плоховаты?
-Это и прекрасно, Марья Алексевна.

А уж для любимых персонажей он не скупиться ни на похвалы ни на нежности. Вера Павловна у него Верочка не только для мужа, но и для самого автора. Прямое обращение к читателю и персонажам, впрочем, не ограничивает список его литературных приёмов. Хотя он часто с иронией отзывается о своих литературных способностях, читая «Что делать?» чувствуешь, что он всё же скромничает. Много у него здесь как вкусных фраз, так и неплохих наблюдений человеческой психологии:

Когда коллежский секретарь Иванов уверяет коллежского советника Ивана Иваныча, что предан ему душою и телом, Иван Иваныч знает по себе, что преданности душою и телом нельзя ждать ни от кого, а тем больше знает, что, в частности, Иванов пять раз продал отца родного за весьма сходную цену и тем даже превзошел его самого, Ивана Иваныча, который успел продать своего отца только три раза, а все-таки Иван Иваныч верит, что Иванов предан ему, то есть и не верит ему, а благоволит к нему за это, и хоть не верит, а дает ему дурачить себя, - значит, все-таки верит, хоть и не верит. Что прикажете делать с этим свойством человеческого сердца?

Мне лишь обидно, что этот талант он употребляет на то, чтобы вбить своему читателю, как «проницательному» так и любому другому, набор своих не самых сложных истин. Одного описания работы мастерской явно недостаточно, и он повторяет его ближе к концу. Рассказав нам всё про Марью Алексевну в «похвальном слове» и дав нам понять её полезность для общества, он возвращается к ней через десяток страниц. Вы послушали меня - автора, а теперь послушайте как то же самое вам скажет «невеста своих женихов, сестра сестер своих». Может быть из её уст вам будет понятнее?

А ведь его истины не так уж сложны для понимания. Есть в его «царском» настоящем куча дрянных людей из которых светлого будущего не построить. Совсем другое дело - люди его социалистического будущего. Настоящие люди. Умные, совершенно не благородные, но полные человеческого достоинства. Вот если бы все такими были – как славно бы жилось на свете. И я не против. Мне тоже нравятся, как люди его, так и его будущее. Вот только проблема, может не людей, но персонажей его в том, что уж больно они одинаковые. Лопухов – копия Кирсанова. Чернышевский убеждает меня, что они лишь кажутся одинаковыми:

Ну, что же различного скажете вы о таких людях? Все резко выдающиеся черты их - черты не индивидуумов, а типа, типа, до того разнящегося от привычных тебе, проницательный читатель, что его общими особенностями закрываются личные разности в нем. Эти люди среди других, будто среди китайцев несколько человек европейцев, которых не могут различить одного от другого китайцы: во всех видят одно, что они "красноволосые варвары, не знающие церемоний"; на их глаза, ведь и французы такие же "красноволосые", как англичане. Да китайцы и правы: в отношениях с ними все европейцы, как один европеец, не индивидуумы, а представители типа, больше ничего; одинаково не едят тараканов и мокриц, одинаково не режут людей в мелкие кусочки, одинаково пьют водку и виноградное вино, а не рисовое, и даже единственную вещь, которую видят свою родную в них китайцы, - питье чаю - делают вовсе не так, как китайцы: с сахаром а не без сахару. Так и люди того типа, к которому принадлежали Лопухов и Кирсанов, кажутся одинаковы людям не того типа.

Может тут дело во мне, не того я типа чтобы понять их различия. Но ведь и для китайца, который хорошенько узнает двух европейцев, например прочтет про них целых роман, те должны, наверное, представать весьма различными. А нет этого. Особенно их «одинаковость» видна в сцене где они оба «меряются человеческим достоинством» отказываясь от Веры Павловны.

Убедив нас в их различии он похожим образом, убеждает нас в том, что они обычные люди. Много таких. Он добавляет Рахметова, старательно рассказывает нам о нём и говорит: «Смотри читатель, ты вот в хижине: вот тебе дома (Лопухов, Кирсанов, Вера Павловна), а вот тебе и дворец (Рахметов). Вот только люди не дома.

То, что в мире есть один Рахметов не убеждает меня в том что в нём много Лопуховых с Кирсановыми – одно не вытекает из другого. Для меня и они – идеальные люди. Они и сейчас такие есть, вот только встречаются не чуть не чаще Рахметова. Может раньше встречались чаще.

Сейчас куда легче не верить в Чернышевское будущее. У нас уже пытались такое сделать, да вот только всё вернулось на круги своя. Но это не делает роман хуже. Он всё ещё отлично написан, и если не принимать на себя издёвки, терпеливо выслушать пару авторских наставлений и смириться с некоторой плоскостью персонажей, можно провести пару отличных вечеров наслаждаясь неплохой любовной историей в компании идеальных людей социалистически-алюминиевой утопии.