5

Если вы читали «Манюню», то помните, что кроме Нарки, Каринки и Гаечки, в семье была и маленькая Сонечка. Конечно, она терялась на фоне энергичных предприимчивых сестер, просто потому что была совсем маленькой. Но даже маленькие дети вырастают. Юность Сонечки пришлась как раз на войну.

Эта война никогда не была на первых страницах газет. И президент США не выступал в защиту ни одной из сторон, не привозил печеньки, не объявлял санкции. Это было не выгодно, не приносило политических дивидендов, и вообще мало кого затронуло. И наша собственная пресса молчала, скромно называя ее «карабахский конфликт» А он тянулся, тлел и взорвался пожаром, локальным, но от того не менее жестоким.

Эта книга о войне. Даже нет, война уже кончилась. Эта книга о жизни после войны. Эта книга о людях, прошедших через войну. И для них она не кончилась и долго не кончится. Она отзывается в них искалеченным телом, искалеченной психикой, искалеченной душой.

Есть война и война. Я могу хотя бы понять смерть солдат в бою. Я могу, хоть и с трудом, понять смерть от бомбежек. Я не могу понять смерть ребенка и старика. Не случайную шальную пулю – смерть сознательную. Направленную недрогнувшей рукой. За что? За то, что другая вера? За то, что другая национальность и язык? За то, что главы правительств не могу договориться? И этого достаточно, чтобы растоптать сапогами тельце живого четырехлетнего мальчишки? Сжечь живьем старуху? Поставить медвежий капкан, который переламывает ногу как веточку, на мародера, такого же голодного, как и хозяин огородика? Почему возникло это представление, что война все спишет и что во время войны все можно?

Но Наринэ Абгарян не задает этот вопрос, потому что ответа на него нет. Она не раздувает угли мести и злобы, она просто пишет о жизни. Потому что надо жить дальше. Потому что жизнь в конечном счете сильнее. И рассказ об этой жизни после заставляет сердце сжиматься и горло перехватывает. Не рассчитывайте прочитать эту книжку залпом за час. Технически это возможно, но … я вот не смогла. Нужно отдышаться, нужно пережить. И снова вернуться к книге. А потом еще и еще.

… Так вот, о Сонечке. Последний рассказ в сборнике, о молодой художнице, которая рисует войну

Пашоянц Сона гладит обожженной ладошкой спящего отца по щеке. Она уже рисует Берд – тот, который останется с ней навсегда. Она станет рисовать его на протяжении долгих лет, когда любой шорох будет доводить ее до панической атаки: «Послевоенный синдром», – разведет руками врач. Когда она, здоровая красивая женщина, узнает, что, скорее всего, не сможет иметь детей: «С девочками, которые в детстве проходили через тяжелые потрясения и особенно голод, такое случается», – покачает головой другой врач. Когда она откажется ехать с выставкой в далекий Нью-Йорк: «Боязнь больших пространств – одно из последствий стресса, пережитого во время войны», – пояснит ей третий.
– Как же мне быть? – спросит Сона у четвертого.
– Ты умеешь рисовать. Попытайся нарисовать свой страх. Вдруг тебе удастся таким образом справиться с ним.
Пашоянц Сона рисует Берд: перепуганные дети, израненные женщины, беспомощные мужчины – в объятьях безмолвного безразличного тумана.
Пашоянц Сона борется со своими страхами, как умеет, – сама.
Пашоянц Сона. Моя младшая сестра.