3 Сам не свой

Человек-вне, изображенный в романе Аглуазу в чем-то похож на человека-между, героя «Сочувствующего». И там, и там – не в своей тарелке.

Перед нами не рассказ о событиях как они происходили, а исповедь поневоле, тренинг по воспитанию. Чистую бумагу дают, исписанную изымают. Поэтому роман Вьет Тханя не просто хронологический рассказ о том как «белая» вьетнамская эмиграция бежала из Сайгона в самый последний момент и превратилась в массовку в духе «Короны Российской империи», а нечто с размышлениями и оценками. Последние здесь важнее описываемых событий.

«Сочувствующий», несмотря на название, - книга откровенно головная. Автор здесь выступает в роли идеолога, того самого Творца-режиссера, изображенного в романе, столь же тщательно подбирающего сцены для изложения своего символа веры. Порой кажется, что вся книга написана только для того, чтоб донести мнение Вьет Тханя по вопросам родины и революции, искусства, роли и места Америки в мировой истории, национального вопроса и религии. С нами говорит не персонаж книги безвестный интеллектуал, зачатый папой-французом с несовершеннолетней вьетнамкой, а американизированный вьетнамец, собравшийся перевернуть всю американскую литературу с ног на голову.

«Сочувствующий» трещит по швам, так распирает автора от желания объять необъятное и высказаться по всем вопросам сразу: колониализм двух видов (французский и американский), смысл революции, Голливуд как средство массового поражения и колониализм нового типа, судьба этнических меньшинств в уютном черно-белом мире США. Ему мало быть серьезным, сарказмом, иронией, так и прет от некоторых страниц. Разностилевое, пестрое литературное одеяло.

Ну и понятно, чтоб закрыть все эти мишени надо строчить-лопотать со скоростью пулемета. Собственно здесь уже очевидно противоречие, между заявленным замахом на письменное изложение и скорее устным способом освещения событий. Может быть, у меня что-то не так с восприятием, но, как по мне, то герой именно говорит, а не пишет.

О чем же все это? Какова основная мысль романа? Мне представляется, что вся книга своего рода самооправдание автора, ну, или, во всяком случае его идеологии человека-между, полукровки в расширенном понимании этого слова, человеческой сложности, неясности, неопределенности.

Автор на протяжении всего романа упивается идеей амбивалентности, двойственности, и жмет на эту педальку настолько часто, что уже в середине романа начинает тошнить от подобной натужной диалектики.

При этом Вьет Тхань занимается последовательной дискредитацией религии, коммунизма, да и любой формы идеологии вообще. Идеолог против идеологии – привычная уже позиция в современную эпоху. Идеология, Родина, страна – все это прикрытие для убийства. Лучше совать член в кальмара, чем убить кого-либо.

Что ж, тут в духе жестко заданной арифметики человеческих душ не поспоришь. Но отчего же только «или-или»? Странная вещь, роман, рисующий тупики односторонности, говорящий об иллюзии однозначности, сам подталкивает читателя в строго определенном направлении. Лучше ничего не решать, жить без идеалов, похоже, в этом направлении движется мысль автора. Он, конечно, осуждает своего непутевого, запутавшегося между Вьетконгом и американцами персонажа, но скорее за слабоволие, за нежелание признать, что половинчатость, двойственность – полноценный выбор.

В книге немало роскошных живописных сцен – завораживающе вялое бегство из Сайгона (так замирают перед смертью), съемки голливудского блокбастера на Филлипинах, переход по Лаосу. Именно здесь проявляется мастерство Вьет Тханя. По книге достаточно рассыпано семян мудрости, блестящих формулировок и остроумных замечаний.

Но все это тонет в общем авторском праведном порыве – настучать по носу самодовольных американцев, рассказать об обидах, наносимых в Америке мигрантам, а также о том, что революции никогда ни к чему не ведут, вернее сказать, постоянно переходят в свою противоположность.

В порыве гуманизма кажется, что все это так, и автор триумфально доказал, что дважды два равно четыре, а Волга впадает в Каспийское море. Но история опровергает гуманистический тезис. Если бы все шло по кругу «дракон умер, да здравствует новый дракон!», то мы, наверное, до сих пор бы сидели в пещерах. То о чем герой романа мечтает – тождество революционной строгости и сочувствия случалось. Правда, не в полном объеме. И вот об этом бы стоило жалеть.

В итоге, «Сочувствующий» - довольно противоречивая книга, в которой заявка на чувственность дискредитируется холодностью скрывающейся за ней идеологии. Манифест принципиального мигранта, выполненный тем не менее в полном соответствии с новыми американскими стандартами.

Жесткий переплет