5 Завтра была война

Этот роман в шорте Большой Книги, а у меня сейчас время Быкова, долгая неприязнь сменилась полным принятием, и голос агитатора, горлана, главаря звучит со всех телефонов, с домашнего компьютера, с флешки в машине. Кажется, даже кухонная сковородка периодически берет на себя роль репродуктора. Итак, "Июнь", взгляд на страну накануне Великой Отечественной. Не Второй Мировой, нет, она уже идет в большом мире, нас еще не коснулась. Мы пока только в топку Финской успели своих мальчиков кинуть. Маленькая, на окраинах привычно сглотнула, привычно оказавшись далеко не такой победоносной, как ожидалось - финны прирожденные лыжники и амуниция у них куда лучше, и вообще, к зимней войне не в пример нашему подготовлены. Все ждут начала большой войны, все надеются, что не случится. Думающие люди анализируют международную обстановку, пытаются предугадать сценарий, в итоге все окажется бесполезным суемыслием..

Три части "Июня" автономны, герои не пересекаются в пространстве, деля только время. Оно и профессиональная работа со словом - вот все, что их объединяет. Ну, еще мужская привлекательность и талант, да, может быть, еврейство, ассимилированное на советский лад, но определяющее подсознательные поведенческие паттерны. Впрочем, за Крастышевского не скажу определенно, в нем еще польске не сгинело. скажем так - непринадлежность к титульной нации.

1.Михаил Гвирцман
Юнцам не должно воевать
И в армии служить.
Талантливого юношу отчисляют из института по абсурдному обвинению в сексуальных домогательствах к однокурснице. Миша хорош собой, мальчик из хорошей столичной семьи, белобилетник. Отчисление автоматически делает его кандидатом на призыв и ставит крест на дальнейшей жизни. Так вначале кажется. Но после все неким странным образом рассасывается и улаживается - в астрологии подобный эффект наблюдается у людей с сильным акцентированным двенадцатым домом, домом тайных врагов, в котором присутствует благодетель, Венера или Юпитер - счастье в несчастьи. Иными словами, чтобы все хорошо закончилось, прежде должно стать очень плохо. Вика говорит, что прообразом Гвирцмана был поэт Давид Самойлов, я почти не знаю его творчества. Но, судя по тому, что прошел войну и прожил после долгую, не лишенную приятности, жизнь, подобная конфигурация в натальной карте имела место. Часть Миши составляет примерно половину от общего объема книги и я вижу в ней очень много от Рыбакова и Битова. Такими могли бы быть "Дети Арбата", написанные языком и в стилистике "Улетающего Монахова".

2. Борис Гордон
Постоять, погрустить у порога...
И довольно моей парижанке.
Нумерованной каторжанке.
Часть успешного журналиста Бориса Гордона сюжетно и стилистически совершенный оммаж Юрию Домбровскому, начиная с лагерного стихотворения, так точно перекликающегося с судьбой Али, через немыслимый роман сначала со Смуглой Леди Муреттой, потом с Ариадной (в этой части очень много от "Рождения мыши"), а все вместе чистой воды "Факультет ненужных вещей" в сочетании с "Обезьяна приходит за своим черепом". И, я вот думала, писать об этом или не стоит, но скажу. Обывательский взгляд на штатное осведомительство - резкое и безусловное осуждение. Я не знаю и вы не знаете, что ответили бы при вербовке, случись вам жить в тех условиях.

3. Игнатий Крастышевский
Солнце останавливали словом,
Словом разрушали города...
И, как пчелы в улье опустелом,
Дурно пахнут мертвые слова.
У поэзии Гумилева какая-то странная расположенность к тому, чтобы делегировать ей особую заклинательную силу, неслучайно героем романа Лазарчука-Успенского "Посмотри в глаза чудовищ", к которому и Дмитрий Львович приложил руку "Стихами из черной тетради" стал именно поэт-воин, неслучайно и первая мысль об эпиграфе к части Крастышевского была строчкой из Гумилева. Больше между ними никаких параллелей, Крастышевский никакой не путешественник, он домосед и клаустрофоб (такое вот странное сочетание) одержимый мономанией поиска алгоритма влияния на власть. То есть, Игнатий убежден (и небезосновательно), что может своими текстами воздействовать на подсознательные импульсы читателя и положил живот на то, чтобы убедить Сталина не развязывать войны. Монстры остаются монстрами, а от судьбы не уйдешь.

"Июнь" очень достойный роман, но, как по мне, не настолько хорош, чтобы взять главный приз, очень "от ума". Что есть лучше? Безусловно, "Рецепты сотворения мира" Филимонова.