4.5 Чувственный морок

Меня покорила эта книга. Когда ее читаешь, ощущение, что ты плывешь во времени и пространстве. Конечно, часто ты оказываешься в осеннем лесу, где тянет дымком от сжигаемых листьев.
И кто-то заботливой рукой меняет тебе слайды. То из настоящего, то из прошлого главной героини (а главной ли?) Элизавет, то из жизни (почти смерти?) ее соседа ста с лишним лет Дэниэла Глюка, а через них обоих протягивается жизнь, творчество и смерть Полин Боти, такой красивой и одаренной бунтарки, ушедшей так рано, в 28 лет. С какой любовью описаны картины и коллажи Полин, как тонко, как чувственно. И как же было прекрасно, потом изучать их, даже узнавать, каждую деталь или деталюшечку, с чувством встречи с чем-то давно знакомым. Закрывать глаза, как Элизавет, и вспоминать их, смаковать. Это чудесно, правда.

Никто не будет спорить, что информационное поле англоязычных читателей все-таки сильно отличается от нашего. И не всегда очевидно, что имел в виду автор. Для них - это само собой разумеющиеся нечто, что знает даже младенец, а для нас - непонятные отсылки к каким-то событиям или персонажам, но переводчик постарался прояснить такие моменты. Но что-то мы все-таки неизбежно теряем. Или точнее не теряем, но какое-то ощущение подсматривания за соседями возникает. Проблема иммигрантов, референдум, брексит. Вдруг оказывается, что соседи не поживают с ног до головы в шоколаде, как нам всем видится.

И как к месту появляется бунт мамы Элизавет против системы, с помощью антикварного барометра!

... у мамы новый план: каждый день она будет ходить туда, чтобы ее арестовали (тут Зои подражает маминому голосу), - "бомбить этот чертов забор людскими историями и артефактами не таких жестоких и более человеколюбивых времен".

Как грустно, что мы живем во времена нечеловеколюбия.
И как хорошо, что Али Смит задумала целый сезонный квартет. И можно ждать Зиму, Весну и Лето, разглядывая жизнеутверждающие работы Полин Боти.

Представьте, если бы картины в галерее были не просто картинами, а отчасти живыми.

Представьте, если бы время можно было словно приостановить, а не оставаться приостановленным внутри его.