5 Другие берега

"Из блеска в тень, и в тень из блеска..."

(В. Набоков)

Хотите открою вам маленькую тайну? Эта удивительная в своём лирическом простодушии книга двух советских писателей-юмористов, это первое советское Роуд-муви, на самом деле является одной из самых мистических книг 20 века.
Думаете, эта книга об Америке? Нет. Она об Аде, ангелах и дьяволе.
И кто же проспонсировал такую странную книгу в то безбожное время? Советская газета - Правда!
У Георгия Иванова есть грустный стих:

Скользит машина возле сада,
И мы въезжаем на курорт:
Так вот она, граница ада, -
На перекрестке встречный чорт.

С давно забытым благородством
Он пожимает руку мне,
Гордясь усами и уродством,
И вообще семейным сходством
С тем, что царит в моей стране.

Я не знаю, умышленно ли это получилось у Ильфа и Петрова, или же это нечто бессознательное, рождённая из тёмных недр души и искусства, но данная книга - милейшее переосмысление "Божественной комедии" Данте в условиях 20 века.
Да, в книге будет и Беатриче с Горацием, будет и езда по кольцевым кругам и магистралям ада на Форде мышиного цвета ( инфернальная символика вестницы в аду).
Помните у Гомера в Одиссее? - " пленные тени умерших метались по стенам пещеры подобно крыльям летучих мышей".
В книге будет и мрачная адова пещера, и чёрт, - дьявол, в образе президента Америки.
Как и в поэме Данте, он описан словно бы вмёрзшим в ледяное, звёздное озеро.
Только представьте этот великий образ: сверкающие в ночи сталагмиты небоскрёбов упираются в небеса.
По ним стекает алый блеск зари, словно бы они пронзили небо.
В круглом кабинете, под картинами на стене - кораблики с парусами, словно ангелы, вмёрзли в лёд сверкающей синевы, - возле звёзд на полосатом флаге, тихо и обморочно покачивающихся от сквознячка за окном, сидит он, дьявол, то есть, президент, в кадильном полумраке змеящихся извивов сигаретного дыма: сам себе кадит!

Но перед встречей с ним, даже умершие, блуждающие души, должны умереть до конца, представ перед "ним" во всей наготе своей последней смерти, и Ильф и Петров описывают это по булгаковски гениально: перед комнатой президента, чёрта, стоит огромный тёмный стол, почти жертвенный и жуткий, из какого-то древнего дерева, и посетители бросают на него свою одежду ( печальное эхо - надежду...)
Стол переполняется, и верхняя одежда, плащи, словно чёрные тени, - бросаются, отбрасываются на пол: медленно открывается дверь, словно бы срывая своим слепящим светом последние, дрожащие тени с людей...

Вы спросите: разве могли юмористы коснуться такой странной для себя, серьёзной темы?
Ещё бы!
Вы когда-нибудь писали? Так вот, момент вдохновения иногда похож на приём через приёмник сигнала с далёкой звезды, или с вон того огонька в ночи, далёкого окна, звёздно мерцающего в ночи, не важно.
Вот сидишь ты за столом, тебе ласково улыбается зелёный огонёк сигнала приёмника.
Этот сигнал может быть из Америки, зажжённого окна вдалеке, а может... из ада или далёкой звезды, что почти одно и тоже.
У писателей в душе улыбается такой же зелёный огонёк.
Ты разговаривал с ним годами, он скрашивал твоё одиночество в детстве, во тьме отчаяния вёл тебя к свету... Он уже тебе как родной.
Но вот, однажды, он гаснет, и ты остаёшься один: говоришь в себя, чувствуешь в себя, но в ответ - лишь стыдливо и глупо улыбающееся эхо ( а улыбающееся, смеющееся эхо, надо вам сказать, препротивная, жуткая вещь, похожая на помесь Гуимплена и Чеширского кота: это безмолвие вдохновения, быть может, известное и вам: это как повернуться однажды среди счастливого дня и улыбок друзей, и обнаружить за собой осыпающуюся звёздами бездну ночи...
Это чеширское чудовище приближается к вам в темноте, словно гиена, смеётся самыми сокровенными чувствами, памятью, разрывая их улыбку до крови: смеётся сама тишина, темнота, а потом, мигом позже, не выдержав этого бреда, ало улыбается, разрывая себя - сердце в ночи.

Так вот, в какой-то миг, этот зелёный огонёк нечаянно вновь загорается, светит, говорит, но как-то странно: а точно ли это тот самый огонёк?
Может, это далёкая звезда, и на ней завёлся некий дух-пересмешник, чья тень голоса мелькает в словах этого огонька?
Весь скрытый трагизм данной книги заключается в том, что именно в путешествии по Америке Илья Ильф заболеет туберкулёзом и умрёт вскоре по приезде на Родину.
Когда хоронили Ильфа, Петров, безумно бледный и печальный, смотрел на засыпаемый землёю гроб, и кто-то из знакомых обратился к нему: Женя, что ты такой убитый, не тебя ведь хоронят...
Евгений Петров, грустно повернувшись, сказал: ошибаешься... это меня хоронят.

И правда, это были литературные сиамские близнецы, один из которых умер, а второй - чувствовал его смерть и всю ауру протяжения всего, что с ней связано, включая места, где Ильф был "ранен" этой болезнью.
Так в прустовской эстетике спиритуализма воспоминаний, времена и пространства ласково отбрасывают тени друг на друга, тепло смешиваются, и некая сверкающая точка в прошлом, в воспоминании намокает аурой будущего, и ты вкушаешь в одном мгновении - целые времена, сладко оттаявшие.
Кто знает об этом, для того "юморные" описания наших промокших героев, мечущихся в 11 часов вечера 31 декабря под дождём в каком-то захолустном американском городке в поисках ресторанчика, окрасятся в трагичные тона.
А на заднем плане фотографически вспыхнувшего пейзажа повествования, по-набоковски проявятся дивно-зловещие образы девушки и парня, грустными ангелами раскачивающихся на качелях во тьме.

Но это всё будет потом, а пока, давайте вернёмся к началу, к отплытию писателей на корабле в мировою страну эмигрантов всех стран - Америку.
У Георгия Иванова есть стих, где он описывает эмиграцию, как образ загробного мира, где "потерянные души припоминают мир среди холодной тьмы".
Таким загробным царством станет образ Америки: не то рай, не то - ад. Непонятно пока...
Как сказал бы Андрей Платонов: "умереть не страшно, по крайней мере, ещё никто не возвращался пожаловаться.."
Ильф и Петров - вернулись, правда, втроём: тень Аида следовала за плечами Ильфа.
Образы переправы через реку смерти мелькнёт в книге не раз, но скрытый образ сошедшего с ума старика в чёрном плаще, дирижирующего паромами, т.е. образ сошедшего с ума Харона, по своей художественной силе равен многим мрачным образам экзистенциальным героев Платонова, Сартра и Беккета: куда он души переправит? На тот свет, или опять на этот? А души то будут думать, что они в раю, или в аду, а они всего лишь.. вернулись обратно жить, в Россию.

Завязка этого "романа" очаровательна в своей простоте: писатели встречают в Америке своего знакомого, говорящего по-русски, покупают автомобиль для путешествия, и ищут "ангела без крыльев" ( поклонники Гумилёва заметят здесь аллюзию на Беатриче), - водителя, который бы знал русский, знал Америку, был добродушным, весёлым...
Их друг Адамс - подходит на все 100, вот только одна беда - он не умеет водить.
Но, чудо! у него есть жена, Бекки, тоже знающая русский, любящая Россию, и... умеющая водить.
Вот только другая беда: у них есть "беби", маленькая Саша, которую они не могут бросить.
Но, снова чудо! Наши любознательные супруги, томящиеся в семейном быту по путешествиям и роскоши нечаянно и ласково вспыхнувших пейзажей, доверяют ребёнка на время поездки своей знакомой.

К слову сказать, это реальные люди: Соломон Трон и Флоренс Трон, просто писатели дали им литературные имена: Адамс и Бекки ( после успеха книги в Америке, они с улыбкой согласились называться этими именами).
Вы думаете, эти имена выбраны случайно? Нет-с.
Спираль имени Адамса, сверкнув на первом витке именем первого человека на земле, а на втором витке, сверкнув Адом, сближается со своей "Евой" - Бекки: полное имя - Ребекка ( очаровательная, берущая в плен. Это образ Беатриче в аду: не случайно имя Бекки начинается на первые две буквы имени Дантовой музы).
Ребекка в Ветхом Завете - мать двух близнецов: Исава и Иакова ( того самого, что боролся с богом в ночи: с богом "борются" И Петров с Ильфом в книге, как и атеисты Бекки и Адамс, точнее, мы видим, что бог словно бы эмигрировал из России до времени ( к слову, Солженицын, на которого пала тень судьбы Достоевского, упустил гениальный сюжет: Христос приходит в Советскую Россию, но его ссылают в Гулаг, и там происходит его разговор с "Великим Инквизитором", отцом народов), а в Америке правит тот, кто выдаёт себя за бога, и ему поклоняются.

Что любопытно, Набоков, в своём "Бледном огне", назвал Ильфа и Петрова - "гениальными близнецами".
Набоков вообще восхищался творчеством Ильфа и Петрова, тепло упоминал "12 стульев" в рассказе "Тяжёлый дым", но, что удивительно, ни разу не упомянул "Одноэтажную Америку", а ведь писатели не только ступили на набоковскую, американскую почву, но и коснулись там чисто набоковской поэтики, включая дивные страницы о метемпсихозе мимикрии пейзажей и культур: вот, синий мотылёк культуры с лунными глазками на крыльях, взлетел в небеса, и мы зачарованы: мы думали, что искусство рождается лишь гением человека, но нет, оно нежно растворено в гении природы, и красота тихо дремлет на её груди веками, принимая очертания плеска листвы и крыльев птиц, спелой грозди зарниц на грозовой веточке в бурю... красота таится от нас, варваров, и взлетает, обнаруживает себя, когда ей грозит опасность и смерть. Достоевский, соната Бетховена, Кёльнский собор, Набоков, незримо дремали в природе веками, сливались с ней в сумраке красоты, и их могли читать в оригинале первозданного счастья, влюблённые и дети прошлых веков, далёких веков... ( вообще не уверен, если честно, что Ильф и Петров писали именно об этом: взглянул на эти страницы глазами и сердцем Набокова).

Более того, осмелюсь предположить, что встреча Набокова с "гениальными близнецами" состоялась именно в этой книге.
Очертим первую дивную перекличку с романом "Приглашение на казнь", написанным почти в тоже время, когда состоялась поездка писателей в Америку: читали ли они "Приглашение"? Сравните сами.

У Набокова:

"Цинциннат встал, снял халат, ермолку, туфли. Снял полотняные штаны и рубашку. Снял, как парик, голову, снял ключицы, как ремни, снял грудную клетку, как кольчугу. Снял бедра, снял ноги, снял и бросил руки, как рукавицы, в угол. То, что оставалось от него, постепенно рассеялось, едва окрасив воздух."

А теперь у Ильфа и Петрова:

"Представьте себе, что случилось, когда мы в первый раз вошли в спальню. Моя красивая жена спокойно вынимает изо рта искусственные челюсти и кладет их в стакан с водой. Потом она снимает с себя парик и открывает свою лысую голову. Из лифа она вынимает громадные куски ваты... Моя красотка на глазах превращается в огородное пугало. Но это еще не все. Это чучело снимает с себя юбку и хладнокровно отвинчивает свою деревянную ногу. И на этой ноге я вижу внезапно свои инициалы, которые я когда-то оставил на дереве в детстве."

Удивительное сходство метафизического обнажения, вплоть до совпадения с "париком".
Если эстетически прислушаться, прищурив слух, то можно расслышать через полвека громкий смех Набокова в своей уютной спаленке в доме в Итаке, читающего в кресле этот эпизод из "Одноэтажной Америки", и вошедшую в комнату на этот вечерний смех в темноте, удивлённую и милую Веру, в душевом халатике, поправляющей руками влажные волосы.
Набоков не мог не заметить, что очаровательная семейная пара Адамс и Бекки ( в приведённом отрывке Ильфа и Петрова речь шла не о них), удивительно похожа на него и Веру.
Рассеянность, наивность многоязыкого Адамса, не умеющего водить машину, вечно и ласково пререкающегося с женой, всё держащей под контролем, включая семью, быт и руль, напоминают Набокова; Бекки - напоминает Веру ( забавно: Набоков не любил Бальзака, но нежно полюбил Веру, по соционике являющуюся Бальзаком).
Скажу больше: образ Адамса предвосхитил совершенно очаровательный, быть может, лучший образ Набокова: Тимофея Пнина, включая даже его внешность: лысоватый, располневший добряк, с обречённой нежностью в груди, "чья жизнь была постоянной войной с неодушевлёнными предметами, которые разваливались или нападали на него, или оказывались служить, или назло ему терялись, как только попадали в сферу его бытия"

Как думаете, кому принадлежит эта цитата, Набокову, или же Ильфу и Петрову?
Не буду писать о схожей, но смутной перекличке этого Роуд-муви с нечто подобным в "Лолите" ( на ум приходит такая картинка: Набоков читает с Верой "Одноэтажную Америку"; вдруг, тишина комнаты окрашивается его едким, алым смехом; он говорит жене: знаешь, мне на миг показалось, что форд наших путешественников незаметно преследует чёрная машина с чекистами... Этот фантазийный эпизод Набоков потом мог использовать в машине Куильти, двойника Гумберта, преследующего Лолиту и Гумберта), лучше скажу о ещё одной дивной перекличке, быть может, взятой Набоковым именно из этой книги "гениальных близнецов".
В одном эпизоде, рассеянный Адамс, разговорившись с кем-то на выходе из магазинчика, не заметил, как вошёл в сизо блеснувшее окно, словно в открытую дверь, разбив его.
Похожая ситуация обыгрывается Набоковым в "Бледном огне", только на более возвышенном уровне поэтики: птица врезается в засиневшее утреннее окно, спутав его, с небом, разбившись.

Но вернёмся к теме Ада. Как и в Пнине, вещи, вовлечённые в сферу бытия Адамса - таинственно пропадают.
Совершенно дивная тональность иррациональной ухмылки пространства и времени в книге: часы, шляпа, плед, ключи ( вспоминаем метафизическое обнажение Цинцинната), теряются в пути, в мотелях: в своих письмах, супруги просят, чтобы вещи прислали по месту их следования: так эти вещи, словно в рваном времени и пространстве сумеречной зоны, путешествуют вместе с ними, отдельно, не поспевая за ними: т.е. телесный образ людей, медленный посверк перекати-поля часов, похожих на луну, отстают от скитаний душ, которым на пути встречаются инфернальные образы Ада: электрический стул в тюрьме Синг-Синг ( любопытный Адамс не утерпел, и присел на него, пожелал, чтобы его "пристегнули", дабы "почувствовать".
До вечера он ехал сумрачный и молчаливый.
Интересно, а многие из нас "присели" бы на этот стул?
Я бы тоже не утерпел, каюсь... но тут больше присутствовал бы сострадательный момент какой-то экзистенциальной эмпатии.
Однажды, будучи подростком, я видел как человек выбросился с балкона 6 этажа в соседнем доме.
На следующий вечер я забрался туда, ( балконы были общие в этом доме, проходные), и, перелезши через парапет, простоял так пару секунд, дабы "почувствовать". Слез я потому, что под балконом проходила старушка из этого дома: если бы она подняла голову, то мог случиться приступ: второй день подряд на этом балконе...
Смурным и молчаливо-задумчивым я был пару дней.

Так вот, на пути скитаний душ наших героев, встречаются негры, похожие на живые, страдающие тени, манекены с красными ушами за витринами магазинов ( какая-то набоковская эстетика стыда самой смерти: описание Ильфом и Петровым той рекламной лжи, в одежду "жизни" которой наряжаются несчастные люди, думая, что они живы и счастливы.
Души восходят на сверкающие вершины строящегося моста "Золотые ворота" ( совершенно метафизическое описание Лестницы Иакова, поданное в гротескных тонах); спускаются в одиссеевы пещеры Аида, удивлённо рассматривают кладбище с гробами на "втором этаже", ибо городок находится ниже уровня реки и его вечно заливает: символика "одноэтажной Америки", находящейся ниже уровня "этажа" гроба, жизни, - в земле, в аду.
Души проезжают по неземным пустыням Нью Мехико, чьи пейзажи больше похожи на марсианские, нежели на земные ( важная тональность в книге, часто повторяющаяся: всё происходит не на Земле).
Есть в книге и встреча с Хемингуэем, и сквозь время это и правда - если зажмуриться сердцем, и, чего греха таить, чуточку пофантазировать, - выглядит встречей писателей в Аиде с тенью Хемингуэя: он приглашал Ильфа и Петрова порыбачить в Стиксе...

И всё же, за всей инфернальной символикой - предвосхитившей даже дивный бал у Сатаны в Мастере и Маргарите, когда из камина выходили голые, мёртвые люди с приглашением на бал в протянутой руке: у Ильфа и Петрова обратная перспектива: странные поручатели с письмами, в самом начале, являются к ним на приём, жутковато "проявляясь", поднимаясь на эскалаторе к двум стоящим в холле и истомлённым не меньше Маргариты, писателям, - сквозит не только дивный юмор, яркие штрихи широкой, но детской американской души, обезображенной капитализмом, но и совершенно неожиданный лиризм.
Есть даже, как и полагается в Аиде, предсказания "теней": в 1936 г. была предсказана отечественная война, вплоть до года, предсказан полёт американцев на Луну, и даже - инсценировка этого полёта со съёмками в Нью Мехико...
Так вот, за всем этим, нет-нет да мелькнёт серьёзная человеческая драма, почти в стиле Достоевского: ещё порхает улыбка на губах, весело перелистываешь страницу, словно заходишь за белый угол дома, а там - трагичный бой быков и девушка Матадор, и зрители, смеющиеся и мычащие в экстазе зрелища и крови, на трагедию животного и человека, похлеще животных.
А там...похищенная на улице среди дня 17-летняя девчонка: её искали мать, брат и полиция, а оказалось, её продали в публичный дом.
Бюрократия так всё проела, что АДвокаты бандитов "доказали" нормальность всего этого, и полиция, запуганная семья, суд - не могли ничего сделать.
Нет, тут уже не русская бюрократия, ибо душа в народе знает правду, мучается, бунтует, живёт, тут нечто адское, апокалиптическое, предсказанное Достоевским о западе, когда душа рабски и сладострастно подчиняется закону, оберегая сытость жизни и покой, когда назначается истина, и ей поклоняются, как норме.
Вы только представьте жизнь этой девушки: шла в солнечный день в кино, радовалась жизни, улыбалась цветам, думала о своём милом мальчике...и вдруг - попала в ад.
Это уже не изнасилование, тут разбитые зеркала ада, где сторукое, стоглазое чудовище - паук, ежедневно насилует несчастную девчонку, а "демократичное общество" не видит её мук и мольбы.
( Многое бы отдал, чтобы узнать судьбу этой девушки после публикации книги в Америке).

Ну вот, рецензия подошла к концу.
С чисто набоковской символикой лифта, увозящего души из сумрака первого этажа в небеса, к свету, наши герои выбираются из Ада, сталагмиты небоскрёбов переливаются под ногами сочным посверком райских красок, ибо нет ада и рая самих по себе.

Надеюсь, вы не сильно поверили в весь этот ласковый бред об Аде, что я тут наплёл, и сейчас, хочется верить, не слишком на меня сердитесь.
Но... в США эту книгу перевели как "Маленькая золотая Америка", отсылая тем самым читателей к "Золотому телёнку".
Писатели были против, не подозревая, что инфернальная тень истины коснулась этого перевода: Золотой телёнок превратился в Америке в Золотого тельца, которому поклоняются; нежный Остап Бендер - в дьявольского шулера и лжеца мирового масштаба, а 12 стульев: в последний стул - электрический.

P.S. Я очень наивный человек. До такой степени, что если бы проходя вечером мимо тёмного леса, из него вдруг выбежала бы странная, растрёпанная но симпатичная девушка, и позвала меня в глубь леса помочь снять с дерева котёнка, я бы пошёл, поверил ей.
Так вот, каково было моё изумление, когда я узнал - подозреваю, что об этом знали многие, даже не читавшие книгу, - что Ильф и Петров оставили после себя фотографии этой поездки, и на них есть очаровательные Адамс и Бекки!
Если бы я узнал, что где-то есть реальные фотографии персонажей Братьев Карамазовых Достоевского, я бы удивился не меньше: Вот, Митя перелезает вечером через забор с пестиком в руках, вот, Смердяков в саду, сидя на скамейке, положив правую ногу на коленку, идиотически-патетично запрокинув лицо к небу, играет на гитаре какую-то чепуху перед улыбающейся прачкой; вот, Иван входит на взводе к себе в тёмную комнату, что-то шепча, снимает пиджак и бросает его на кресло: он не видит, что пиджак грустно шевелится: там его ждал чёрт, а он его не заметил... вот, Иван с Алёшей в тёмной комнате склонились над столиком со свечой и рассматривают карту Америки: готовится побег Дмитрия...

Грустно было узнать, что Адамса лишили американского гражданства в 1953 г., в пору "охоты на ведьм".
Что интересно, любознательная чета довольно много путешествовала по миру, посещала в 1947 г. Китай, за два года до революции: неужели они были русскими шпионами, под крылышком которых Ильф и Петров исколесили всю Америку?
Дочка Саша уехала в Швейцарию на учёбу ( боже, какой трогательный момент встречи "Беатриче и Данте" с маленькой дочкой Сашей после поездки! Они обняли её и долго не выпускали из рук)
Бекки пережила всех: Ильфа, умершего от туберкулёза, Петрова, разбившегося на самолёте в 1942 г., своего милого мужа, умершего в 1969 г..
Умерла Бекки в конце 2000-х, всё также любя Россию, пересматривая фотографии поездки, перечитывая по вечерам славное путешествие по Америке её молодости, когда все были счастливы, и жизнь казалась - раем.