4.5 Мелочи жизни

Одно, что имеет смысл записывать — мелочи. Крупное запишут без нас.
А мелочи — тихие, притайные, все непонятные. Потому что в корне-то лежит Громадное Безумие.

Вы видели когда нибудь лестницу в подвал? Ту самую, которая начинается на светлой площадке и теряется где-то далеко во мраке. Долгая дорога вниз, когда каждый шаг темнее предыдущего. Эти дневники - лестница в подвал.
То, с чего все начинается, это и пафос (куда же Гиппиус без него), это планы, иллюзии, и, главное, это надежда. Которой становится настолько мало к концу записей, что она не способна осветить следующую ступеньку, за которой может быть и ступенька, и провал, и самое дно.
Зинаида Гиппиус - весьма знаменита, как яркий представитель поэзии и прозы Серебрянного века и иммиграции. Моя школьная учительница литературы её ненавидела, поэтому мы читали Блока.
Ночь, улица, фонарь, аптека, безсмысленный и тусклый свет. Живи еще хоть четверть века — все будет так. Исхода нет. Саша, ты был не прав.
И пусть Гиппиус не лучшая из плеяды женской поэтической мысли, однако она лучшая там, где надо зоркий глаз, умелая рука и острый карандаш. Её дневники, это не записи рафинированой барышни или умудренной опытом матроны, это потрясающе пробирающая до мурашек хронология самой кровавой войны и самой кровавой революции. Вы не найдете на этих страницах дат сражений или политических интриг, но если дневник вам нужен не для этого, то вооружайтесь Википедией (или собственным знанием истории периода и города, о да, да, петербуржцы, я завидую вам до покалывания в кончиках пальцев). Имена, имена, и еще раз имена. Улицы города, сначала города-героя, потом города-призрака. Керенский, Горький, Блок, Мережковский, соседка-врач с подозрительной фамилией. И очень много того, что написано так буднично, что отчаяние писавшей становится всепоглощающим. Какие-то детали, факты, последние надежды, которые таяли тем быстрее, чем холоднее становилось в квартире. И самый главный страх, который перевешивал и страх голодной смерти, и страх перед китайским мясом - это страх за свое детище, за дневники, дописанные на обложке, за серый блокнот в кармане последней шубки, каким то невероятным образом укрывшийся от постоянных обысков. Каким невероятным, отчаянным, обостренным желанием говорить, да что там говорить, кричать на весь белый свет, наполнены дневники, а ведь даже подозрение об их существовании могло бы отправить Гиппиус в застенки, что было тогда дорогой в один конец.
Я знаю, что Мережковские спаслись, знаю, что прожили еще долгую жизнь. И вижу, что у Гиппиус было полно времени на то, чтобы переосмыслить все события, которая она изложила на страницах дневников. Большим мужеством надо обладать, чтобы опубликовать все без правок. Я склоняю перед ней голову. Прошла, выжила. И осталась человеком.