4 Изящный камерный роман, исполненный в форме военно-приключенческого очерка, о событиях в Таджикистане начала девяностых годов.

Повествование ведётся от дюжины героев, каждый из которых имеет свою гендерную, возрастную, культурную, цивилизационную особенность. Пытаясь подобрать аналог (и, полагая, что не найду), вспомнил, что подобную структуру избрал Мартин для «Песни Льда и Пламени». Тем не менее, неоригинальность структуры повествования не мешает торжеству содержания. За счёт многоголосия рассказанная история, и без того насыщенная местным экзотичным колоритом, приобретает полноту, яркость, многогранность. В этой истории нет, впрочем, мощной кульминации или хитросплетённых сюжетных интриг, ход сюжета довольно прямолинеен. Прямолинейность служит в фатальных, едва ли не в юмористических целях, обрубая потенциальные шаблонные повороты с пугающей частотой. В повествовании немало моментов, играющих на читательских ожиданиях. Пример - начало романа. Рассуждение следующее - книга представлена как история о событиях в Таджикистане в начале 90-х годов. Следовательно, сейчас будут истории об этнических чистках. После быстрой завязки (в смешанной семье убивают отца - таджика, мама остается с детьми, вместе они бегут к родственникам в отдалённый кишлак), первая мысль - вот сейчас начнётся резня. И повод есть - на пастбище в драке между пастухами из соседствующих кишлаков убивают мальчика. Но вместо мести кишлачные собираются и, пусть и не без споров, соглашаются со стариками и отправляются искать суда к новой силе - Зухуршо, являющему собой того самого Заххока из Шах-намэ (имперсонифицирующего его, по словам московского корреспондента Олега). Вместо суда Заххок вешает одного из послов - может, сейчас начнется резня? Нет, опять ничего не происходит. Напряжение, сквозящее через текст, слишком высоко для того, чтобы читатель перестал ожидать внезапного взрывного действия, финальной битвы, героического боя. Всплывающая мифология, мысли героев книги, постоянно вспоминающих народные поговорки, мудрости, пласт за пластом превращают заурядный конфликт в эпическую поэму. Но весь эпос, весь пафос так и остается в тексте, в мыслях читателя. Битвы не происходит, конфликт решается пусть и кроваво, но как-то незрелищно, пряча главные события то за ширмой неведения, то за ширмой простоты (в смысле темноты, невежества) героя-повествователя. Избавителем становится не самый сильный, но самый загнанный. Самый сильный быстро становится слабым, и от слабости - вновь возвращает власть. Почему так происходит - логическая цепочка событий настолько длинна, что более внятным объяснением будет - ну, так уж вышло. Фатализм, покорность таджиков судьбе, так поражающая в начале романа, под конец книги читателю, как человеку бывалому, видится неизбежной привычкой, способом реакции на события. На любой катаклизм, конфликт, да пусть и катастрофу можно подобрать поговорку, вспомнить мудрость предка, а то и рассказать быль из собственной родословной. Действительно, чем торопиться и наломать дров - лучше просто ждать и смотреть. Зачем бороться с тираном и рисковать жизнью - своей и близких, если через месяц этого самого тирана уже и не станет?
Роман стоило бы отметить уже только за его этнографичность, глубокую документальность и погружение в столь далекий и незнакомый русскому человеку (притом, что когда-то были согражданами) таджикский быт. Но при этом роман небезосновательно претендует на стройную и качественную философию - философию места и народа. Универсальность проблем здесь не ставится, поскольку поставлены они быть и не могут. Горы и Восток - гремучая смесь. И лучшее, что можно сделать в таком случае - проникнуться и подивиться.
Как прочитал в одной рецензии на эту книгу, главный посыл романа выражен в его начале. И, разумеется, в поговорке. «Под каждым следом коня зарыты две сотни глаз». И русский мальчик Андрей, раздраженный этой поговоркой в начале романа, торжественно признает её истинность в финале.
Красиво.