5 Пикантный роман на троих

Что бы мы стали делать с тобой — в жизни? Поехали бы к Рильке.

Чего не ожидала от сборника писем, так это целостности, четкого сюжета, полноценной рассказанной истории. Есть зачин, завязка, знакомство и предыстория, развитие отношений, напряжения и спады, есть саспенс и развязка, даже эпилог. Идеальное целостное произведение.

...Писателя и текст создает третье измеренье — глубина, которая подымает сказанное и показанное вертикально над страницей, и что важнее — отделяет книгу от автора.

Таким образом, перед нами треугольник. Треугольник удивительных двузначных признаний, закончившихся (спойлер!) невстречей. Трехмерный мир "я - ты - он", который придает неожиданные ракурсы, невероятные формы отношениям вопреки линейной двумерной традиционной письмовой коммуникации "я - ты". Амур одолжил свой лук Поэзии, и уж она порезвилась, пуская то стрелы, то антидот в три чувствительных сердца. Получился пикантный роман на троих.

(эстеты — те, у кого нет души, а только пять (часто меньше) острых чувств)

Попробую пересказать сюжет, поверьте, он захватывающий, и особой утонченности ему добавляет эпистолярная отрывочность и нелинейность, недосказанность с выходом в открытый космос реальности. Пастернак узнает из письма отца, что его любимый поэт Рильке жив. Пастернак пишет Рильке и делится с ним своим открытием в поэзии, именем, близким по духу и силе собственному таланту - Марина Цветаева, - и просит прислать ей книгу. Цветаева получает от Рильке корреспонденцию и с радостью присоединяется к чату поэтов. Пастернак скромно отступает от мэтра, получая восторженные отзывы от Цветаевой, сам признаваясь ей в творческой (и не только?) любви (как выгодно, что белорусский язык имеет два слова для разницы чувств привязанности и страсти, но, по-видимому, любви здесь несколько видов, она такая странная - дистанционная; да где ж там межвидовая граница любовей, кто ее обозначил). Пастернак (в большевистском безденежье и халтурках) порывается развиртуалиться, поехать к Цветаевой вживую. Цветаева (между развешиванием белья на морском берегу и выгулом детей по пляжу) охлаждает его, а сама стремится поехать к Рильке. Рильке (борясь с лейкемией) пытается отрифмоваться от Цветаевой и сохранить стильность своей черно-белой виртуальной аватарки. М-м-м... Какая жестокая и какая современная мелодрама... Почти условленное (по крайней мере на взгляд Цветаевой) свидание с Рильке не происходит. Рильке умирает, оставаясь навсегда в поэтическом рукописном чате. Трехмерный мир не проецируется на плоскость без потери глубины. Пастернак депрессует, разочарованный неотношениями с двумя поэтами (а два письма Рильке лежат в папке с надписью "самое дорогое"). Цветаева безнадежно пишет умершему Рильке ("Райнер, вот я плачу, Ты льешься у меня из глаз!"). Переписка угасает. Она больше, чем двумерный мир бумаги. Она не на двоих.

Я до бессмыслицы стал путать два слова: я и ты.

Они такие милые: совсем неухоженные, без запятых, с папильотками, чернильными пятнами на пальцах и иногда щеках. Восхищаются, отчаиваются, сомневаются, выпендриваются, строят высоковдохновенные рожицы. Ждут заметки от "мэтра", захлебываясь, всхлипывая, теряя связность речи... или намеренно создавая высокоорганизованную, продуманную творческую (само)влюбленную бессвязность. Всегда о себе, не попадая в настроение другого, не рифмуясь с чужими чувствами.

Вот он твой ответ. Странно, что он не фосфоресцирует ночью.

Письма не могут быть тождественны личности адресанта, это "преломленный свет" (Пастернак), однако почему-то создают полноценный образ. Конечно далекий от реального человека. Или наоборот? Именно в эпистолярии проявится все высокое и низкое, случайное и фундаментальное для личности. Или наоборот? И перед нами хорошо продуманная спонтанность?

...Я пишу как ты, и подобно тебе спускаюсь из фразы на несколько ступенек вниз, в полумрак скобок, где так давят своды и длится благоуханье роз, что цвели когда-то.

Поэты говорят в письмах так, как люди ежедневно не разговаривают (ну на самом деле, стихами говорят только пафосные или комические персонажи). Удивительная речь неземлян. Причем каждый говорит на своем языке. Создавая иллюзию диалога, они произносят исключительно пафосные эго-монологи, не слышат друг друга, но им и неважна взаимность. Счастливый эгоизм - поэт один на своей вершине таланта.

...Это люблю к тебе, ходившее когда-то без имени, было тем, что проело изнутри мою судьбу, и снаружи ее почернило и омеланхолило, и висит на руках и путается в ногах.

Больше всего в письмах Марины. Как женщина идет по улице всегда напоказ, так напоказ пишет Цветаева. Манерно, влюблённо и потенциальному любовнику: ах, "нам достаточно присниться друг другу", "я хочу спать с тобою, просто спать" (я ничего не имею в виду... ну, мы так и поняли). Я, признаться, не ожидала от нее (замужней матери двоих детей) столько кокетства и намеков (она ничего не имела в виду, называя Рильке "любимый"? .. и когда писала подруге, что хочет ребенка от Бориса Пастернака?.. ну, мужчин такие "обороты речи, обороты любви" явно волновали). Неужели она - такая? Если читать только ее стихи - другая... А в письмах?.. Сосредоточена на себе, чувственна, безудержна в эмоциях. Она, право, хочет, чтобы мир вращался вокруг нее (так и было задумано изначально - мир вращается вокруг творца): стихотворение к ней Рильке считает последним стихотворением поэта, хотя это совсем не так.

...Из любви устроить жизнь, из вечности — дробление суток...

Цветаева смакует слова, жонглирует, играет ими, нанизывает корни на тире и перебирает слова, как четки. Письмо - отдельное произведение ("эпистолярная лирика", "эпистолярный роман" называемый Цветаевой "никчемушной акварелью", "разведенной солью... слов") или черновик для чего-то другого, апробация, упражнение. Такая словесная игра со смакованием значений, перебиранием созвучий очень ярко напомнила Пчала пачала паломнічаць Алеся Разанова (хотя у него очень осознанный, неспонтанный, продуманный мир вопреки порывистому миру Цветаевой ). Постоянное накручивание себя, поддержка душевного "тонуса", "бунт против рассудочности, романтический культ души". Как это, наверное, изматывает - быть все время в состоянии вулкана (не столько взрывы, сколько непрерывное клокотание лавы). А может, иначе и невозможно быть поэтом? (Где уж мне знать, "я не поэта, о крый мяне Божа", как писал еще какой поэт Янка Купала.) Стоит ослабить надрыв, экстаз, пригасить огонь - и всё, ты посредственность, ты в прозе? Интересно, трудно с Цветаевой было в реальности? Или она, как настоящая многозадачница, переключалась от стихов на быт, вечно играя то одну, то другую, то очередную роль. Если честно, ее страстность и экстатичность мне нередко казались именно ролью, ее письма писала не она сама, а ее лирическая героиня, причем каждый раз новая.

Я четвертый вечер сую в пальто кусок мглисто-слякотной, дымно-туманной ночной Праги...

Пастернаку верю больше. Верю его неуверенности, робости в отношениях с Рильке, настоящему подробному разбору поэм Цветаевой, верю отчаянному страстному порыву всё бросить и приехать. Приехать от жены к замужней женщине. Просто потому, что у него родство стихов. Потому что... потому. Он - точно пишет сам, его лирический герой - в заказных текстах. Он же сам влюблен в лирическую героиню поэм и писем Цветаевой ("Я ведь не только женат, я еще и я, и я полуребенок"). Счастливый, ему не пришлось разочаровываться при личной встрече. Боюсь, Цветаева это предусмотрела и предотвратила ("Если бы мы с Вами встретились, Вы бы меня не узнали, сразу бы отлегло") - вот тебе и спонтанная штучка, ой, не верю я ее придыханию и кокетству... "...Как по-либреттному чувствует и говорит она" - пишет Пастернак о своей жене, а мне кажется, это больше подходит к Цветаевой. "Что бы мы стали делать с тобой - в жизни? Поехали бы к Рильке" - пишет Цветаева. Ну на самом деле, что делать в жизни литературным героям? Зачем роман писем выводить за текст?!

...Несмотря на жар писем, на безукоризненность слуха и чистоту вслушивания — я ему не нужна, и ты не нужен. Он старше друзей.

Рильке кажется самым взрослым (что и есть) из этих троих детей, самым рассудительным и... адекватным. Ну, вряд ли могло быть иначе. Он шутит и играет словами - да. Но не чувствами. Он подхватывает тон влюбленности Цветаевой, но слегка дует на раскаленные слова, утишает, не отрицает не соглашаясь. Прикосновение - крылами. Встреча - во сне. За его "признаниями", фамильярностью (исключительно в ответ!) и комплиментами слышится легкая ирония (слышится мне - но не Цветаевой). Однако он делает попытку поделиться собой и своим... Но как же может Цветаева услышать?! Она не ухо. Она сама голос.

Если мы кому-нибудь приснимся вместе — значит, мы встретимся.

Из основной цветистой ткани романа тянутся разноцветные нити в реальность. Все-таки, несмотря на яркую художественную составляющую и (умышленное) создание душевно-духовного виртуального мира (эпистолярный эскапизм?) перед нами фактически нон-фикшн жанр. Трезвые (печальные) очень контрастные возвышенным мелодиям трех поэтов ноты звучат в письмах отца Бориса Пастернака Леонида, сестры Евгении. Мы слышим отголоски других фамилий, историй, судеб. Рильке пишет Леониду Пастернаку об эмиграции: "...подобно тому как исконная Россия ушла под землю, скрылась в земле, так и все Вы покинули ее лишь для того, чтобы хранить ей верность сейчас, когда она затаилась".

...Сквозь детали биографий и личных отношений — все яснее выступала основная тема предельных возможностей лирического самовыражения и судьбы лирической поэзии как таковой.

Составителем - слава! Безымянным (кто ж их запоминает, кто хотя бы указал их на странице книги - я вот специально полезла в текст искать имена, потому что... сразу забыла) соавторам и Великих, и самой жизни, так как они создали иллюзию жизни как сюжета, рассказали историю. Они: К. М. Азадовский, Е. Б. Пастернак, Е. В. Пастернак. Так выдержать, не вылезть, не задавить послезнанием, не прокричать собственное "я", так взвешенно подать самое необходимое, сделать выводы, превратить лаконичные комментирующие абзацы в тончайшую незаметную прослойку цемента, что укрепляет вдохновенные художественные кирпичики. Письмо как отпечаток действительности и как черновик большой литературы.
Виртуальный в значении возможный, неземной как нефизический, этот целостный несбывшийся-несуществующий-нереализованный роман парадоксально засчитывается в пунктирную эпистолярную нон-фикшн литературу. Но благодаря удачному составлению может рассматриваться как самостоятельное полноценное художественное произведение.

Па-беларуску...

"Что бы мы стали делать с тобой — в жизни? Поехали бы к Рильке".

Чаго не чакала ад зборніка лістоў, дык гэта цэласнасці, выразнага сюжэту, паўнавартаснай апаведзенай гісторыі. Ёсць зачын, завязка, знаёмства і перадгісторыя, развіццё стасункаў, напружанні і спады, ёсць саспенс і развязка, нават эпілог. Ідэальная цэласная гісторыя.

...Писателя и текст создает третье измеренье — глубина, которая подымает сказанное и показанное вертикально над страницей, и что важнее — отделяет книгу от автора.

Такім чынам, перад намі трохкутнік. Трохкутнік дзіўных двузначных прызнанняў, якія скончыліся

. Трохмерны свет "я - ты - ён", які надае нечаканыя ракурсы, неверагодныя формы стасункаў насуперак лінейнай двумернай традыцыйнай ліставой камунікацыі "я - ты". Амур пазычыў свой лук Паэзіі, і ўжо яна пагарэзіла, пускаючы то стрэлы, то антыдот у тры чуллівыя сэрцы. Атрымаўся пікантны раман на траіх.

(эстеты — те, у кого нет души, а только пять (часто меньше) острых чувств)

Паспрабую пераказаць сюжэт, паверце, ён захапляльны, і асаблівай файнаты дадае ягоная эпісталярная ўрыўкавасць і нелінейнасць, недасказанасць з выхадам у адкрыты космас рэальнасці. Пастарнак даведваецца з ліста бацькі, што ягоны ўлюбёны паэт Рыльке жывы. Пастарнак піша Рыльке і дзеліцца з ім сваім адкрыццём у паэзіі, імем, блізкім па духу і моцы ўласнаму таленту - Марына Цвятаева, - ды просіць даслаць ёй кнігу. Цвятаева атрымлівае ад Рыльке допіс і ў захапленні далучаецца да чату паэтаў. Пастарнак сціпла адступае ад мэтра, атрымліваючы захопленыя водгукі ад Цвятаевай, сам прызнаючыся ёй у творчай (і не толькі?) любові (як выгодна, што беларуская мова мае два словы, але, відаць, і каханне тут адсвечвала, такое дзіўнае - дыстанцыйнае, дый дзе ж там тая мяжа, хто яе акрэсліў). Пастарнак (у бальшавіцкім безграшоўі ды халтурках) парываецца развіртуаліцца, паехаць да Цвятаевай жыўцом. Цвятаева (між развешваннем бялізны на марскім беразе ды выгулам дзяцей па пляжы) астуджае яго, а сама мкне паехаць да Рыльке. Рыльке (змагаючыся з лейкеміяй) спрабуе адвершавацца ад Цвятаевай і захаваць гожасць сваёй чорна-белай віртуальнай аватаркі. М-м-м... Якая жорсткая і якая сучасная меладрама... Амаль дамоўленае (прынамсі на погляд Цвятаевай) спатканне з Рыльке не спраўджваецца. Рыльке памірае, застаючыся ў назаўжды ў паэтычным рукапісным чаце. Трохмерны свет не праецыруецца на плоскасць без страты глыбіні. Пастарнак дэпрэсуе, расчараваны нестасункамі з дваімі паэтамі (а два лісты Рыльке ляжаць у папцы з надпісам "самае дарагое"). Цвятаева безнадзейна піша памерламу Рыльке ("Райнер, вот я плачу, Ты льешься у меня из глаз!"). Ліставанне згасае. Яно большае, чым двумерны свет паперы. Яно не на дваіх.

Я до бессмыслицы стал путать два слова: я и ты.

Яны такія мілыя: зусім непрычасаныя, з папільёткамі, чарнільнымі плямамі на пальцах і часам шчаках. Захапляюцца, адчайваюцца, сумняваюцца, выпендрываюцца, строяць высоканатхнёныя рожыцы. Чакаюць нататкі ад "мэтра", захлынаючыся, усхліпваючы, трацячы звязнасць мовы... або наўмысна ствараючы высокаарганізаваную, прадуманую творчую захопленую і (сама)закаханую бяззвязнасць. Заўсёды пра сябе, не трапляючы ў настрой другога, не рыфмуючыся з чужымі пачуццямі.

Вот он твой ответ. Странно, что он не фосфоресцирует ночью.

Лісты не могуць быць тоесныя асобе адрасанта, гэта "преломленный свет" (Пастарнак), аднак чамусьці ствараюць паўнавартасны вобраз. Канечне далёкі ад рэальнага чалавека. Ці наадварот? Менавіта ў эпісталярыі праявіцца ўсё высокае і нізкае, выпадковае і фундаментальнае для асобы. Ці наадварот? І ўсё гэта добра прадуманая спантаннасць?

...Я пишу как ты, и подобно тебе спускаюсь из фразы на несколько ступенек вниз, в полумрак скобок, где так давят своды и длится благоуханье роз, что цвели когда-то.

Паэты размаўляюць у лістах так, як людзі штодня не размаўляюць (ну насамрэч, вершамі размаўляюць толькі пафасныя або камічныя персанажы). Дзіўная гаворка незямлянаў. Прычым кожны кажа на сваёй мове. Ствараючы ілюзію дыялогу, яны прамаўляюць выключна пафасныя эга-маналогі, не чуюць адно аднаго, але ім і няважная ўзаемнасць. Шчаслівы эгаізм - паэт адзін на сваёй вяршыні таленту.

...Это люблю к тебе, ходившее когда-то без имени, было тем, что проело изнутри мою судьбу, и снаружи ее почернило и омеланхолило, и висит на руках и путается в ногах.

Больш за ўсё ў лістах Марыны. Як жанчына ідзе заўсёды напаказ, так напаказ піша Цвятаева. Манерна, закахана і патэнцыйнаму каханку: ах, нам дастаткова прысніцца адно аднаму (я нічога не маю на ўвазе... ну, мы так і зразумелі). Я, прызнацца, не чакала ад яе (замужняй маці дваіх дзяцей) столькі какецтва і заляцанняў (яна нічога не мела на ўвазе, называючы Рыльке "каханы", "я хочу спать с тобою"?.. і пішучы сяброўцы, што хоча дзіця ад Барыса?.. ну, мужчынаў такія "обороты речи, обороты любви" відочна хвалявалі). Няўжо яна - такая? Калі чытаць толькі яе вершы - іншая. А ў лістах?.. Засяроджаная на сабе, пачуццёвая і нястрымная ў пачуццях. Яна дапраўды хоча, каб свет круціўся вакол яе (так і было задумана ад пачатку - свет круціцца вакол творцы): верш да яе Рыльке лічыць апошнім вершам паэта, хоць гэта зусім не так.

...Из любви устроить жизнь, из вечности — дробление суток...

Цвятаева смакуе словы, жанглюе, гуляе імі, нанізвае карані на працяжнікі і перабірае, як пацеры, ліст - як асобны твор ("эпісталярная лірыка", называная Цвятаевай "никчемушная акварель", "разведенная соль его слов") або чарнавік для нечага іншага, апрабацыя, практыкаванне. Такая слоўная гульня, з смакаванне значэнняў, перабіраннем каранёў, сугуччаў, вельмі яскрава нагадала Пчала пачала паломнічаць Алеся Разанава (хоць у яго вельмі ўсвядомлены, неспантанны, прадуманы свет насуперак спантаннаму, парывістаму свету Цвятаевай). Увесьчаснае накручванне сябе, трыманне душэўнага "тонусу", "бунт против рассудочности, романтический культ души". Як гэта, напэўна, вымотвае - быць увесь час у стане вулкана (не столькі выбухі, колькі няспыннае клакатанне лавы). А можа, інакш і немагчыма быць паэтам? (Дзе ўжо мне ведаць, "я не паэта, о крый мяне Божа".) Варта паслабіць надрыў, экстаз, прыгасіць агонь - і ўсё, ты шараговасць, ты ў прозе? Цікава, цяжка з ёй было ў рэальнасці? Ці яна, як сапраўдная многазадачніца, пераключалася ад вершаў на побыт, вечна гуляючы то адну, то другую, то чарговую ролю. Калі шчыра, яе запал і экстатычнасць мне нярэдка падаваліся менавіта роляй, яе лісты пісала не яна сама, а яе лірычная гераіня, прычым штораз новая.

Я четвертый вечер сую в пальто кусок мглисто-слякотной, дымно-туманной ночной Праги...

Пастарнаку веру больш. Веру ягонай няўпэўненасці, нясмеласці ў стасунках з Рыльке, шчыраму падрабязнаму разбору паэмаў Цвятаевай, веру адчайнаму жарснаму парыву ўсё кінуць і прыехаць. Прыехаць ад жонкі да замужняй жанчыны. Проста таму што ў яго роднасць вершаў. Таму што... Таму што. Ён - дакладна піша сам, ягоны лірычны герой - у заказных тэкстах. Ён жа сам закаханы ў лірычную гераіню паэмаў і лістоў Цвятаевай ("Я ведь не только женат, я еще и я, и я полуребенок"). Шчаслівы, яму не давялося расчароўвацца пры асабістай сустрэчы. Баюся, Цвятаева гэта прадугледзела і прадухіліла ("Если бы мы с Вами встретились, Вы бы меня не узнали, сразу бы отлегло") - вось табе і спантанная штучка, ой, не веру я яе прыдыханнаму какецтву... "...Как, по-либреттному чувствует и говорит она" - піша Пастарнак пра сваю жонку, а мне падаецца, гэта больш пасуе да Цвятаевай.
"Что бы мы стали делать с тобой — в жизни? Поехали бы к Рильке" - Піша Цвятаева. Ну насамрэч, што рабіць у жыцці літаратурным героям? Нашто ліставы раман выводзіць за тэкст?!

...Несмотря на жар писем, на безукоризненность слуха и чистоту вслушивания — я ему не нужна, и ты не нужен. Он старше друзей.

Рыльке падаецца самым дарослым (што і ёсць) з гэтых траіх дзяцей, самым разважлівым і... адэкватным. Ну, наўрад ці магло быць інакш. Ён жартуе і гуляе словамі - так. Але не пачуццямі. Ён падхоплівае тон закаханасці Цвятаевай, але злёгку дзьме на распаленыя словы, прыцішае, не адмаўляе не згаджаючыся. Дотык - крыламі. Сустрэча - у сне. За ягонымі "прызнаннямі", фамільярнасцю (выключна ў адказ!) і кампліментамі чуецца лёгкая іронія (чуецца мне, але не Цвятаевай). Аднак ён робіць спробу падзяліцца сабой і сваім... Ды як можа Цвятаева пачуць?! Яна не вуха. Яна сама голас.

Если мы кому-нибудь приснимся вместе — значит, мы встретимся.

З асноўнай квяцістай тканкі рамана цягнуцца каляровыя ніткі ў рэальнасць. Усё-такі, нягледзячы на яскравы мастацкі складнік і (наўмыснае) стварэнне душэўна-духоўнага віртуальнага свету (эпісталярны эскапізм?) перад намі фактычны нон-фікшн жанр. Гэтыя цвярозыя (сумныя) вельмі кантраставыя ўзвышаным мелодыям трох паэтаў ноты гучаць у лістах бацькі Барыса Леаніда Пастарнака, сястры Яўгенні. Мы чуем адгалоскі іншых прозвішчаў, гісторый, лёсаў. Рыльке піша Леаніду Пастарнаку пра эміграцыю: "подобно тому как исконная Россия ушла под землю, скрылась в земле, так и все Вы покинули ее лишь для того, чтобы хранить ей верность сейчас, когда она затаилась".

...Сквозь детали биографий и личных отношений — все яснее выступала основная тема предельных возможностей лирического самовыражения и судьбы лирической поэзии как таковой.

Укладальнікам - слава! Безназоўным (хто ж іх запамінае, хто хаця пазначыць іх на старонцы кнігі - я вось адмыслова палезла ў тэкст шукаць імёны, бо... забылася) суаўтарам і Вялікіх, і самога жыцця, бо стварылі ілюзію жыцця як сюжэту, апавялі гісторыю. Яны: К. М. Азадоўскі, Я. Б. Пастарнак, Я. У. Пастарнак. Так датрымаць, не вытыркнуцца, не пераважыць, не прамовіць уласнае "я", так узважана падаць самае неабходнае, зрабіць высновы, ператварыць сціслыя каментавальныя абзацы найтанчэйшай незаўважнай праслойкай цэменту, што мацуе моўныя цаглінкі. Ліст як адбітак рэчаіснасці і чарнавік вялікай літаратуры. Віртуальны ў значэнні магчымы, незямны бо нефізічны, гэты цэласны неадбыты-няісны-няспраўджаны раман парадаксальна залічваецца ў абрыўкавую эпісталярную нон-фікшн літаратуру. Але дзякуючы ўдаламу складанню можа разглядацца як самастойны паўнавартасны твор.