Золя его не слушает и продолжает свои стенания; а когда мы говорим, что ему не на что жаловаться, что для человека, которому нет еще и тридцати пяти лет, он немалого достиг, он восклицает:
— Ну так вот, хотите, я буду говорить совершенно искренне? Вы скажете, что это ребячество — тем хуже! Мне никогда не получить ордена, мне никогда не стать членом Академии, мне никогда не удостоиться тех наград, которые могли бы официально подтвердить мой талант. В глазах публики я навсегда останусь парией, да, парией!
И он повторяет несколько раз: «Парией!» Мы высмеиваем этого реалиста за его жажду буржуазных регалий. Тургенев с минуту смотрит на него иронически-покровительственным взглядом, потом рассказывает прелестную притчу:
— Послушайте, Золя, когда в русском посольстве было торжество по случаю освобождения крепостных — события, которому, как вы знаете, и я кое-чем содействовал, мой друг граф Орлов, — я когда-то был свидетелем у него на свадьбе, — пригласил меня на обед. В России я, возможно, не первый среди русских писателей, но поскольку в Париже другого нет, ведь вы согласитесь, что первый русский писатель здесь все-таки я? Ну так вот, несмотря на это обстоятельство, мне отвели за столом — как бы вы думали, какое место? — сорок седьмое! Меня посадили ниже попа, а вам известно, с каким презрением относятся в России к священникам!
И как вывод из сказанного, в глазах Тургенева заиграла лукавая славянская улыбка.

Отрывки из "Дневника"