О чем бы говорило, окажись оно мыслящим, все то огромное и неживое или по крайней мере не по-человечески живое, что составляет мир? Вот если бы это рассветное фиолетовое небо грезило, то о чем - о земле, или о себе самом, или о другом небе, или о всеобъятном пространстве после себя? Если бы появившееся в эту секунду солнце имело подобие глаз, нашло бы оно своим взглядом что-то нежное и дорогое, чтобы до ночи следить за ним одним? Что, если бы эти близкие и далекие горы, первыми встречающие восход, разразились приветственным гамом, от которого вздрогнула земля? Наконец, мой жалкий дом - о чем вспомнил бы он в момент этой дрожи, если бы умел вспоминать? Когда бы все в мире заговорило, то на каком языке? И была бы это речь о радости мира, о его безразличии, о его печальном увядании или о вечной скуке, которую он в себе содержит?