– Наша мать была… она сумасшедшая?
Папаша замер и уставился на меня. Я никогда его о ней не спрашивал.
– Вовсе нет. С чего ты взял?
– Ну, она же ушла.
Он печально улыбнулся.
– Наш брак – классический пример того, что бывает, когда проповедник сходится с атеистом, надеясь обратить того в свою веру, и в результате сам начинает в ней сомневаться.
– Это еще как? – сказал я. – Какой из тебя проповедник?
– Я проповедовал законность.
– Кончай, а? Можно попроще?
– Скажем так: ты ведь не считаешь, что единственная причина, по которой женщина может уйти от меня – это что она сошла с ума?
Он стоял и улыбался, и смотрел не на меня, а сквозь меня, совсем как Мотоциклист. Впервые в жизни мне показалось, что и они между собой немного похожи.
– Я женился на ней, думая установить прецедент. Она вышла за меня, потому что ей было весело. Когда веселье кончилось, она ушла.
И, честное слово, в этот момент я понял что-то про отца. В первый раз я увидел в нем отдельного человека, со своим прошлым, которое вовсе не было связано со мной. Никогда же не думаешь о родителях, что они вообще существовали, когда тебя еще не было.
– Рассел-Джеймс, – продолжал он. – Иногда, очень редко, на свете появляются люди, которые видят мир совершенно иначе, чем остальные. Заметь, я сказал «остальные», а не «нормальные». Это не значит, что эти люди – сумасшедшие. Обостренное восприятие не означает, что человек сошел с ума. Впрочем, свести с ума оно, несомненно, может.
– А нормальными словами? – попросил я. – Ты же знаешь, я всего этого барахла не понимаю.
– Твоя мать, – сказал он четко и раздельно, – не безумна. Также, несмотря на всеобщее мнение, не безумен и твой брат. Он всего лишь играет в пьесе, в которой для него нет роли. В другое время, в другом веке, из него вышел бы превосходный рыцарь, или языческий князь. Он родился в неправильное время, и наделен одновременно способностью добиться любой цели, и полным отсутствием цели, которой ему бы хотелось добиться.
Я взглянул на Мотоциклиста, что он об этом думал. Но он не услышал ни единого слова.
Я, конечно, не надеялся, что папаша вдруг заговорит на нормальном языке, но все же еще одну вещь мне надо было ему сказать.
– Я думаю, что когда вырасту, буду точно таким же, как он. А ты как думаешь?
Отец смотрел на меня очень долго. Дольше, чем я припомню за всю жизнь. Но все равно он смотрел на меня, как на чужого, как будто я был чей-то еще ребенок, а он тут вовсе ни при чем.
– Не приведи Господь, – сказал он наконец, и в его голосе была жалость. – Бедное дитя. Бедное, заблудшее дитя.