Мы были единственными, кто вышел на станции «Виндерен». Я шел за ним. Снег скрипел у нас под ногами. Я старался шагать в такт ему, чтобы он меня не услышал. По обеим сторонам дороги стояли виллы, и все же мы были настолько одиноки, что можно было подумать, будто мы идем по Луне. Я подошел к нему почти вплотную, и в тот момент, когда он сделал полуоборот, вероятно, чтобы взглянуть, не приближается ли к нему знакомый или сосед, я тихо выстрелил ему в самый низ спины. Он повалился на изгородь из штакетника, и я перевернул его ногой. Он уставился на меня стеклянными глазами, и на мгновение я подумал, что он уже умер. А потом он пошевелил губами.
Я мог бы прострелить ему сердце, шею или голову. Так почему же сначала я выстрелил в самый низ спины? Чтобы спросить о чем-нибудь? Возможно, но теперь я этого не помнил. Или вопрос показался мне незначительным. <...> Из-за изгороди высунулась голова мальчишки. Его шерстяные варежки и шапочка были облеплены снегом. Может быть, он пытался слепить снеговика, а это не так-то просто сделать из сухого снега. Все разваливается, снег ускользает сквозь пальцы.
– Он умер? – спросил мальчишка, глядя на труп.
Наверное, немного странно называть человека трупом спустя несколько секунд после смерти, но я всегда думал о них как о трупах.
– Это был твой отец? – спросил я.
Мальчишка отрицательно покачал головой. Я не знаю, почему мне так показалось, почему я вообразил, что раз мальчишка кажется таким спокойным, значит лежащий перед нами труп должен быть его отцом. Нет, знаю. Я сам отреагировал именно так.
– Он живет вон там, – сказал мальчишка, указывая направление рукой в варежке.
Он начал облизывать снег со второй варежки, не отводя взгляда от трупа.
– Я не вернусь за тобой, – произнес я. – Но забудь, как я выгляжу. Хорошо?
– Ладно.
Он попытался всосать в себя кусочек снега, и щеки его втянулись, как у ребенка, сосущего соску.