Не успел я вернуться в Томск, а от Олешки уже письмо пришло, душевное, с философскими размышлениями, меня только внуком называл, и даже намека не было на наши дела. В быту, в натуральном виде он совсем другим был, сказать как следует не мог, ругался через слово, кряхтел, почесывался и понты гнал. И ладно бы только это – смеялся он отвратительно, гнусно, чисто по-зековски: ни с того ни с сего заржет хрипло, гнусаво, беспричинно и смотрит при этом наглыми упрямыми глазками, будто издевается над тобой или зарезать хочет.
А в письмах – умудренный, неторопливый человек, познавший истину из Екклезиаста: суета сует и томленье духа…
Через неделю еще письмо, уже с воспоминаниями молодости и Гражданской войны (только не понять, на чьей стороне воевал, впрочем, это и не важно), да с такими деталями, которые вовек не придумать, а чтобы почувствовать, надо иметь своеобразный поэтический нюх. Например, чем пахнет степь после сабельной атаки. От ума кажется, кровью, порохом, конским потом и мочой – ничего подобного! Тинным запахом схлынувшего половодья и озоном, как после грозы. Скоро письма стали приходить через три дня, потом вообще через день, и все новые, новые воспоминания о Гражданской войне – просто завелся дед!