И еще одно обстоятельство вызывало в нас тревогу. Это постоянное, всегда ощущаемое давление всего, что существует в мире - веществ, шумов, дуновений, странных скрещений, воспоминаний. Мы, взволнованные прохожие бульвара Шапель, оказывались в одной-единственной точке вечной жизни, на одном-единственном всплеске взвихренного потока. А тем временем короли умирали, преступления обнажались, очки падали с носа, рыбы, словно стремительные лезвия ножей, скользили в свой более теплый подводный рай, гарсон из соседнего кафе лил слезы в бокал чувствительного клиента, трамвай дребезжа поднимался от Восточного вокзала, у мадам де Копи-Су играли в бридж, здесь была зимняя ночь, там - весна мотылькового цвета... Пенная и полиморфная совокупность всего являлась в этом кишении. Все жило одновременно. Мысль, которой понадобились бы миллионы и миллионы лет, чтобы описать миллионную долю мгновения, смущала нас, подгоняла, парализовала на месте. А я повторял, что никто не решается написать того, чего никогда не пишут. И тут Филипп произнес своим прекрасным незабываемым голосом, немного резким и странным: "Решайся". И мы вновь пустились в бесконечные ночи наших неизведанных судеб, столь же трудно предсказуемых и определяемых, как волнующая безмерность всеобъемлющих и одновременных судеб всего, что нас окружает.