– В начале войны я был в Неаполе, тогда там начались первые бомбардировки. Однажды вечером я попал на ужин в дом моего друга, он жил на Вомеро. Вомеро – это высокая, доминирующая над городом вершина, от нее откололся и спускается в море холм Позиллипо. Очаровательное место, до недавнего времени это был сельский рай, где дома и виллы утопали в зелени. При каждом доме имелся огород, небольшой виноградник, несколько оливковых деревьев, расположенные террасами грядки, где цвели баклажаны, помидоры, савойская капуста, горошек, там источали аромат базилик, розы и розмарин. Розы и помидоры Вомеро не уступали красотой и славой розам из Песто и помидорам из Помпеи. Сегодня огороды превратились в сады. Но и среди огромных зданий из бетона и стекла еще осталось несколько скромных домов и старых вилл, и огородная зелень сразу выделяется на бледно-голубом фоне залива. Прямо напротив, внизу – остров Капри, он торчит из моря, овитый серебристой дымкой, правее – остров Искья с вершиной Эпомео, а левее – берег Сорренто, они прорастают сквозь прозрачность моря и неба, с четвертой стороны – Везувий, добрый идол, похожий на большого Будду, сидящего на плоскости побережья. Идущий по улочкам Вомеро в том месте, где Вомеро меняет имя и становится холмом Позиллипо, может увидеть между деревьями и домами старую разросшуюся сосну, бросающую тень на могилу Вергилия. В этой части города у моего друга был сельский дом с небольшим огородом. Ожидая, когда приготовят ужин, мы сидели в огороде в увитой виноградом беседке, курили и мирно беседовали. Местность, вид, время дня и сезон были именно те, что воспел Саннадзаро, вокруг царила сельская атмосфера Саннадзаро, когда запахи моря и огорода смешиваются в легком восточном ветерке. И когда вечер начал вставать из моря со своими букетами уже увлажненных ночной росой фиалок (вечером море кладет на подоконники большие букеты фиалок, они пахнут всю ночь, наполняя комнаты желанным запахом моря), мой друг сказал: «Эта ночь будет ясной. Они точно придут. Надо положить в огороде подарки от английских летчиков». Я не понял и удивился, когда увидел, как он заходит в дом, потом возвращается назад с куклой, деревянной лошадкой, горном и двумя кулечками сладостей, которые, не говоря ни слова, а может, в глубине души коварно радуясь моему удивлению, он с великой заботой разложил там и сям среди кустов роз и ростков латука, на гравии дорожки, на краю бассейна, в котором тускло поблескивали золотые рыбки. «Ты что делаешь?» – спросил я его. Друг серьезно посмотрел на меня, но не удержался от улыбки и рассказал, что во время первых бомбардировок его дети (они уже спали в то время) так испугались, что самый маленький серьезно заболел, и тогда он придумал превратить страшные бомбардировки Неаполя в детский праздник. Как только ночью завывала сирена тревоги, мой друг и его жена вскакивали с постелей, брали малышей на руки и радостно кричали: «Вот радость! Какая радость! Прилетели английские самолеты и сейчас будут бросать вам подарки!» Они спускались с детьми в жалкое ненадежное убежище, забивались в угол и пережидали страшные часы, смеясь и восклицая: «Какая радость!» – пока дети не засыпали, счастливые и видящие во сне подарки английских летчиков. Когда дети просыпались, разбуженные близкими разрывами или грохотом, отец говорил: «Ну вот, они бросают вам подарки». Мальчики хлопали от радости в ладоши и кричали: «Я хочу куклу! А я саблю! Папа, ты думаешь, англичане привезут мне лодку?» К рассвету, когда рокот моторов понемногу удалялся в уже ясном небе, отец с матерью брали детей за руки и вели их в сад. «Ищите, – говорили они, – игрушки, должно быть, упали в траву». Малыши рылись среди мокрых от росы кустов роз, в салате, в кустах помидоров и здесь находили куклу, там – деревянную лошадку, подальше – кулек сладостей. Дети уже не боялись бомбардировок, они ждали их с нетерпением, встречали с радостью; иногда утром они находили в саду даже маленькие заводные самолеты, конечно же, это были бедные английские самолеты, сбитые злыми немцами из пушек, когда они бомбили Неаполь на радость неаполитанской ребятне.