Мысль об убийстве, как все наихудшие наши наваждения, подбирается исподволь, неслышным волчьим шагом, змеиным ползком. Те мысли, что переворачивают нашу жизнь, вообще не приходят внезапно; внезапное губит лишь отдельные минуты, но, промчавшись, оставляет нам долгие годы жизни. Замыслы, от которых мы безумеем худшим из безумий — безумием тоски, всегда подкрадываются постепенно и незаметно, как туман на поля или чахотка на легкие. Надвигаются они неотвратимо, неустанно, но медленно, неторопливо, размеренно, как бьется сердце. Сегодня мы не замечаем их, может, не заметил и завтра, и послезавтра, и целый месяц. Но месяц миновал, мы чувствуем, что есть нам горько, вспоминать больно — недуг проявился. Идут дни и ночи, мы делаемся замкнутыми, нелюдимыми; в голове у нас вызревают мысли, за которые снесут нам голову, где они вызрели, кто знает, может для того, чтоб прекратить чудовищную ее работу. Бывает, что целые недели проходят без перемен, и окружающие привыкают к нашей угрюмости и уже не удивляются удивительному нашему поведению. Но зло вдруг подрастает, как дерево, наливается соками, и мы уже не здороваемся с людьми, а им снова кажемся странными или влюбленными. Мы худеем, худеем, торчавшая борода вяло обвисает. От ненависти заходится сердце, мы не выносим чужого взгляда, совесть нас терзает, но неважно, тем лучше, пусть терзает. Глаза воспаляются — ядовитая слеза наполняет их, когда мы глядим пристально. Враг замечает, что ненависть в нас клокочет, но он самонадеян — чутье не лжет. Беда весела, гостеприимна, и любое народившееся чувство мы с радостью впускаем ползти по огромному засыпанному битым стеклом пустырю нашей души. Когда мы шарахаемся от чего ни возьми, как косуля, когда настороженный слух вспугивает наши сны, зло, значит, полностью нами завладело, выхода нет, исцеление невозможно. И мы падаем, падаем неудержимо, с неописуемой быстротой, и в жизни нам уже не встать. Разве что приподнимемся в самую последнюю минуту, перед тем как головой ввергнуться в преисподнюю… Страшный недуг.