Аркадий Иванович Гулагский был пьян стихами. Он лежал навзничь на крыше отцовского дома и распевал:
«Последняя туча рассеянной бури!
Одна ты несешься по ясной лазури…» [А.С. Пушкин. «Туча».]
Что было технически неверно. Низкое и темное небо рассекала тонкая и яркая линия заката, зажатого между землей и облаками на западе. Вдобавок ветра дули по-осеннему холодные, а он не удосужился надеть куртку, прежде чем вылезти через слуховое окно на крышу. Но Аркадия ничего не волновало. В одной руке у него покоилась бутылка Пушкина, а в другой — жидкая антология мировой поэзии. Хранились они в отцовском винном погребе, который представлял собой запертое помещение в подвале, но Аркадий вырос в этом доме и знал все его секреты. От него ничего нельзя было скрыть. Аркадий проскользнул через окошко в подвал, а затем обнаружил среди балок широкую свободную доску, которая сдвигалась на добрый локоть, быстро просочился внутрь и, пошарив в темноте, ухватил две бутылки наугад. И ему повезло: об этом свидетельствовало то, что в первой емкости оказался чистейший Пушкин! Правда, решение пить его одновременно с плохо составленным сборником иностранных виршей и коротких прозаических отрывков в бездарных переводах говорило о крайней незрелости похитителя.
В церквях городка начали звонить колокола. Аркадий улыбнулся.
— «Вновь потухнут, вновь блестят, — прошептал он. — И роняют светлый взгляд… На грядущее, где дремлет, — он рыгнул, — безмятежность нежных снов». Да кончится это когда-нибудь? «Возвещаемых согласьем золотых колоколов» [Аркадий цитирует «Колокола» Э. По (пер. К. Бальмонта).]. Интересно, с чего все всполошились?...

...Наконец юноша повернул голову и едва не столкнулся с отцом, только что спустившимся на землю. Гулагского окружили люди, которые хлопали его по спине и пожимали ему руку. Аркадия накрыла волна эмоций. Он бросился в отцовские объятия.
— «О нет, — вскричал он, — не отец мой! Меня обольщает бог какой-то, чтоб после я больше скорбел и крушился. Смертному мужу никак не возможно все это проделать Собственным разумом! Бог лишь один, появившись пред смертным, может сделать себя молодым или старым, как хочет. Только что здесь ты сидел стариком в неопрятных лохмотьях, нынче ж похож на богов, владеющих небом широким!» [Гомер. «Одиссея» (пер. В. Вересаева).]
— Ты пьян, — с отвращением произнес Гулагский.
— А ты был мертв, — объяснил Аркадий и ткнул отца в грудь. — Надо было тебе взять меня с собой! Я бы тебя защитил. Я бы бросился в разверстую волчью пасть, и он бы подавился моей мертвеющей плотью.
— Уберите от меня этого дурака, — велел Иван Аркадьевич, — пока я с ним чего-нибудь не сделал.