За два года до смерти отец подарил мне чемодан, полный своих сочинений, рукописей и записных книжек. В своем обычном игривом, саркастическом тоне он сказал, что хочет, чтобы я прочитал их после него, т.е. после его смерти.
Ölümünden iki yıl önce babam kendi yazıları, el yazmaları ve defterleriyle dolu küçük bir bavul verdi bana. Her zamanki şakacı, alaycı havasını takınarak, kendisinden sonra, yani ölümünden sonra onları okumamı istediğini söyleyiverdi.
Намеренно оставляя оригинал цитаты на турецком, я надеюсь сделать Турцию более осязаемой в строчках этой рецензии. К таким мелочам относишься чувствительно, когда в них, возможно, самих себя чуть больше, чем располагает объективная реальность. Говорить о том, что есть какая-то другая литература, которая имеет на меня влияние большее, чем турецкая, во многом означает привирать. И дело здесь не в отражении прошлого, настоящего или будущего, а в том сложном сплетение всего и вся, что может сопровождать человека на его жизненном пути. Однако говоря о турецкой литературе я имею в виду Орхана Памука, но между Памуком и турецкой литературой нельзя ставить знак равенства. В то же время я кажусь себе лицемеркой, когда приравниваю два этих явления и, когда, напротив, призываю не приравнивать их. На сегодняшний день нет имени более выдающего в мире турецкой литературы, чем имя Орхана Памука. Такая долгая подводка, по моей задумке, должна будет объяснить, почему я уже пять лет жду новый роман Орхан-бея (именно столько времени понадобилось для написания "Чумных ночей" Veba Geceleri ) и, почему теперь, когда он вышел в Турции, я жду его перевод на русский, и зачем, чтобы смягчить томление ожидания, я читаю то немногое и непереведённое не то, что на русский, но и на английский язык.
Для меня быть писателем - это самое важное, что мы несем в себе, это сосредоточение на наших скрытых ранах, о которых мы знаем слишком много, чтобы терпеливо их переносить.
Эссе "Babamın bavulu" было частью нобелевской речи Орхана Памука в 2006 году. "Чемодан моего отца" - это рассказ писателя о чемодане с записями, который за два года до смерти ему дал отец. С робким пожеланием, прикрытым обычной ироничностью, отец попросил не открывать чемодан до его смерти.
Вместе с размышлениями о жизни отца, о своей собственной жизни, об отношениях Орхана Памука с папой, автор рассуждает о сущности и природе писателя вообще. Все это в классической манере Памука тесно переплетается с прошлом и городом. В итоге получается такая свойственная Орхану Памуку аллегория о городе прошлого - Стамбуле.
Вся литература Орхана Памука, в том числе, и это эссе, похожа на чердак. Чердак дома, в котором вы когда-то жили. И вот у вас появляется возможность пройтись по скрипучим лестницам своего собственного прошлого. Дом совершенно пуст, но в нем все осталось так, как было при вас. Вы удивляетесь, что даже запах дерева и пыли совсем такие, какими были n-лет назад. По хрупким, ненадежным ступенькам вы поднимаетесь на чердак и первым замечаете открытое окно. Полупрозрачная занавеска развевается от ветра, за ее вуалью, словно в модном ретро-фильтре, вы видите город своего прошлого. Вот этот вид за окном, к которому вы пытаетесь прикоснуться, и есть романы Орхана Памука, его эссе и очерки.
Место, где начинается литература, - это комната с книгами, в которой запирается человек.
В "Чемодане моего отца" автор высказывает инфантильное нежелание узнать другую сторону своего отца, кроме той, что была ему известна. Именно это чувство вызывает в Орхане Памуке страх перед чемоданом, стоящем в углу. Но открыть этот чемодан, приняв писательскую сторону отца, означает принять и познать писателя в самом себе. Именно это и сделал в своем эссе Орхан Памук, найдя примирение с не всегда однозначной писательской стороной, озвучив, что писатель внутри - это еще одна личность, это еще один мир, нередко рождающийся на пересечении страдания и терпения.
Я покупал выцветшие, зачитанные, пыльные книги на деньги, которые давал мне отец. Бедное, неорганизованное и часто удручающее состояние этих книжных магазинов, расположенных на обочинах дорог, во дворах мечетей, на порогах разрушенных стен, повлияли на меня так же сильно, как и книги, которые я собирался читать.
В этом же эссе вскользь автор проходит по теме лабильности писателя как части мира искусства. Орхан Памук изначально собирался стать художником, поэтому многие его книги иллюстрированы самим автором. О своей ипостаси живописца Памук скажет всего пару слов, но эти слова заметно раздвинут границы образа писателя. Читатель имплицитно осознает, что в некотором смысле писатель равноудален от всех других видов искусства. Писатель - актер, ему близка внутренняя сменяемость образов, ибо, чтобы написать героя, его нужно сыграть. Писатель так же близок к музыканту - чувство ритма и музыкальности текста неотделимо от хорошей литературы. Ну и, конечно, писатель - это художник, который буквально изображает, воссоздает новый мир со всей доступной ему мощью своего таланта. И это размышление не надуманная и изящная аллегория, а реальность, которую осознаешь, когда хотя бы раз всматриваешься в ремесло писателя с позиции творца.
Что касается моего места в мире, то основным чувством, которое я носил как в жизни, так и в литературе, было то, что я не в центре. В центре мира была более богатая и привлекательная жизнь, чем наша, и я был вне этого со всеми стамбульцами и всей Турцией. Я думаю, что сегодня я разделяю это чувство с подавляющим большинством людей в мире. Точно так же было и с мировой литературой - и у нее был центр очень далекий от меня. На самом деле, это была западная, а не мировая литература, о которой я тогда думал, и мы, турки, были вне её. Библиотека моего отца подтверждала это.
