Рецензии на книги издательства «Сибирское университетское издательство»

Разочарование. Но ведь не может каждое произведение заканчиваться хэппи эндом. Так обидно и досадно, что Фёдор Иванович с Лизой расстались. И не боролись за своё счастье. Вот и так бывает на Земле, когда люди идеально подходят друг другу, взаимно любят. Но не могут быть вместе. Почему же? Почему Варвара Павловна, жена Фёдора, позволяет себе изменять и к тому ж ужасный, неприятный, корыстный человек. При этом она счастлива! А вот добрые, отзывчивые, великодушные всё терпят. И в итоге остались несчастливыми. А счастье было так близко. Больно за них. И грустно.

-Лиза, – начал он умоляющим голосом, – мы расстаёмся навсегда, сердце мое разрывается, – дайте мне вашу руку на прощание.

Однажды, Велимир Хлебников, странный поэт, - похожий на грустную птицу без гнезда, равно чуждой небу и земле, словно из японской легенды про птицу без ног, всю жизнь летающей и дремлющей в синеве, лишь раз в жизни касающейся земли и цветов.. чтобы умереть, - пришёл к своему знакомому московскому художнику и застал его за странным занятием: в его руках была маленькая картина, похожая на сон влюблённого Тургенева (не то пейзаж, не то нежная греза женщины, не то ангел уснувший в цветах), которую он прикладывал к белой стене, но картина постоянно падала, не хотела держаться на стене.
Хлебников спросил друга: что ты делаешь? На стене ведь нет даже гвоздика. Картину не за что повесить. Тебе помочь?

- Не надо, спасибо — был робкий ответ спины и словно бы грустно улыбнувшихся плечей художника.
Просто.. я хотел создать картину, которая бы висела на стене, одной силой своей красоты, вне законов неба и земли.

У меня есть чудесный карий томик Тургенева с Дворянским гнездом, похожий цветом на глаза и волосы моей возлюбленной — ах, как сладостно было засыпать с ним, прижав его к груди!
Просыпался я без томика.
Его даже не было в постели: любимая часто подшучивает надо мной, слегка ревнуя, что я часто.. сплю с тургеневскими девушками.. не говоря уже о Тургеневе.

Читаю я медленно, наслаждаясь каждой страницей, как благородным вином или картиной Боттичелли: странно было бы пройти мимо картины Боттичелли, задержавшись у бессмертной красоты, всего на секунду, а тут ещё и с бокальчиком вина прохожу.. (потому я и не понимаю аудиокниг).
И почему в музей не пускают с бокалом вина? В этом смысле мне больше нравится читать Тургенева.
Итак. Четыре ночи подряд я засыпал с томиком Тургенева на груди, а просыпался без него.
Иногда я просыпался посреди ночи от беспричинного ощущения счастья, равно заменявшего сон: я мог в ночи проснуться от простого прикосновения к плечу любимой, и это было бы не менее блаженным счастьем, равное счастью во сне..
Но я чуточку лукавлю: я иногда нарочно просыпаюсь среди ночи, просто чтобы коснуться каштановых, милых волос любимой, коснуться её милых ног или поцеловать в плечо: просто удостовериться, что это не сон, и она, счастье моё, в моей постели..

И вот, проснувшись среди ночи, я как-то крылато, блаженно, думал о красоте романа Тургенева, и о любимой моей, и мне одинаково сладостно было нежно прильнуть губами к сонному плечу любимой, и к карему томику Тургенева на столике рядом с постелью.
Я нежно гладил то любимую, то книгу, радуясь как ребёнок в раю, что настанет утро, и мне даруется новое блаженство: целовать любимую в её карие глаза и снова читать Тургенева, нежно поглаживая томик с золотым абрисом силуэта женщины на обложке, лаская самую красоту строк, словно наматывая на палец, тёмный локон прекрасного.
Боже.. я и не думал, что можно среди ночи проснуться и заплакать от счастья соприкосновения с чистой красотой, касаясь любимой моей, её улыбающегося тепла руки в моей руке, и смотря на томик Тургенева, так что синестетически, смещённо кажется, что я касаюсь чистой красоты. Я сплю с гением чистой красоты..

Но иногда, просыпаясь, я не видел томика Тургенева на столике возле постели, и тогда, нежно сжимая руку спящей любимой моей и жмурясь с улыбкой от счастья, как от солнца в ночи, я представлял, что томик Тургенева невесомо парит где-то надо мной, или в соседней комнате, словно лунатик: его красота не подвластна ни земным законам, ни небесным, как и любовь.
Томик Тургенева обрёл гнездо… свой дом, в моей спальне.
И утром, проснувшись рано-рано, я поцелую смуглое бедро любимой моей и пойду на кухню, и нежно замру с улыбкой на устах: томик Тургенева висит в воздухе, возле засиневшего окна и.. словно бы ждёт меня, милый, ждёт совсем как женщина после ссоры, почти обнажённая и прекрасная.
Я подхожу к томику Тургенева, висящего в воздухе и целую в затылочек, в чудесные, карие, чуточку вьющиеся волоски строк на затылке.
Мои губы шепчут сами собой, как лунатики: Лиза…
И в этот миг входит моя любимая.

Если бы Джейн Остин лежала в голубых цветах в раю и ей снился сон о прекрасной любви на земле, невозможной, как рай и бог на земле, ей бы приснился роман Тургенева — Дворянское гнездо.
Быть может, этот роман снится многим в раю..
Тургенев создал какой-то совершенный роман. Чистая красота.. чистая любовь.
В романе нет шелухи политики и так называемых «больших идей», за которыми так часто писатели, да и читатели, прячут свою пошлость.
Чего греха таить, многие ведь словно бы стыдятся романов о любви, как не совсем интеллектуальных, уступающих романам с «идеями».
А разве любовь — не большая идея? Да только на ней одной всё и держится в этом глупом и безумном мире, и те самые «проклятые вопросы» Достоевского, и тайна бога, человека и далёких звёзд.
Без любви, все большие идеи, пустота и тлен.

В этом смысле, красота напряжения чувств в романе Тургенева достигает такой силы, что напоминает те самые идеи Платона, где-то за 10000000 световых лет от земли: там, всё настоящее, именно туда, словно слепая трава на ночном ветру, тянутся все религии, политика, искусство… и не могут достигнуть.
А тут — это уже сбылось.
Роман похож на полупрозрачную и тихо сияющую душу в конце времён, сбросившую с себя всё лишнее.
Боже мой..  каким маразмом жизни и скукой, веет после этого романа, от малейшего намёка на политику, войны, революции, в романах других писателей..
Впрочем, гений Тургенева всё же коснулся политики, но как то небесно. мимолётно, словно пролетающий ангел над Землёй, грустно обернувшийся на её тихое и беспричинное безумие и красоту, тоже, беспричинную.
Всего на паре страниц, Тургенев очертил дивный и вечный образ.. Блудного Сына.

Тургенев мельком и красочно описывает прелестное и до боли знакомое «существо», которого томит и пустота души и маски добродетели.
Потому что… своей добродетели, нет, лишь пустота — своя. Оттого и бессознательная жажда искреннего лакейства перед «большими идеями».
Достоевский сказал бы, что это идеальный образ русского либерала, но образ более глубок и вненационален.
Англомания отца Лаврецкого (звучит как священник.. нет, это отец нашего чудесного героя), лишь символ слепого преклонения и раболепия перед сытым счастьем чего-то внешнего, и не важно, по сути, истина ли это, или другие страны.
Таким людям, томимых пустотой (а часто и государствам, чего уж там), жизненно необходимо что-то ненавидеть, чтобы бежать от себя, не смотреть в тлеющий лик своей гибельной пустоты: ненавидеть соседку ли, книгу, осень, истину и бога, любовь, Россию, несправедливость даже..

Вот и отец Лаврецкого был одержим «благородным порывом» очеловечить жизнь в своей деревне, на английский лад, а в итоге, изуродовал её и детство сына.
И, наигравшись в Франкенштейна-либерала, столь же масочно и лживо, как раньше прикипал к «святой загранице», приник ко всему русскому, и ослеп, занемог, и даже былые слова его словно ослепли, и он умер в совершенном одиночестве с заикающимся, изуродованным словом и ядом на устах, умер на балконе.. не видя и не зная уже, что рядом светила весна и ласковый шелест природы, словно мать, прижимала к себе исстрадавшуюся душу своего заблудшего сына.
Вот и всё, что можно сказать о таких людях, о политике и «больших идеях» в книгах. И всего на 2 страницах: идеально..
Маленький апокалипсис, на ладошке балкона.

К слову, об этом персонаже, отце Лаврецкого (Лаврецкий.. какая прекрасная и роковая фамилия в контексте романа! Словно сама судьба Лаврецкого, его любовь, находится под сенью лавры церковной и сумерек неземных, ибо и любовь  неземная, вспыхнет между ним и Лизой).
Тургенев использовал почти.. набоковский приём, в некотором отношении став отцом Фёдора Лаврецкого.
Это как пересадить трепетный цветок реальности, в чужеродную почву искусства, сделав её, почву, естественной и чуточку более реальной даже, чем сама реальность.
Дело в том, что Тургенев описал в истории отца Лаврецкого — Иване, историю трагической судьбы своей юности.
В романе, юный Ваня очаровывается чудными глазами крепостной девушки Маланьи...
В реальности, всё было иначе и стоило Тургеневу шрамов на сердце.
Это так странно, таинственно: входишь в любовь, словно в Эдемский сад, а выходишь из него, весь исцарапанный, израненный, словно этот сад уже давно одичал и зарос вечностью, тернием звёзд и в нём поселились чудовища.

В юности Тургенева было три увлечения горничными, которые так или иначе отразились в данном образе Маланьи из романа.
Первое — самое таинственное, сиреническое.
Это было после болезненной влюблённости 16-него Вани в более взрослую Катерину Шаховскую (Первая любовь), в которую был влюблён и отец.
Мама Тургенева, чтобы залечить рану дитятки, подослала к нему, горничную.
Женщина, словно нежный ангел, подошла в весеннем саду к юноше сзади, коснулась волос и тихо прошептала на ушко: пойдём со мной..
Тургенев до конца жизни помнил это прикосновение к волосам и этот тёплый, женский шёпот.. в самое сердце.
По воспоминаниям Тургенева, это случилось в «эротический дождливый и солнечный день».
Ах.. если бы так ко мне подошла моя любимая (боже, какие удивительные у неё глаза, цвета крыла ласточки! Такие и в раю будут снится!), и прошептала: пойдём со мной..
Пошёл бы на край света. На коленях. На луну бы пошёл. Тоже, на коленях. Лишь бы за ней, за ней одной..
Господи.. ну что за сердце у мужчин? За что? Пишу эти строчки утром.
Ночью приснилось.. что я — Тургенев, и меня в саду совращает горничная и я.. покорно иду за ней, робко смотря на ласточек в небе.
Почему мне не приснилась любимая? Хотя.. я нежно называю любимую — Тургенев.
Значит я был с любимой во сне. Я был любимой! Я чист и невинен, как, как.. ласточки в синеве.
Молодец, Саша, выкрутился. Как же стыдно…
Может любимая в прошлой жизни была горничной в 19 веке и совратила Тургенева? И меня..
Мысленно вижу Тургенева. Он качает головой и грустно смотрит на меня.

Второе любовное приключение у Тургенева было с некой Лушей, которую родители, после «приключения», хотели сбагрить в дальнее село, но Тургенев вступился за девушку и спрятал её в амбар, и, словно Дубровский, защищал её чуть ли не с пистолетом, угрожая всем, кто подходил.
В город было послано письмо о «буйном помещике Мценского уезда».
Чем не сюжет для повести Лескова?

И, наконец, третья девушка, Дуняша: в романе её звали — Маланья.
Это образ самой красоты и любви на земле, никому не нужной и одинокой.
В реальности, Дуняшу, беременную от Вани, спровадили в город, выдали замуж, а родившуюся дочку — Пелагею, мать Тургенева, взяла к себе в горничные, где над ней издевались дворовые и дразнили «барыней».
Тургенев потом забрал её во Францию и она воспитывалась у Полины Виардо.
Этот трагический образ, дивно и странно, тоже проник на страницы романа, правда, с «чёрного входа».
Маленькую, нежную и исхудавшую девочку Сашу, подобрала на улице одна из кузин Лаврецкого.
Саша — эдакий домашний дух, озорной и ласковый.

Ах.. к чёрту, к чёрту художественный приём.
Чисто по человечески жалко Тургенева и с болью в сердце понимаешь его желание, эту девочку в романе, удочерить всей тёплой красотой романа, дать её озябшему детству, с которым он был разлучён, всю отцовскую ласку..
И в этом плане, просто поразителен эпизод (хотя большинство читателей пройдут мимо него, как это бывает и в жизни с настоящим чудом, которое замечают лишь влюблённые с разбитым сердцем, дети или безумцы), когда Лаврецкий, вернувшийся из чистилища заграничной жизни и толком не оправившийся от трагедии любви, входит в сумрачную и уютную комнатку своей кузины: спрятавшись за шкафчик, на Лаврецкого любуется маленькая Саша.

Фактически, сын Тургенева, в парадигме творческого пространства (сын, о котором мечтал Тургенев, но которого у него не было), Лаврецкий, пересекается с реальной дочкой Тургенева.
Разве это не чудо?
Боже.. многое бы я отдал, чтобы из-за шкафчика в комнате Тургенева в его Спасском, посмотреть на счастливое, с блеском слёз на глазах, выражение лица Ивана Сергеевича, описывающую эту, по сути, трансцендентную и райскую сцену.
Кстати, о райской сцене, или — апокалиптической (всегда путаю это написание слова: апокалиптическое или апокалипсическое? Впрочем.. для разбитого сердца это одно и тоже).
Ведь если любовь невозможна, это локальный апокалипсис? Всё равно что мир и бог и жизнь и свет далёких ласковых звёзд — везде возможны, даже в глубине океана, в тёмном лесу и в безмолвных пространствах космоса. Везде.. кроме твоего сердца, где без любимого человека — пустота и ты не нужен никому.
Тургенев словно бы создал роман о вселенском апокалипсисе любви.. в богом забытом уезде, в глубинке России.

Читая роман, на сердце пришло стихотворение Бунина: у зверя есть нора, у птицы есть гнездо, обыгрывающее строчку из Нового завета: и лишь Сыну человеческому негде преклонить свою голову..
Боже! Как бессмысленна, безумна и печальна жизнь без любви!
Кажется, в мире всё молится о любви и страждет её: и травинка в поле и звезда в глубинах вселенной.
В романе Тургенева — всё изнывает от любви, и все, все лишены своего «гнезда» — тотальная бесприютность всего и вся в романе, от людей, животных даже, и до неодушевлённых вещей, что делает роман почти невесомым и спиритуалистичным, словно красота поджала свои колени и воспарила с улыбкой над миром.
Романы Тургенева вообще удивительны тем, что в них красота — кротко улыбается, как ребёнок в раю, или ангел, уснувший в цветах и что-то вспомнивший.

Достоевский, в своей пушкинской речи, назвал вслед за Татьяной Лариной — Лизу Калитину, главным идеалом русской женщины, правда, слово о Лизе почти никто не расслышал, от рукоплесканий (хотя тут бы я поспорил с Достоевским: странные идеалы.. безусловно, изумительные по своей душевной чистоте, но.. трагически-похожие: и та и та, словно оказались в плену: нежеланного брака и храма, словно мотылёк в тюрьме. Вот бы этому идеалу не подрезать крылья, дать им дышать и дать женщине.. возможность жить и ошибаться, а не просто возвести её на недосягаемую и холодную высоту и оставить там в совершенном одиночестве.. восхищаясь ею. Это жестоко, Фёдор Михайлович. Ваши идеальные женщины, похожи на мучениц любви в храме русской литературы. Если бы вы пожили нежным призраком рядом с Таней и Лизой хотя бы месяц, вы бы тихо заплакали, Фёдор Михайлович, от ада их жизни и тоски по распятой любви, опустились бы на колени перед ними и обняли и попросили прощения).
Хотелось бы иметь этих же героинь как идеал, но счастливых. Чтобы сбылось их женское счастье).
Лиза томится по чистой, небесной красоте, и не случайно, Лаврецкий, почти впав в любовный транс, ощутив прилив вдохновения, стал слагать стихи, где сравнивал звёзды небесные, с Лизой: вдохновение отступило, как волна, а чувство осталось.

На самом деле, эта сцена похожа на чудо любви, только акцент смещён и не очевиден.
Вы только представьте, что обычный школьник, двоечник, или простая взрослая женщина — влюбились  (не в друг друга, разумеется), и, оказавшись возле рояля (разумеется, в разное время), стали бы наигрывать ни с того ни с сего, первые аккорды Лунной сонаты. А играть они не умеют.
Это было бы чудо, не так ли?
Но такое же чудо свершается в груди влюблённых, но мы этого не замечаем.
А Тургенев, смог робко подметить это чудо любви.
Да, всё томится по любви в романе, начиная от заброшенного, сонного дома, куда вошёл Лаврецкий после приезда в Россию и впустил в него свет окон, и сонные мушки в сумерках спальни, с побелкой на спинках, словно невесты крылатые: ожили и протянулись к счастью, и образ бабушки Лаврецкого, изумителен в этом плане: в 70 лет вышла замуж за афериста, бывшего аббата, отписав ему всё имущество.
Она умирала в совершенном одиночестве, с табакеркой (его подарок?) на своей груди.
Боже! И в 6 лет, и в 20, и в 70, хочется любить! А значит — жить!
Декарт… ты не ошибался, прости.
Вот так должна звучать твоя цитата: люблю — следовательно, существую.
А мыслить может и дрожащий тростник, а может и звёзды..

И даже Варвара, прелестная жена Лаврецкого, изменившая ему и потом пошедшая по наклонной, любя то того, то другого, убив этим, сердце Лаврецкого, вовсе не чудовище, как многие быть может думают.
Это сложный и трагический образ в романе, почти зримый образ.. кровотечения любви: если бы страница в книге на миг стала запястьем и изогнулась, оно бы кровоточило чувствами этой женщины.
Может потому я и поцеловал пару раз страницы романа..
Томление и боль нелюбви и тотального одиночества, рождает порыв, хоть и искажённый, надломленный — любить всех.
По сути, во многом христианский порыв, но трагически смещённый.
И трагически ощущается в романе, некая таинственная гравитация жизни, придавливающая любовь — к Земле, словно тела существуют на земле, а души, на таинственной и мрачной планете, и потому столь пронзителен, до слёз, образ Лизы, всем своим существом стремящейся к прекрасному, вечному: к красоте ли вечерней молитвы в храме, к стихам ли Пушкина, или к тёплому ощущению своей руки,в руке любимого.

И не случайно, ухаживающий за Лизой, очаровательный прохвост — Паншин (чудесная, фавнова фамилия), внутренне, фальшив, при всей своей игре в прекрасное, сочиняя прелестно-пошленькие романсы и играя на рояле, спустя рукава и.. крылья.
Все мы чуточку играем: кто в жизнь, кто в искусство, кто в любовь…
Кто-то назвал музыку — небом искусства (не помню, может даже это был я), и лейтмотив музыки в романе — как живое напоминание о вечной любви, которую мы все когда-то утратили и наши сердца стали бесприютными.
Это так таинственно… полюбить. Словно вдруг разом вспоминаешь, что утрачен Эдем, распят бог и вновь воскрес, и Древо Жизни вновь зацвело, как яблоня по весне, и весь этот космос сосредоточен в любимом человеке и вокруг него.
Читая Тургенева, это как-то обострённо понимаешь.
А смотря на чудесное фото моей любимой в зелёной футболочке..  падаешь на колени перед ней, словно в храме опустевшем и заросшем травой и целуешь, целуешь его...

У Тургенева в романах есть скрытые и довольно плохо загримированные ангелы.
Один из них — очаровательный учитель музыки, старый уже, лишённый своей родины (Германии), и чуточку влюблённый в Лизу: он чувствует её небесную природу.
Романы Тургенева изумительны тем, что герои, в любовных страданиях, претерпевают превращения, похлеще чем в повести Кафки, только с той разницей, что они внутренне светятся и, кажется, в любовной муке они вот-вот сбросят своё тело, словно ненужную одежду, к своим ногам и ногам любимого человека, и превратятся в ангелов.

Если бы Ромео и Джульетта родились в России, то их любовь могла повторить бы трагедию героев Дворянского гнезда (если бы Пушкин не приволокнулся за Джульеттой и потом не стрелялся с Ромео. Потом бы Лермонтов приволокнулся. Потом, Тургенев.. Бедная Джульетта в России! Бедная и счастливая. Она бы написала изумительные мемуары..).
Мне кажется, когда Шекспир умирал, он бредил именно о сюжете Тургенева, бредил на русском языке, и потому его служанка не понимала его и тихонько крестилась, и тень о веточки клёна на стене, словно бы тоже, крестилась..
Если бы был чуточку поумнее, эдаким интеллектуалом, я бы, заложив ногу на ногу и слегка прищурившись, затянувшись сигарой, рассказал бы о дивной пушкинской ноте в романе, о сквозной и крылатой теме игры на рояле и в карты, о Лизе, живущей под крылышком у старушки,об игре жизни и.. «Пиковой даме».

Умершая жена Лаврецкого, в которого влюблена Лиза, напомнила мне что-то из древнегреческого мотива.
Это даже не la femme fatale, быть может даже что-то Шекспировское и Эмили-Бронтовское: фурия, призрак прошлого, с ребёнком на руках, с символичным именем — Ада.
Тема сиротства в романе вообще, пронзительна.
Ни Лаврецкий, ни Лиза (ни инфернальная жена Лаврецкого) не знали по сути родительской любви.
Их души были искалечены, и, как комнатный цветок, прижавшийся бледным челом к синеве окна, потом, даже когда его выставить на свободу, он печально оставляет свою кривизну.
И в этом плане, изувеченные души Лизы и Лаврецкого, похожи на две прямые, в геометрии Лобачевского: устремляясь в бесконечность, они всё же пересекаются, и.. навечно, безумно, трагично, отклоняются друг от друга, удаляясь в глубины вселенной.

Какая судьба ожидает Аду? (дочку Лаврецкого и его жены).
Лиза это понимала.
А Лаврецкий? Это милый, милый, тургеневский «Левин», не понимал ничего и постепенно превращался в грустного призрака (занимая место ложно-умершей жены: пожалуй, это самый трансцендентный и спиритуалистичный роман Тургенева).
Вот, кстати, прелестное название для романа Тургенева: Призраки.
И звёзды в ночи и ветер, в сумрачных и одиноких переулках, и цветы у окна и письмо от любимой, подхваченное ветром… всё, всё призраки.
Боже! Это же чистое безумие! От этого хочется разрыдаться, упав на колени, выронив томик Тургенева: два человека, созданные быть вместе, две бессмертные души, чья любовь была словно бы задумана на небесах.. не могут быть вместе.
Словно вечность распинается и рвётся на части, на большие и меньшие вечности, и т.д.
Где возможно такое, там возможна и гибель бога, окончательная: невозможность любви на земле, как мучительная невозможность бытия бога на земле, а может и не только на земле.

Сначала Лиза показалась мне эдаким милых комнатным растением, ангелом-ребёнком, не знающей жизни и судящих всех, по своему чистому сердечку: наивно и прекрасно. Как цветы на ветру..
Если душа не будет верна себе, своим высшим порывам, даже.. ошибочным, мир сорвётся во тьму, станет безобразным — без образа: утратит до конца, образ и подобие бога.
В этом смысле, пронзителен крылатый эпизод в романе, когда Лаврецкий, перед Лизой и её щеголеватым ухажёром — Паниным, говорил о смирении перед правдой народной, земной.
У Лизы — смирение перед правдой небесной.
В тот миг, словно бы вышло замирение двух правд, словно кто-то незримый в том вечернем саду, пропел аллилуйя, любви.
А может кто-то и правда, пропел? Буквально?
Милый старик, учитель музыки — Лемм (заметьте, все на Л.: Лаврецкий, Лиза, Лемм: это всё ангелы бесприютные).
Каким-то евангельским светом веет от страниц, где Лемм сочиняет свою осанну любви (в одиночестве на вечернем чердачке: лишь музыка, словно крыло ангела сияет в окне), а в этот миг, Лаврецкий и Лиза, сближаются душами, телами, судьбами, надеждами на будущее.. и самые звёзды, шелест листвы, словно бы тоже соучаствуют в этом единении счастья, как и музыка.
Кажется, ещё чуть-чуть, и в мире станет возможен бог..

Сердце Лизы.. сердце влюблённой женщины, похоже на поплавок, с блаженным и сладостным натяжением, ушедшим на глубину, в звёзды и вечность (я не люблю рыбалки — рыбы, как и все животные, мои друзья, но я люблю смотреть как поплавок уходит на глубину: я просто цепляю вместо крючка, гладкую железочку с кормом, и вечером иду с любимой на реку, садимся на берегу, и, как нежные лунатики-сумасшедшие на свидании, говорим о любви, Тургеневе, жизни на далёких звёздах, и сердца наши уходят на глубину, как и поплавки. Вот бы и в любви не было таких крючков и боли!!).

Боже мой! Как мне хотелось, чтобы Тургенев.. сошёл с ума, при написании романа, когда над деревьями ночного сада, где на лавочке, у ног Ви.. Лизы, на коленях стоял Лаврецкий: вдруг, просиял бы свет над садом и.. приземлились бы инопланетяне и забрали бы несчастных влюблённых на далёкую, сиреневую планету, оставив их там для любви вечного счастья.
Боже! Ну невозможно же со спокойным сердце — оно у меня и так, разбито! — и без слёз, читать о том, какой ад уготован их любви!
Иногда я не понимаю тех романтиков, которые просто плачут при чтении книг или просмотра фильмов. Им становится легче, и даже как-то.. приятнее на сердце.
Если бы после просмотра фильмов «Мелочи жизни» (Клод Соте), «Воспоминание о прекрасном» (Брайтмана), или после прочтения Дворянского гнезда, у меня под рукой был револьвер — я бы не думая, приставил дуло к груди и выстрелил.
Рядом было только телефон. Набрал номер любимой.. гудки, словно крутится «барабан».
Приложил сначала к виску, как положено, а потом — к сердцу.
Трубку не взяли и я зачем-то остался жить..
А жить без любимой, это порой хуже чем смерть, правда, Иван Сергеевич? Правда, Лиза?

Не знаю.. если существует ад любви, то в нём бесплатно, на входе, раздают этот роман Тургенева.
И как же потрясающе Тургенев использует нравственную акустику ада, в доме Лизы, куда Лаврецкий сошёл, словно Орфей: тётушка хочет примирить его с женой.

- Я желаю, чтобы вы меня простили — проговорила Варвара Павловна.

- Она желает, чтобы вы её простили — повторила Марья Дитриевна.

- И не для себя, для Ады — кротко прошептала Варвара Дмитриевна.

- Не для неё, для вашей Ады — повторила Марья Дмитриевна.

Для нас, свободных людей 21 века уже во многом не понятны тем муки и непреодолимые стены обстоятельств, о которые разбивались в романе, сердца.
А для людей 26 века, покажутся безумием и нелепостью — наши «свободы» и то, как мы глумимся над любовью, как порой дети глумятся над милыми животными, ангелами, посланными нам, людям, для красоты и милосердия.
Есть лишь любовь в этом мире, а всё прочее — призраки и суета.
Любовь - божий дар, и она даётся лишь раз в жизни, и то, не всем.
И если сердце не отдаётся любви полностью, оглядываясь на что либо, словно Орфей, она становится призраком и утрачивает мир и себя и.. любимого человека.

Пожалуй, это самый экзистенциальный и трагичный роман Тургенева, со спиритуалистическим самоубийством: невозможность счастья и любви на земле, почти равна невозможности бога на земле: всё равно что приставить тёмный холодок револьвера, к виску неба: путь Лаврецкого.
А Лиза? С одной стороны (…… тут должен был быть чудесный и умный абзац. Но его нет, простите. Просто я пишу рецензии от руки, в тетради. Сейчас стал переписывать в ноут и.. не смог разобрать свой почерк. Когда мне очень грустно, он странно меняется и словно бы пятится куда-то в «тёмный лес»).
С другой стороны, эта тропка Лизы к покаянию и богу, словно бы заросла тернием звёзд.
Лиза стала Карениной наоборот: бросилась бессмертной любовью, под несущийся поездом — храм.
Интересно.. сознавал ли она, что её поступок станет цепной реакцией, к гибели многих людей?
Потому что убить любовь, отречься от любви — ещё более тяжкий грех, чем убить человека: потому что любовь — бессмертна, а душу мы не убиваем в убийстве.
По сути, выбор Лизы, был такой же нравственной ложью, как и у Лаврецкого: мог ли он уйти в монастырь вслед за любимой?
Мог. Я бы ушёл. За любимой, хоть на край света, хоть на луну.
Мягко говоря.. странный бы из меня вышел монах.
Быть может меня и любимую, выгнали бы из монастыря..
А могла ли Лиза иначе? Со стороны то всё кажется лёгким. Это была её «маленькая смерть», т.к. она не могла жить без любимого.

Интересно, что снилось Лизе по ночам?
Как её тело, тихо приподымается над постелью в своей маленькой келье, залитой лунным светом.
Перед Лизой, расступается потолок, становясь блаженно-прозрачным, и ночной ветерок ласково целует её лицо, тихий свет звёзд, целует её бледные руки на груди..
Сама любовь покидает этот безумный мир, в котором любовь не нужна.
Если бы Боттичелли жил в 19 веке в России, он бы написал нечто подобное, и это было бы ещё более величественно и прекрасно, чем Афродита, выходящая из пены морской.

После истории с "Динкой" я решил пересмотреть своё отношение к "девочковой" литературе... Многогранность Осеевой и её добрая история о "трудной девочке" Динке настолько меня потрясла, что продолжение просто напрашивалось... И отметя на полках для буккросинга "русские бестселлеры" и "боевики" я обратил внимание на небольшой сборник в мягкой обложке под грифом "Школьная программа" из серии "Читаем натуральное", в котором были помещены повести Ивана Сергеевича Тургенева "Ася", "Первая любовь" и "Вешние воды"... Использование автором в качестве главного героя заглавной повести сборника некоего господина Н.Н., от лица которого ведётся повествование, загадочные городки З и Л., равно как и Б, из которого приехали студенты на "коммерш" и многое другое наталкивало на мысль о том, что "Ася" - это не просто повесть о первой любви... Это - философская притча об утраченной любви... , в которой Тургенев от лица своего героя призывает нас творить добро сегодня, не откладывая на потом, потому что завтра может быть слишком поздно...

"О, я безумец! Это слово… я со слезами повторял его накануне, я расточал его на ветер, я твердил его среди пустых полей… но я не сказал его ей, я не сказал ей, что я люблю ее… Да я и не мог произнести тогда это слово. Когда я встретился с ней в той роковой комнате, во мне еще не было ясного сознания моей любви; оно не проснулось даже тогда, когда я сидел с ее братом в бессмысленном и тягостном молчании… оно вспыхнуло с неудержимой силой лишь несколько мгновений спустя, когда, испуганный возможностью несчастья, я стал искать и звать ее… но уж тогда было поздно".

А сколько трагизма сокрыто в последних строках монолога главного героя:

"Осужденный на одиночество бессемейного бобыля, доживаю я скучные годы, но я храню, как святыню, ее записочки и высохший цветок гераниума, тот самый цветок, который она некогда бросила мне из окна. Он до сих пор издает слабый запах, а рука, мне давшая его, та рука, которую мне только раз пришлось прижать к губам моим, быть может, давно уже тлеет в могиле… И я сам – что сталось со мною? Что осталось от меня, от тех блаженных и тревожных дней, от тех крылатых надежд и стремлений? Так легкое испарение ничтожной травки переживает все радости и все горести человека – переживает самого человека".

Автор не случайно нарекает своего героя Н.Н., потому как поступок, который он совершил в своей юности предав любовь не может быть оправдан ничем... Герой тяготится своего морального падения и опасается предания его огласке...
Вместе с тем, в своей повести Тургенев поднимает весьма щекотливые вопросы своего времени, такие как, негативное отношение светского общества к внебрачным детям... и их родителям... и социального неравенства... Сколько самопожертвования и истинной любви таится в истории Татьяны, горничной матери Гагина... женщины, которая отказалась от предложения "барина" жениться на ней, потому, что понимала, чем данный поступок может ему грозить... И она спасает отца Гагина от "людской молвы":

" – Покойница Татьяна Васильевна, – так докладывал мне Яков, стоя у двери с закинутыми назад руками, – во всем были рассудительны и не захотели батюшку вашего обидеть. Что, мол, я вам за жена? какая я барыня?"

Во многом этот поступок матери Аси был продиктован христианской верой... верой истинной...:

"В детстве я видывал Татьяну только по праздникам, в церкви. Повязанная темным платком, с желтой шалью на плечах, она становилась в толпе, возле окна, – ее строгий профиль четко вырезывался на прозрачном стекле, – и смиренно и важно молилась, кланяясь низко, по-старинному".

Но возвратимся к истории собственно господина Н.Н... поступок которого усугубляется тем, что на момент его совершения главный герой уже знал трагическую историю Аси... знал о том, что она - круглая сирота и матери своей лишилась во младенческом возрасте... И как же велик на его фоне её брат Гагин, который ради блага сестры бросает карьеру и выходит в отставку... Вы только вдумайтесь в эти слова Гагина:

"И вот я, двадцатилетний малый, очутился с тринадцатилетней девочкой на руках!"

И сравните с высказыванием главного героя:

«Жениться на семнадцатилетней девочке, с ее нравом, как это можно!» – сказал я, вставая.

А ведь господину Н.Н. на тот момент исполнилось 25 лет!!! Каково!

Но Тургенев рисуя образ главного героя сознательно его наделяет и положительными качествами... После совершения своего неблаговидного поступка герой не только раскаивается в своём прегрешении, но и готов искупить свою вину, правда обстоятельства складываются таким образом, что его благие помыслы оказываются напрасными... Гагины уезжают из Л. и все попытки главного героя их отыскать заканчиваются безрезультатно... Исправить содеянное у Н.Н. не получилось... Но самое главное заключается в том, что вместе с потерей Аси герой навсегда утратил чувство любви... и остался бессемейным бобылём, осуждённым на одиночество... Вот в чём трагизм истории Н.Н...

Посему и выходит, что тургеневская "Ася" - это философская притча... Её дидактическое наставление состоит в авторском призыве творить добро сегодня, потому как завтра может быть слишком поздно...

Вот я и нашла тебя, своего любимого русского классика. Долго ж я тебя искала, Михаил Евграфыч! Благо, что попалась мне мельком твоя фотокарточка, и как заглянули в самоë моё нутро огромные внимательные глазищи, так я тут же и присела уже с книжкой в руках. И вроде не хотела я погружаться в энту русскую мрачнину теперешней унылой страшной осенью, но ты ж меня не спрашивал. И пронзила меня с ног до головы горькая обида за тебя, Михаил Евграфыч, что всего то чуть больше 5 тыщ душ тут прониклись этим твоим замечательным произведением, а остальными и того в разы меньше, а Фёдора Михалыча, будь он неладен, аж по 80 с лишком тыщ тут читывали. Но я начну это исправлять и обязательно прочту у тебя всё, что ты написал, хоть мне и придётся в какой-то степени стать мазозисткой, дабы максимально вместить в себя и обдумать все те страсти-мордасти, которыми полнится наша Многострадальная. А в Господах Головлевых удалось тебе создать целую галерею трагичных характеров, к тому же умудрился ты их всех выписать если уж не на все сто процентов строго отрицательными, но очень серыми. И вот на этой игре черно-серых полутонов и оттенков, с местами пробивающимся светом, который тут же норовит поглотить обратно тьма, и построил всю книгу, да ещё целую лекцию по сравнительному анализу русского лицемерия в середине книги закатил! А какие "арки поражения" отрицательных персонажей выписал! Прям хоть бери, вставляй и разбирай каждого персонажа в учебниках по лит мастерству. А уж Иудушку, звезду твоего произведения и исключительно тяжёлый случай, придумал сделать антагонистом изподвыподверта. Ввёл в заблуждение, так сказать. Заставил подумать, что дно пробито с одной стороны, но дно оказалось пробито внутри другого дна - сначала представил Иудушку хитрым расчетливым злоумышленником, от которого никому не спрятаться и который опасен для окружающих именно как какой то гипнотический злой гений, очень последовательно и хладнокровно сживающий всех со свету, чтобы с особым коварством заполучить их приобретённые состояния. Но после уже упомянутой выше лекции о "так называемом русском лицемерии по Салтыкову-Щедрину", как бы в подтверждение этих своих рассуждений, ты раскрыл внутреннюю поганую тупость и ограниченность Иудушки, и вместо образцового злого гения мы получили мелочного празднословного пошлого лицемера и даже фантазера, который внезапно оказывается и не очень то приспособлен к жизни. Что, как бы, выглядит ещё более зловеще, чем если бы Иудушка был образцовым злодеем с самыми ужасными планами по захвату мира, деньжат и тд и тп. А тут просто пустоутробный мертвяк, кровосися, живой мешок с прахом. И так как мертвяка убить вроде как нельзя, то и Иудушка практически непрошибаем, а его воздействие на окружающих ровно такое же как у мертвяка, которого привязали к живому.Но всё же будет свербить у меня в душе ощущение, что не так то пуст он на все сто процентов, а есть в нём, что-то, что я не, как бы, не могу до конца ухватить. Ведь ты, Михаил Евграфыч, пару раз намекнул, что есть оно, простое лекарство от Иудушкиных происков, которыми кто-то да и воспользовался, но не будет как такового лекарства для самого Иудушки. И будет это всё выглядеть каким-то неправильным злом, не до конца понятным. Ещё и оттого, наверное, что нельзя его полностью классифицировать как зло - ну нет ни в одном из персонажей отъявленной злонамеренности и злого начала, как такового. Так же как и нет ни одного глупого персонажа, даже напротив, все они имеют, мягко говоря, неплохую соображалку, и очень хорошую чуйку на людей и друг на друга. Но всё это бессмысленно, так как не работает под гнётом пороков, воспитания, обстоятельств, общественного строя и сломанных характеров, которые и породили внутреннюю тупость и ограниченность. И да, я понимаю, почему тебя, Михаил Евграфыч, прозвали "злым" писателем - ты передал читателю устойчивое ощущение, что Головлевы - это не частный случай какой-то одной бедовой семейки, а вся страна целиком и полностью состоит именно из таких персонажей. Начиная от отца семейства, для которого главным кумиром всей его жизни является человек, предположительно написавший поэму "Лука Мудищев" (ей-богу, я не хотела узнать то, что узнала об этом из Википедии, но всё равно спасибо за расширение моего кругозора, Михаил Евграфыч:) и заканчивая желчной прислугой Улиткой, которая, кстати говоря, единственный персонаж, которого можно было бы упрекнуть в какой бы то ни было расчетливой злонамеренности. Что интересно, ни один герой тут не вызвал у меня яростного бомбления или желания посильнее наказать бесячих персонажей за все плохие делишки, это была лишь вселенская жалость. К концу книги, они даже перестали быть бесячими, что явилось для меня довольно интересным и неожиданным открытием моих собственных реакций на всё происходящее. Ну вот как можно было каждый раз вызывать во мне никакое ни злорадство, а даже слезы на каждую смерть членов этой дикой семейки. Наверное, в этом-то и заключается твое мастерство, как писателя, Михаил Евграфыч. А характер Арины Петровны - ну это просто один из самых интересных и трагичных женских персонажей, которых я встречала. Да и возбудился во мне интерес нехилый к таким "пораженческим аркам" нехороших героев, читая которые измаешься от бессилия и злости, потому что талант в них такой - сводить окружающих сначала с ума, а потом и в могилу, а потом и самих себя с ума и в могилу. Но тут из ярко выраженных представителей по такой же разрушительной силе воздействия припоминаю лишь Хитклиффа. Но Иудушка получился настолько многогранен в своей ужасности, что я после одного прочтения не могу сразу ухватить и совместить воедино все зацепки, которые его раскрывают, так что книжку я несомненно буду перечитывать, хотелось бы многократно. Да и вообще, Мизаил Евграфыч, по ходу чтения мне казалось, что книга гораздо больше и объемнее, чем её 300 с лишним страниц, даже возникал диссонанс между тем, насколько она внутренне глубока и наполнена событиями и характерами, и тем, что я держу в руках такую маленькую тонкую книжку. Да и, чего греха таить, читала я её почти месяц, но это всё ещё и из-за этого твоего обалденного русского языка - перечитываешь по нескольку раз огромные куски и никак не можешь начитаться. Прям хоть бери заучивай всю книгу наизусть и прокручивай круглосуточно в голове. Да и если сверху отшлифовать прочтение книги просмотром советской постановки Малого театра 1978 года с прекрасным Владимиром Кенигсоном в роли Иудушки, то и впрямь хочется воскликнуть словами Анниньки - "Святое искусство!"

Ну почему, скажите, почему все лучшие люди в русской литературе обязательно должны быть несчастными? И только подлецы да недалекие живут себе припеваючи. Какая-то национальная героизация страдания и жертвенности.
"Дворянское гнездо", как следует из названия, представляет собой рассказ о нескольких поколениях типичных русских дворянских семей. Подача очень театральная, явно сатирическая: прибаутки да приговорки, все эти "петербургские парижане", "всегда здоров и на все готов" и т.п. Чувствуется откровенная личная неприязнь автора к ханжескому, лоснящемуся внешне и посконному внутри свету. И параллельно с изобличением старого дворянства помещичьего, феодального типа и приветствием новых людей, не обремененных, не связанных дремучими порядками и ханжескими условностями, проще говоря разночинцев, здесь встречается много рассуждений о русской душе, отдельной какой-то русской духовности при всех попытках копирования западной модели. Подчеркивается неразрывная связь аристократии с крестьянством, в том числе и кровно-родственная. Невозможно славянофильское до духоты произведение.

Конечно, это совсем не серьёзное чтиво. Это лёгкие ироничные британские насквозь истории, короткие и понятные. Нет здесь совсем уж сложных вывертов сюжета, всё случается быстро - и мы точно знаем, кто разложит всё по полочкам в конце.

Но как же это мило.

Рассказы разрозненные, но у сборника есть и небольшие сквозные сюжеты о необычном преступнике и не менее необычном официальном детективе. Повороты в их судьбах мне очень понравились.

Сначала не могла понять, почему именно священник должен заниматься раскрытием преступлений - но в первом же рассказе он сам всё объяснил. Мне оставалось только безмолвно аплодировать, отличная же идея, на самом деле!

По всей книге - россыпь чудесных ироничных комментариев автора и фразочек персонажей, от которых хочется довольно попискивать в процессе чтения. А порой и задуматься приходится. Мысль о том, что каждый читает свою Библию, и хорошо бы заглядывать иногда в чужую, до сих пор не отпускает. Как и красота трёх разных интонаций, с которыми произнесена фраза: "I want nothing".

Давно присматривалась к Честертону - в первую очередь, как к христианскому писателю. И вполне довольна знакомством. Этот господин так очаровательно ироничен и в то же время так искренне ищет света, давая шанс абсолютно каждому! В моём сердечке он поселится как человек, к которому можно прийти в дни полной вымотанности и попросить книжного убежища - лёгкого, светлого и возвращающего способность улыбаться. Ну, и английский заодно подкачать.

Мир будущего. Мир Единого Государства. Мир, который подчиняется строгой математической логике. Все счастливы т.к. их счастье математически выверено и не может быть никаких сбоев. Каждый человек лишен индивидуальности и имеет лишь нумер. Все здания сделаны из стекла, чтобы хранители все могли видеть. И только во время секса, на который нужно записываться, можно опустить шторы и иметь хоть какое-то личное пространство.
Об этом мире, мы узнаем из записок нумера D-503, который занимается постройкой интеграла. Он - счастлив. Но только до тех пор, пока он не повстречал нумер I-330. Но возможна ли любовь в этом мире?
Книга сильно напоминает 1984, хотя, как было написано в предисловии к книге, это 1984 напоминает Мы. Мне очень понравился этот роман. Единственное, что мне испортило впечатление - это практически весь сюжет изложенный в кратком виде в предисловии. Я вообще не понимаю зачем печатать подобные вещи в начале книги, а не в конце. Я вот не читал эту книгу. Я также знаю, что антиутопии редко кончаются хэппи эндом, но зачем рассказывать то обо всем в предисловии?

Never pause unless you have a reason for it, but when you pause, pause as long as you can.

"Театр" знакомит нас с Джулией Ламберт, правящей королевой лондонской сцены, которая в возрасте сорока шести лет, после десятилетий проведенных на сцене, начинает сомневаться в себе как личности.
Джулии повезло - она находится в бесстрастном, но очень успешном браке с Майклом. У нее есть ребенок по имени Роджер, но, откровенно говоря, мать из нее плохая. Для Джулии, сама идея иметь ребенка была гораздо привлекательнее, чем реальность воспитания маленького человека. После нескольких лет добросовестной верности в браке, миссис Ламберт оказывается полностью очарованной молодым человеком, который видит свой путь к обществу через постель с именитой звездой.
Однажды, женщина понимает, что ее любовник небезразличен к начинающей актрисе. Но, поскольку месть - это блюдо, которое нужно попробовать холодным, Джулия берет себя в руки, самоорганизуется и придумвает коварный план, чтобы продемонстрировать на сцене свой статус артиста по сравнению с невыразительной звездой.

Моэм очень искусен в рассказывании истории с точки зрения Джулии, которая является актрисой, или, скорее, «дивой». Женщина тщеславна, иронична, мелодраматична, манипулятивна, уступчива, ревнива, страстна, небезопасна, мстительна и, прежде всего, она никогда ни перед чем не останавливается.
Я невероятно привязался к Джулии со всеми людьми в ее жизни, которые были всего лишь маленькими игроками великого акта, который она назвала своей жизнью.