Рецензии на книги издательства «Книжный дом "Фамильная библиотека"»

Смотрели фильм Аноним?
про Шекспира который. Суть в том, что якобы не мог сын мелкого перчаточника и малообразованный алкоголик написать столь гениальные пьесы и стать самым величайшим драматургом в мире. Скорей всего за него писал кто-то другой. но кто? и зачем? По фильму это был какой-то оксфордский граф... ОКСФОРДский. чувствуете как сразу образованием и авторитетностью запахло? Так вот.. какой-то оксфордский граф дворянских кровей, которому нельзя было публиковаться. даже если очень хотелось. ну вот нельзя и всё. Статус не тот, чтобы до каких-то писашек опускаться. А писать то хотелось. Из самых глубин души рвались поэтические сюжеты и пьесы, которые граф решил печатать через какого-то мелкого актёра из местного театра.

естественно всё это только легенда. Но почему-то мне в эту легенду хочется верить.
также как и хочется верить, что наша политическая верхушка тоже состоит не только из сухих гэбэшкиных номенклатурщиков, но также затесались там начитанные, интересные и творческие ребята, которым приходится прятаться под ироничным псевдонимом Натан Дубовицкий.

насчёт начитанного кстати это только моё предположение. почитал тут чужие рецензии вчера. Там пишут что в Околоноле очень много каких-то заимствований и копипаст с трудов Пелевина, Сорокина, Быкова, Набокова и даже неизвестных мне Борхеса и Павича. Я из всех только с Пелевиным близко знаком. С ним да. с ним сходство есть. но это не минус книги. наоборот мне это понравилось. Да и сюжет понравился. и герои понравились. такие типичные матёрые нувориши, которые в голодные 90-е успели ухватиться двумя лапами за ресурсы или остатки разваливающейся империи, чтобы вольготно и развязно жить в сытые нулевые. Да и в целом много крутых цитат и панчлайнов в околопелевинском стиле:

В 80-е родные просторы вдруг перестроились и огласились гласностью. Потрескалась и рассохлась советская крепость. Загуляли по ней лихие сквозняки, засквозили во все щели, да и зашевелились внутри крепостные, стали вываливаться наружу, вытягивать ноздри на запах Запада, откуда пахло свободой, Парижем и супермаркетами, заместо социалистической канители и ничейной земли всепланетного колхоза, обетованной Ильичом (вчерась ещё светочем, а нынче сволочью и кровожадным воображалой). Рождённые лакействовать умы смутились, выброшенные на свободу, впадали кто в коматозное смирение, кто в вульгарный нигилизм. Партбоссы ругали партию, комсомольцы стали заводить тёмные банки и биржи, прапорщики подались в киллеры, герои соцтруда распродавали оборонку и нефтянку, а на досуге все они митинговали и ругали реформаторов, оплакивая былое величие красной державы. А поплакав хорошенько, ехали в свои кооперативные кафе и продолжали сплавлять ненаглядную оборонушку, родину родименькую да отечество достославное.

В 90-е ведь не сразу люди поняли, что коммунизма больше не будет. Почти 40 лет люди сомневались действительно умер Сталин или только притворился мёртвым, а сам спрятался в шкаф, и посматривает за нами, натирая свой грузинский ножик. Но в 90-е наконец-то нашли его труп под лестницей, да ещё и в луже мочи. И плюс оплёван. И стало не страшно. Лакеи рады — хозяин всё таки сдох. Проблема только в том, что кроме лакеев в доме никого не оказалось. Триста миллионов лакеев теперь на свободе. Эти ребята из ЦК, которые продолжали с важным видом заседать в царских палатах, быстро поняли, что власти то у них нет. В нормальной стране сразу же началась бы гражданская революция. Но у нас граждан нет, а лакейская война — это не то. Вместо войны лакеи начали делить хозяйскую рухлядь и заделаются кто воинами ислама, кто журналистами, кто финансистами.

Обожаю пелевинский стиль. не столько его сюжеты, сколько именно стиль письма. если бы я писал книги, то тоже бы его скопипастил.

И на то несколько причин. И главная, что это почти неприкрытый плагиат.
Начиная с Пелевина , которого тут не просто скопипаздили от и до, но и выставили в образе рогатого шерстистого клыкастого сумашедшего Олега Викторовича наплодившего в количестве 300 особей с последующим отстрелом оных. (И не понятно к чему этот плевок в сторону Пелевина был. Видимо из зависти.)
Сорокин неоднократно, Быков со своим ЖД и Платонов со своим стенобитным стилем тут не просто чувствуются, а присутствуют зримо и осязаемо , как классики на портретах в кабинете русской литературы взирают на ученика, царапающего сочинение «Как я провёл лето».
Вторая причина в том, что там, где автор начинает проявляться, там начинается «чиста-а-а-а ма-а-а-а-сковкая м-а-а-антекристовская проза» , то бишь привычная раздача ненависть и факов (пусть и внутренних) всем и вся вокруг. И вот на этом стёбе книга то и держится . И только на нем И стёб этот единственное , что есть в книге живого и многогранного.
От весёлого и язвительного стёба про московский бомонд с представительно улыбающимся костюмом Бриони, любковым волосом, прилипшим к губе секретарши и двуединым про всех без исключения вопросом про отдых и IPO.
Через стёб над тем, что вся движуха и интеллектуальный дискурс, не дающий этой стране закиснуть в мракобесии окончательно , происходит не в офисах и администрациях, отделанных дорогим итальянским камнем, по виду похожим на дешёвый пластик, а в ободранной дворницкой под потрескивание косяка размером с кларнет.
Транзитом через стёб, описавший всю квинтэссенцию русской души одним предложением :

Тяжело нести, отвечать ни за что не хочется, бросить бы всё, торговать ворованным керосином и бухать.

До последней стадии стёба , приходящего уже после отчаяния по отношению к ни песок ни чернозём, ни горы ни равнина, ни то ни сё среднерусской глубинной Рязанщине

Рухлядь была моднее и значительно дороже, но громоздилась, валялась и топорщилась, как и тогда, какими-то кучами, оставляя впечатление уже никак не бургундское, а совсем среднерусское; напоминая большинство наших городов, сёл и домов, где всё расположено и выглядит так, будто люди только что сюда приехали и ещё не устроились, не обжились как следует; или, наоборот, будто дожились уже до ручки, до скуки и отвращения и, проклиная это место, сидят лет по триста на чемоданах, узлах и баулах, готовые вот-вот уехать, в любую минуту подняться и бежать куда глаза глядят, на все четыре стороны; и смотрят вокруг как посторонние пришельцы на чужое некрасивое, унылое и убыточное хозяйство. Сор с дороги не уберут, дома построят наспех, как будто и не для жизни, а так, перекантоваться; на детскую площадку, на общее мелкое дело копейку пожалеют, а на ту копейку напьются чего-нибудь ядовитого и закусят чем-то несвежим, невкусным; опунцовеют и уставятся окосевшими очами поверх подорожного сора, недостроенной детской площадки и завалившегося набок нецензурного забора на пустующую даль; и станут браниться и петь, и плакать у себя, на своей стороне, словно пленники на реках вавилонских.

И вот подвёл Дубовицкий читателя и почти дошел сам до декларации своеобразнейшего чувства юмора Создателя, который посреди неласковой и суровой вселенной с температурой близкой к абсолютному нулю взял и создал расцвеченную и буйную жизнь, а потом вдруг взял и впендюрил посреди этого буйства «богоспасаемые болота» всё с той же околонулевой температурой , которую никак не изменить , да и менять то никак нельзя. Потому что или замёрзнет всё окончательно или, разогревшись, начнет гнить и закисать.
Подводил-подводил, да вдруг и испугался. Или кончился . Свернул стёб . И после этого, собственно, свернулась и кончилась и сама книга, скатившись в нормальный такой народный трешак-горор с фсбшниками – сусликами , которые невидимы, но они есть , хазарским каганатом (привет Быкову) , неюным мстителем, отстрелянными пальцами и совсем уж затрапезными рассуждениями о добре и зле.
И вот это причина последняя. Человек, вся квалификация которого начинается и заканчивается снобистским плеванием всем вокруг в борщ и в страну не верящий ни на грош, был долго в этой самой стране главным идеологом… Ну , это какой-то сверхизвращенный сюр.
В общем, лучше, если это не был Сурков.

Почему решил прочитать: роман о современных нравах, якобы написанный Владиславом Сурковым, на тот момент всесильным замглавы АП, главным идеологом суверенной демократии.
В итоге: густой, насыщенный постмодернизм. Кого только автор не перефразирует - от всех современных российских писателей, до Набокова и Шекспира.
Есть, конечно, и нечитаемые графоманские моменты, например, вот этот:
"И то сказать, чем было заняться правоверным марксианам, бесплатно образованным и хорошо высыпавшимся на летаргических Party's parties. Свободное время ещё можно было куда-то деть, а на работе-то что делать? Там ведь и выпить толком не дадут. Вот и читали. Степенная кпссцивилизация, составленная из многословных полостей и прорезиненных длиннот, сама по себе была конгруэнтна нудному лауреатскому роману. Так что чтение удерживало трепыхающиеся умы в общей вялотекущей жиже глохнущей жизни."
Но есть и вполне гениальные наблюдения и описания.
Мой вердикт - скорее хорошо, чем наоборот.
7(ХОРОШО)

Ах, слава-славушка! Не дает покоя!.. Громкое имя писателя одной книги (homo unius libri) Александра Сергеевича Грибоедова, создавшего великолепную пьесу «Горе от ума», растасканную с годами на цитаты и не поблекшую спустя без малого два века, видимо не дает поныне покоя российским чиновникам и управленцам. Вот и небезызвестный господин Сурков, помощник президента, руководитель администрации Путина, блеснул своим творческим талантом. А почему бы и нет – есть, товарищи, и среди чиновников, дипломатов, политиков люди с творческим потенциалом, есть! Правда, вокруг авторства романа ходят различные разговоры и слухи: сам Сурков хоть и отнекивался поначалу, всё же окончательно от «Околоноля» не отказался, а посему поверим большинству перстов, указующих на него. А впрочем – это лишь приправа, пикантный момент. А что же сам роман?

Он замечателен, остроумен, аллегоричен, синкретичен. Роман «Околоноля» бесит, пугает, вызывает отвращение, скуку, гнев, жалость. Настоящий постмодернистский текст, представляющий собой лоскутное одеяло, сшитое из переработанного материала классических произведений русской и зарубежной литературы, при том весьма органичный и сам по себе.

Роман-обличение коррумпированности всего и вся в стране, вылезающей из-под руин разрушенной империи, начинающей жизнь с нуля. Здесь продается и покупается исключительно всё: власть и силовые структуры, шоу-бизнес и СМИ, и даже книжный бизнес, казалось бы самый невинный и возвышенный в своей близости к Слову, погряз в нечистотах и грехе. Каждая черта, любой предмет или объект этого зарождающегося мира по Дубовицкому можно опошлить, вымарать в дерьме и крови. Но что это как не естественный процесс рождения всего живого? Как новорождённый ребёнок страна в 90-е/00-е годы пытается научиться ходить, принимать правильные решения, сознавать новые реалии, как дитя, не осознавая того вреда, который он может сотворить как окружающим, так и себе. Ведь чем мы младше, тем менее намеренно причиняем мы боль, тем сложнее ориентируемся в информационном хаосе.

Но главный герой романа, Егор Самоходов, являющий собой плоть от плоти новорождённый продукт этого мира, задается вопросом: а можно ли противостоять этой действительности и как с этим бороться? Тем более, когда руки у самого в крови? Как сломить и вычистить распущенность и испорченность, как развенчать культ жестокости и примат насилия, укоренившиеся в обществе и главенствующие в нём? По Дубовицкому таких пути 2: как Самоходов – идти самому, искать свою правду (или неправду), сознательно стать чернокнижником, выступая на стороне «темных сил», а потом раскаяться и сойти с этого пути, или как Рыжик остаться в стороне, действовать головой, а не руками, построить свой рай среди адовых куч, но тут удача в качестве спутника обязательна. Есть и третий путь – безумие или смерть, но это лёгкий выход, запасной.

Если отклониться от идеалистической составляющей романа и взглянуть на сам текст, то и тут есть чем поживиться! С первой же страницы к нам выходят таинственные «Бим и Бом», два клоуна, два начинателя игры (привет шекспировским Розенкранцу и Гильденстерну). Дуальность вообще присуща в структуре построения романа: взаимопритягивающиеся и -отталкивающиеся образы героев, двойники и антагонисты, андрогинность персонажей, пародийность высокого стиля и низкого содержания. Чего только стоит главный злодей этой «околонолёвой» сказки – Мамаев, в имени которого сочетаются темник золотой орды Мамай и самый близкий и родной человек для каждого (настоящая фамилия главного героя - Мамин). Убийца, шизофреник, маньяк, садист-извращенец, но, по признанию Рыжика, парень неплохой, а в обществе - культовый режиссёр, величина не меньше Бориса Юхананова (кстати, художественного руководителя Электротеатра СТАНИСЛАВСКИЙ). Равнополость же вообще становится некоей фишкой автора: официант в баре, Никита Мариевна, бабушка Антонина Павловна (а вот и Чехову - здравствуйте!)

На страницах романа возникают и осовремененное горьковское «дно» ночлежки, и Ктитор, Чичиков своего времени, и присущие отечественной классике вставные новеллы, и отдельные пародийные моменты на современных литераторов (Дмитрия Быкова, Владимира Сорокина и др.)

Еще один актуальнейший для последнего времени вопрос звучит в «Околоноля» - вопрос о рамках дозволенного в искусстве. Вопрос неоднозначный, полемический, трактуемый подчас по-разному творцом и потребителем искусства, представителями искусства оппозиционного и прополитического. Но факт остается фактом – ни вседозволенность, ни тотальная цензура не ведут к развитию культуры. И в этой связи опять мы вернемся к автору романа – а к какому лагерю принадлежит он? К тому, что пытается морализаторствовать и подчинить творца, или предупредить служителей муз о возможных последствиях их безудержного служения?..

Подытоживая, хочется сказать, что я бы «Околоноля» советовал к прочтению, ведь редко бывает, что роман не понравился, но, перевернув его последнюю страницу, хочется сказать «браво!»

Что-то мне последнее время нравится то, что не должно бы нравиться... Вот как я смогла поладить с этим романом? С постмодернизмом мы без большой взаимности, личность автора (сейчас уже не секрет, кто прятался под псевдонимом) - весьма сомнительная, темы романа - прямо скажем, чернушные... Тем не менее я читала и удивлялась: ну классно же, ну здорово же написано! Ярко, что ли, выпукло; как будто не плоский текст, а наляпанные масляные краски, которые прямо выступают из страницы, царапают пальцы. К финалу впечателение немного подпортилось. Понятно, что по закону жанра там не могло быть хэппи-энда, но хотя бы сколько-то внятного конца хотелось бы. Но сила романа вообще не в сюжете. Это не столько картина, сколько мозаика - отдельные, очень энергичные фрагменты, сами по себе цельные абзацы, миниатюры, портреты, эпизоды. В целое они у меня толком не сложились, как я не пятилась назад, чтобы охватить взглядом все сразу.

Но отдельные моменты автору удались, на мой взгляд, отлично. У меня есть такой смешноватый критерий произведения - "индекс вспоминания". Наподобия научного индекса цитирования. Я, правда, еще по времени не отдалилась от "Околоноля", чтобы наверняка сказать, что я буду время от времени, к месту или не к месту вспоминать тот или иной момент романа. Но есть очень большие подозрения, что таки да.