Михаил Елизаров «Земля»

Чем ближе к кладбищу, тем дальше от смерти

Новый долгожданный роман Михаила Елизарова «Земля» выходит в октябре в «Редакции Елены Шубиной».

Михаил Елизаров — автор романов «Библиотекарь» (премия «Русский Букер»), «Pasternak» и «Мультики» (шорт-лист премии «Национальный бестселлер»), сборников рассказов «Ногти» (шорт-лист премии Андрея Белого), «Мы вышли покурить на 17 лет» (приз читательского голосования премии «НОС»).

Новый роман Михаила Елизарова «Земля» — первое масштабное осмысление «русского танатоса».

Соединяя оккультные, философские, теологические, социологические концепции, Михаил Елизаров, по сути, деконструирует тему смерти в художественном ключе.

При этом автор разворачивает перед читателями полотно современной России – хтонической и витальной наперекор всему – с такой же витальной смертью – «светочувствительной пластинкой, на которую проецируются все жизненные ценности». Как пишет автор, «кладбище — такая же Родина, как и Россия, и, возможно, самая главная Родина, ведь близких по большому счёту хоронят не в землю, а дома».

Смерть — это не только древние ритуалы: погребение, поминки, посмертные маски надгробий и тому подобное, но и набирающая силы современная субкультура, и бурно текущая «теневая» оккультная жизнь, а — для многих — еще и источник дохода.

Феномен смерти и умирание как процесс. Кладбище как пространство смысла. Криминальная жизнь, паразитирующая на смерти. Переплетение Эроса и Танатоса. Биологические часы и утраченное время. Механизмы выживания и борьба сознания за бессмертие. Именно этому посвящен роман Михаила Елизарова «Земля».

Автор о романе

«Как такового похоронного сленга нет. Есть вульгарный прозекторский жаргон. Там поступившего мотоциклиста глумливо величают «космонавтом», упавшего с высоты — «десантником», «акробатом» или «Икаром», утопленника — «водолазом», «ихтиандром», «муму», погибшего в ДТП — «кеглей». Возможно, на каком-то кладбище табличку-времянку на могилу обзовут «лопатой», венок — «кустом», а землекопа — «кротом». Этот роман — история Крота».

Цитаты из книги

Конечно, кладбище может побыть и территорией смерти, но в пространстве отдельно взятой рефлексии. Всерьёз думать, что на кладбище обитает смерть, столь же наивно, как верить, что в Диснейленде живёт сказка.

***
Память о мёртвом сильнее памяти о прошлом; единственная территория, где мы по-настоящему живём, — это люди, на которых мы излучали своё бытие; уходя, они забирают в могилу наши частицы. Мы ежедневно исчезаем в наших мертвецах, умираем в них. Поэтому и кладбище бывает только наше, а не чьё-то. Нам кажется, что памятью мы как бы воскрешаем мёртвого, но по сути пытаемся удержать собственную ускользнувшую тень.

***
В отличие от церкви кладбище оставалось областью экзистенциального парадокса, ведь даже среди надгробий я продолжал уповать на собственное бессмертие, хотя всё, что окружало меня, утверждало об обратном — гектары неопровержимых доказательств из бетона, гранита и чугуна.

***
Там точно так же звучал торжественный минор кладбищенской меланхолии, медленные текли пространство и время. Более того, на городском было много «покойней» (да простится мне эта незамысловатая игра слов). Аура смирения царила принципиально другая, созерцательная, словно бы смотришь на книжные шкафы, заставленные сочинениями почивших классиков.

***
Как встречаются пресловутые места силы, так кладбище оказывалось местом окончательной правды, и правда эта была холодна и обращена в сторону Севера.

***
Конечно же, я понимал, что кладбище — такая же Родина, как и Россия, и возможно, самая главная Родина, ведь близких, по большому счёту, хоронят не в землю, а дома. Кладбище не было пресловутым «государством в государстве», покойницким Ватиканом, но какой же немыслимой суверенностью веяло от его пространства! Оно и не нуждалось в каких-то заборах, разве чтоб зрительно огородить от любопытных свою печальную метафизику.

***
Люди пытаются вместе с покойником затолкать под землю и смерть, вынести её на периферию памяти, избыть из повседневности.

***
Кладбище похоже на перрон, с которого поезда отбывают в вечность.

***
Если кладбище и было частью великого смертного Океана, то в этот день там царил штиль. Разлёгшись на своих двенадцати гектарах, оно забылось в величественном загробном сне. Я подумал ещё: “Интересно, каково на кладбище, когда его штормит? Выходит ли из берегов, докуда простираются его земляные волны...”

***
— Мы не свободны выбирать боль, её интенсивность и продолжительность, — продолжил Денис Борисович, словно бы отвечая на моё разочарованное молчание. — Мы не вольны распоряжаться смертью, управлять её присутствием и отсутствием. Но мы в силах трансформировать наше тело, его телесную, так сказать, модальность…

***
— Люди разные бывают, — повела плечиком Алина. — И, честно говоря, Володя, нужно сильно постараться, чтобы видеть на кладбище исключительно смерть и скорбь.
— А что же, по-твоему, там можно ещё увидеть?
Она широко распахнула глаза, будто ей и вправду что-то такое предстало:
— Да много чего: хмурое небо до самого горизонта, белую бесконечность кладбищенских аллей, памятники под серебряным покровом забвения, кресты в нахлобученных снежных шапках. В общем, — заключила, — элегия в чистом виде.

***
За смертной гранью бытия,
В полях небытия,
Кто буду — я или не я,
Иль только смерть ничья?

***
— Я лишь хотела сказать, что смерти нет нигде, включая места компактных захоронений. И при этом она везде и во всём. Утром ты сказал, что на кладбище по-другому ощущается время. Это субъективно, но верно. К примеру, в горах, на высоте, где воздух сильно разряжен, случается так называемая высотная гипоксия, кислородное голодание. В этом состоянии у людей отмечаются галлюцинации, тревога, страх, паника. А вот на кладбище с большинством случается кладбищенская гипохрония!

***
Время — удел живых, а у мёртвых оно остановилось. Кладбище — это рукотворный иллюзион чужого безвременья. Его гипохрония, как барокамера, создаёт морок пространства смерти.

***
Я думал, что с кладбищем, если не навсегда, то надолго покончено. И, чуть стесняясь, признавался себе, что, в общем-то, уже скучаю по изнурительной земляной работе. Мне нравилось копать. Ведь результат всегда был честен. Яма, траншея или же могила могли быть только сделаны или не сделаны — без всякой гуманитарной относительности, которой была исполнена обычная жизнь.