Важное неважное. Анна Наринская о «Торжестве незначительности» Милана Кундеры

Критик: Анна Наринская
Рецензия на книгу Торжество незначительности
Оценка:

Само название этого текста — "La Fete de l'insignifiance" (переводчица Алла Смирнова выбрала более "раскрывающий смысл" вариант со словом "торжество", хотя, возможно, более буквалистский и менее навязывающий читателю определенное понимание "праздник" был бы уместнее) — это идеальное метаописание.

Эта книжка вроде бы показательно незначительна — начиная, собственно, с величины и заканчивая описанными событиями, а точнее, отбором этих событий.

Если даже описывая Сталина и его приближенных автор самым интересным и вдохновляющим находит простатит Калинина, то что говорить об остальных героях. Про них вообще непонятно, что важно, и даже есть ли это важное. Неуместно сказанное слово, дурацкая, ничем не закончившаяся выдумка, непосещенная выставка, неслучившийся роман, невыпитая бутылка. Такие — а не великие и не яркие — события и составляют ткань жизни. И незаметные люди куда ближе к ее сути, чем те, кто поражает воображение.

То, что казалось некогда огромным, страшным, неотменимым, с годами распадается на такие же мелочи, линяет, теряет вес, вообще исчезает, в то время как существование незначительного длится и длится.

"Царицын переименовали в Сталинград, потом Сталинград в Волгоград. Санкт-Петербург — в Ленинград и Ленинград обратно в Санкт-Петербург. Хемниц переименовали в Карл-Маркс-Штадт, потом Карл-Маркс-Штадт в Хемниц. Кенигсберг переименовали в Калининград... но внимание: Калининград остался и останется навсегда Калининградом". И это при том, что, в отличие от соседей по перечислению, Калинин — "это человек, не имевший никакой реальной власти, убогая марионетка", то есть явление именно что незначительное.

Сталин уже два раза упомянут в этой недлинной заметке, и может показаться, что и в романе Кундеры он занимает много места. Это не так — книжка, вообще-то, посвящена четырем приятелям-парижанам, которые на протяжении нескольких десятков очень коротких главок встречаются, обмениваются мнениями, попадают в глупые ситуации и т. д. и т. п. Но Кундера не был бы выходцем из Восточного блока, со всей прилагающейся историей отношений с авторитарной властью, если бы именно ее образы не оставались для него важнейшими точками отсчета. Говоря о возможности взаимопонимания вообще, он закручивает всю свою теорию вокруг Сталина. Вернее, вокруг возможности понимать, что такое "сталин". Для читателей, хотя бы отчасти разделяющих с ним его историческое прошлое, это делает все еще понятнее.

"Мадлен родилась через каких-нибудь сорок лет после смерти Сталина. Я, прежде чем родиться, должен был выждать семнадцать лет после его смерти. А тебе, Рамон, когда Сталин умер... Боже мой! Ты тогда уже родился!" Такой взаимный отсчет от смерти тирана приводит героев к важной мысли: "Люди встречаются, болтают, спорят, ссорятся и даже не понимают, что обращаются друг к другу издалека, каждый из своего наблюдательного пункта, расположенного в другой временной точке".

Эти точки наблюдения равноценны. Прожитые годы — не эквивалент мудрости, а девиация, как впрочем, и их отсутствие.

Сам Милан Кундера родился за целых 24 года до смерти Сталина, он старше всех героев своего короткого романа, но в этом тексте нет совершенно ничего старческого — ни истершихся чувств, ни назидательности, ни пресловутого "вот в наше время было другое дело" — и вообще никакой обращенности назад. Это прозрачный и быстрый текст, наделенный всеми главными чертами прозы этого автора — ироничным презрением к миру, незаумной интеллектуальностью и ощутимой, хоть и ненавязчивой эротичностью. Он напоминает кинематографические "Сказки с моралью" Эрика Ромера и музыку Оскара Питерсона. Незначительность бытия так же невыносима, как легкость. И так же пленительна.