Елена Макеенко: рецензия на книгу «Июнь»

Критик: Елена Макеенко
Рецензия на книгу Июнь
Оценка:

Пожалуй, самый интересный поворот, который в последнее время стал происходить в отечественной литературе, — это фокус на 1920–30-е годы. Документальная проза о гражданской войне, популярный детектив о коллективизации, не говоря уже о «просто романах», с элементами фантастики и без. «Июнь» Быкова — важная деталь в этой новой мозаике: роман, созвучный не просто нерву, а неврастении нашего времени.

Роман состоит из трех частей, в каждой из которых действие начинается в среднем за два года до 22 июня 1941-го, а заканчивается в этот самый день. В каждой части — один главный герой, который чувствует неминуемое приближение войны и пытается найти для себя объяснение происходящему. В первой части — это студент Миша Гвирцман, отчисленный из ИФЛИ и отправляющийся узнать жизнь и любовь, работая санитаром в больнице. Во второй — журналист Борис Гордон, человек двадцатых годов, который пытается уйти от своей экстравагантной жены Муретты к юной «возвращенке» Але и оказывается в жерновах любви и НКВД. В третьей — литературный редактор Игнатий Крастышевский, который изобретает код, чтобы программировать читателя на нужные ему мысли и действия, и пытается внушить Сталину идею сохранить мир любым путем, пока не обнаруживает, что губит таким образом родную Польшу.

У каждого героя есть свой исторический прототип, но это скорее виньетка для тех, кто почитает Дмитрия Быкова за главного историка русской литературы. Гвирцман — это вроде бы Давид Самойлов, хотя из его биографических черт взяты самые универсальные (поэт, ифлиец до поры); Крастышевский как бы Сигизмунд Кржижановский, связь с которым, кроме польских корней, обозначают издательство «Энциклопедия», актриса МХАТа и внимание к музыке Прокофьева; Борис Гордон — Самуил Гуревич, гражданский муж Ариадны Эфрон, дочери Марины Цветаевой (Ариадна Сергеевна — единственный не переименованный персонаж; видимо, чтобы никто не сомневался, кто же ее невыносимая в изображении Быкова мама-поэтесса). Три основные части романа — трижды нарастающее и не успевающее разрешиться напряжение перед войной. По этой воронке читатель в голове трех персонажей движется от мысли о всеобщей вине, грехах человечества, которые нужно искупить, через осознание себя как части виноватых до уверенности в том, что ты и есть причина разрушения мира, ты один за все в ответе. Саундтреком звучит тревожный «Танец рыцарей» из «Ромео и Джульетты» Прокофьева, а в эпилоге воронка обрывается над идиллическим полем, где, как и положено в балете, следует долгожданная и оттого особенно жуткая пантомимическая развязка.

При мощном замысле и продуманных композиционном и сюжетном воплощениях нельзя не заметить, что Быкову, как всегда, тесно в рамках собственного романа, тесно в шкуре повествователя, и даже разнообразие голосов и точек зрения, которым он себя обставляет в тексте, не помогает. Бумага то и дело рвется, впуская лирическое или саркастическое замечание автора, длинную необязательную шутку, глобальное поучительное обобщение, комментарий про то, что это слово здесь, конечно, не подходит, а все ж оно здесь останется. Похожая история творится в книге со временем. Все действие происходит в тридцатых, и это вроде бы не декоративные, не искусственно сгущенные годы, но описанные с должной долей достоверности. И все-таки автор позволяет себе прогнозировать в головах своих героев что-нибудь вроде того, что грядущая война станет легендой, на которой можно будет стоять следующие пятьдесят лет, и это ясновидение несколько портит впечатление от остальной современной сюжету рефлексии.

«Июнь», не таясь, претендует на модернистский, серебряновечный пророческий пафос, но в то же время фиксирует отчаянную запоздалость, бесплодность всяких пророчеств. И в этом смысле, как и во многих других отношениях, напоминает скорее «Доктора Живаго»: да, не вершина русской литературы, чего скрывать, но роман значительный. В конце концов, как справедливо замечено в «Июне», «Описать то время смог бы только тот, кто в нем не жил, ибо у того, кто жил, сломались все механизмы для описания». Кто-то же теперь должен попытаться, и это несомненно хорошая попытка.