Оружие за подкладкой

Критик: Сергей Кумыш
Рецензия на книгу Пальто с хлястиком
Оценка:

В новую книгу Михаила Шишкина вошли тексты, написанные с 1991 по 2016 годы: сборник, несмотря на черно-белую обложку, получился достаточно пестрым. Автобиографические очерки, откровенные до такой степени, что читать их порой становится неловко, перемежаются с философскими эссе и документальными рассказами и повестями, кусками чужой жизни, из которых будто бы вовсе выпарен голос писателя, но при этом именно в них автор раскрывается со всей полнотой и рассказывает читателю о самом себе гораздо больше, нежели в текстах, где повествование ведется от первого лица.

«То, что снимает фотограф, видит и мыслит его самого. Фотография – это не то, что фотограф думает и говорит о дереве, о позирующих за деньги и без, о снеге, небоскребах, волосах на лобке, скелетах, матрацах, навозной куче, ночном трамвае, квадратах, вспоротых лошадях или просто пятнах цвета, палитра которого ограничена предложением soft- и hardware. Это ведь дерево, позирующие и непозирующие снег, ночной трамвай и все, ему видимое, думает и говорит о нем. Ему кажется, что он приглядывается в объектив, а это мир разглядывает через линзу его самого. И фотография будет не о мире, а о нем. Фотограф всегда фотографирует себя. И здесь не поможет никакая ретушь, никакой фотошоп. Мы видим в конечном счете больше того, что видит в окуляр нажимающий на кнопочку. Видим его самого не закрытого кожей. Видим, как и что он ищет – в одиночку. Один на один со своим временем. Со своей смертью».

Приведенная цитата – из эссе «Человек как объяснение света в любви». Все, что Шишкин говорит о фотографии, в равной степени применимо к его прозе. И если рассматривать «Пальто с хлястиком» как своего рода фотоальбом, два лучших образца вроде бы отвлеченного, бесстрастного, но при этом предельно личного высказывания – исторические новеллы «Кампанила Святого Марка» и «Родина ждет вас!». Оба текста представляют собой хитросплетенный монтаж писем, документов, свидетельств очевидцев, дополненный, на первый взгляд, сухим пересказом событий. Язык едва ли не канцелярский, попытки искусственно воссоздать чувства и мысли того или иного реально существовавшего персонажа сведены к нулю, авторская оценка событий, и это, возможно, важнее всего, отсутствует. Ни намека на лишнюю эмоцию, ни тени желания навести, подтолкнуть читателя к заранее спланированным переживаниям и мыслям. Для Шишкина здесь существенны лишь действующие лица и текст как таковой. Про себя он то ли забывает, то ли умышленно заметает следы своего присутствия. И ровно поэтому оказывается различим буквально невооруженным взглядом. Именно здесь в наибольшей степени проявляется его дар рассказчика. Писатель растворяется в чистом нарративе, история же в итоге вбирает в себя абсолютно все – и героев, и читателя, и автора.

Однако если «Кампанилу» и «Родину» можно считать жанровыми и/или репортажными фотографиями, то автобиографические тексты сборника напоминают скорее селфи. В человеке, фотографирующем самого себя, чаще всего сквозит одновременно неуверенность и некая самоупоенность. В этом смысле абсолютно все равны: подходят к зеркалу или же просто направляют объектив на себя и нажимают кнопку shot. Вот я какая, вот я какой, мордашка эдакой. Все это вводит того, кто впоследствии на эти снимки смотрит (или в, данном случае, читает тексты), в состояние некоего ступора. С какой нежностью, с каким вниманием к себе сделаны картинки. То, как их автор видит сам себя, то, в чем он сам себе признается в моменты уединения, становится достоянием общественности. И при этом довольно часто не совпадает с действительным образом.

«Я всю ночь не мог заснуть. Была жуткая гроза, но не спалось мне, конечно, не из-за грозы. Всё тело гудело, так гудят провода от тока. Это гудел еще не написанный текст. А может, все ненаписанные романы, которые ко мне приближались уже из темноты, но нужно еще было долго жить, чтобы их дождаться. Я не мог лежать от этого гудения, вскакивал, бродил по квартире, сидел подолгу у окна и смотрел, как на улице всё полыхает и содрогается».

Подобного рода пассажи пригоршнями разбросаны по автобиографическим текстам, которых в книге добрая половина. Автор будто бы упивается своим даром, который, с одной стороны, очевиден и неоспорим, а с другой, описанный такими вот словами, ощутимо теряет в цене. Представьте себе человека, занимающегося изготовлением деревянной мебели, который рассказывает, как в нем «гудела» еще не сделанная табуретка. Или повара, которому не давал покоя досель не приготовленный жюльен. Вполне может статься, что так оно и было. Однако результат любого ремесла (а писательство – ровно такое же ремесло, как столярное дело или готовка) ощутимо блекнет, если изготовитель не просто перехваливает, но в определенном смысле сакрализирует и свое детище, и процесс его создания.

Самая большая читательская удача – прочитать книгу, которая не навязывает саму себя, а позволяет самостоятельно найти возможность заглянуть под полог тайны, однажды открывшейся прозаику. Но если писатель выходит на свет и заявляет: «Мне открылась тайна, я носитель знания и вообще маг и чародей», – волей-неволей возникает вопрос его уверенности в себе, искренности и ценности его слов: зачем проговаривать, выбалтывать нечто, с одной стороны, очевидное, а с другой, сокровенное? Книга же при этом остается просто книгой, как и табуретка – табуреткой. Правда, если вас зовут Алвар Аалто, из табуретки может получиться шедевр функционализма. Точно так же у Михаила Шишкина проза неизменно превращается в нечто большее, и ровно поэтому каждый момент смакования автором собственного дара выглядит чем-то избыточным, производит эффект, явно противоположный тому, которого он хотел добиться.

На страницах «Пальто» Шишкин также нередко предстает человеком в определенной степени жестоким: сводит счеты то со школьным военруком, то с приятелем студенческих лет, а то и с целым народом, неоднократно называя его представителей рабами. Перочинный ножик в руках профессионального убийцы может стать оружием массового поражения. Слово в руках писателя – точно такое же оружие, а под виртуозным пером Шишкина оно становится ядерным; и велика опасность, что взрывной волной может задеть как вполне конкретных, живших когда-то или живущих до сих пор людей, так и случайных прохожих, читателей, лично вас, например. Впрочем, вопрос, стоит ли вообще открывать этот ящик Пандоры, каждому интересующемуся, вне всяких сомнений, предстоит решить самостоятельно.