Отчет об апрельской встрече клуба от Маши

Вопреки всему – апрельскому снегу, рабочим цейтнотам, удручающей политике, ночному исполнению родительских обязанностей и т.д. (подставить нужное) – встретились и прекрасно поговорили: стихия за окном, чай на столе, книги в руках – просто гештальт скандинавского уюта: там – ледяное северное море и Морра, здесь – свет лампы и приятная компания…и не зря на этой встрече спонтанно вспомнили «Мумми-троллей» (не желая отпугнуть потенциальных участников спешу заверить, что «программными» были совсем другие вещи…а, впрочем, как знать: возможно, «Мумми-тролли» как раз обеспечили бы нам аншлаг). Хотя грех жаловаться – даже неоднозначная читательская программа, выбранная для этой встречи, принесла нам новых участников – эрудированных, общительных, непринужденно и остроумно ожививших дискуссию…спасибо им!
Начали со сравнительно легкого: «Безмолвной земли» Грэма Джойса, отзывы о которой были удивительно противоречивы для такого на первый взгляд легковесного произведения и разнились от «тривиально, предсказуемо, слог примитивен, сентиментальная жвачка, слабые диалоги, очень вторично – напоминает разом всех от Коупленда до Кинга» до «вполне грамотный триллер, крепкий сюжетный скелет, очень кинематографично, психологизм отношений пары любопытен, а временами даже трогателен». Истина, наверное, где-то посредине: с одной стороны, не зря права на экранизацию «Безмолвной земли» были, говорят, проданы уже по рукописи (видимо, тот же любопытный визуально-книжный эффект, сделавший знаменитым Спаркса), с другой – законы жанра все-таки предполагают саспенс, а каждый первый читатель к середине книги уже вполне уверенно догадывается, в чем тут дело. При этом трудно спорить с тем, что некая магическая субстанция все же неуловимо разлита в воздухе джойсовского мира, делая наш бедный людской быт немного волшебным, а наши жалкие земные страсти чуть более осмысленными и тем самым напоминая нам о чуде человеческой жизни. Это, кстати говоря, вообще характерно для Джойса – достаточно вспомнить его «Как бы волшебную сказку», в которой повседневность и заключенные в нее характеры описаны гораздо более ярко, интересно и выпукло, чем ворвавшийся в жизнь героини потусторонний мир. Так что вполне уважительный ярлык «британского магического реалиста» Джойсом добросовестно заслужен: магия данной нам в ощущениях объективной реальности демонстрируется им без латиноамериканской цветистой избыточности, нешумно и сдержанно – как и подобает британцу. Ну, и надо отметить, что в целом Джойс скорее жизнеутверждающий автор, что тоже продолжает традицию свойственного британцам оптимизма, характерного даже для таких мрачных представителей как, скажем, Уэллс или Конрад, при всем их скепсисе относительно человеческой природы. Видимо, именно эти бесспорные достоинства книги заставили некоторых участников предположить, что скудный язык и примитивные диалоги являются следствием обедняющего перевода, а не промаха автора, что вызвало целую дискуссию о переводах и переводчиках: вспомнили не только «Мумми-троллей» в исполнении Смирнова и Брауде, но даже «Иллиаду» Гнедича и Вересаева и озвучили соображения о возможности жертвовать аутентичностью оригинала в угоду литературным достоинствам и о готовности переводчиков идти на поводу у неподготовленного или ленивого читателя, после чего перешли к вещам потяжелее – «Вегетарианке» Хан Ган.
Участники дискуссии в большинстве сошлись на том, что читается книга легко, но «осадочек» оставляет неприятный – отчасти из-за тотальной беспросветности, отчасти из-за невразумительного, «фонящего» сигнала: Букер, полученный на волне феминизма благодаря вольному и весьма избирательно акцентуированному, по утверждению критиков, английскому переводу, формирует у читателя ложные ожидания, в то время как книга оказывается не столько про феминизм, нон-конформизм или борьбу человеческого достоинства с людоедскими нравами патриархального общества, сколько про душевную болезнь и ее удручающие проявления, описанные, по мнению участников клуба, имеющих профессиональные представления об этой сфере, вполне достоверно. На фоне этих болезненных метаморфоз человеческой психики особенно угнетающее впечатление производит полное отсутствие не то что положительных, а даже просто симпатичных персонажей и масса вялотекущего насилия, которое европейский читатель не знает списать ли на азиатский колорит или на лишенную национальной принадлежности клинику. Видимо, вопрос все же отчасти в национальной специфике, поскольку те образцы корейского кинематографа, которые участники дискуссии смогли припомнить, требуют от зрителя большой стрессоустойчивости и умения отключать эмпатию для сохранения душевного равновесия. Вывод участников диалога хоть и не поражал глубиной, но был вполне единодушным: «Странные все-таки эти корейцы. К тому же, по словам корееведов, Достоевского очень любят…только этого им не хватало».
Ну, и читательским апогеем стал, конечно, “Flicker” идеолога контркультуры Теодора Рошака, компромиссно переведенный как «Киномания» - тот редкий случай, когда члены клуба сошлись на том, что книга выше всяких похвал: динамизм Брауна и глубина Эко, приправленные чрезвычайно остроумной сатирой на американский андеграунд и онтологической растерянностью человека, стоящего посреди выжженной пустыни старых ценностей под небом в лучшем случае равнодушным, а в худшем – насмешливым. И все это на фоне такой кинематографической эрудиции, которая заставляет читателей составлять “must-see” список, способный занять неофита на несколько лет, и такого плотного, живущего своей жизнью культурологического контекста, который вынуждает читателя практически мечтать о продолжении этого почти тысячестраничного романа – явление редкое в наше время, когда «при нынешнем темпе нарастания перцепционного кризиса…у молодого поколения 2000 года объем внимания сократится до нуля, а следовательно, не будет и способности воспринимать послания протяженностью больше, чем длина кинокадра…Например, покажут им классическую сцену первых немых фильмов со швырянием торта, а они, видя, как торт попадает в лицо, не смогут вспомнить, откуда он взялся». Жизнь, как всегда, опровергает любой эсхатологический прогноз.
Учитывая, что книга в определенной мере автобиографична (Рошак получил бакалавра в Калифорнийском университете, доктора в Принстоне, преподавал в Стэнфорде и изнутри знал академическую кухню, занимаясь теоретическим обоснованием андеграундных явлений), художественные критерии его литературного альтер эго могут изрядно повеселить читателя, напомнив позицию многих снобов и мизантропов поклонников артхауса: «…кинематографисты признавали существование грязи на улицах, испачканной одежды, треснутой штукатурки…именно такие вещи и стали для меня мерилом художественных достоинств фильма…», «мы приходили на фильмы о мучительных отношениях, отчаянии, бессмысленности жизни... По-настоящему хороший фильм, как я это понимал, рождал у тебя желание пойти и утопиться». В связи с этим особенно отрадно, что автор не чужд самоиронии – отдельные реплики заставляют читателя понимающе ухмыляться, а то и хохотать: “В первый день фестиваля пришли все способные передвигаться лос-анджелесские большевики – числом восемь»; “фильм был оправдан одним из либеральных южнокалифорнийских судей, который в своем постановлении высказался в том смысле, что ко времени оскорбительной сцены все давно уже должны были уснуть, а потому никто не мог подвергнуться ее развращающему воздействию».
Взгляды интеллектуально неотразимой героини «Киномании» реанимировали вечную и неиссякаемую дискуссию о роли, месте и назначении искусства: «Художественный вкус должен дозированно допускать в кино технологию именно потому, что она является весьма мощным средством воздействия» - или наоборот? «Искусству следует входить в нашу жизнь через критический ум, иначе оно может стать наркотиком» - не является ли это неоправданным преувеличением? «Искусство цивилизует. Без эстетики нет этики. Нет ни одной политической проблемы, которую нельзя было бы уладить изрядной дозой хорошего вкуса» - а может, мы выдаем желаемое за действительное? «Единственный способ победить фашизм, это снова и снова показывать людям, чего в нем нет» - и кто же должен решать, что можно и нужно
показывать? Правильного ответа на эти вопросы нет и не будет, но именно его отсутствие и убеждает нас в том, что книги, делающие возможным этот диалог, написаны и прочитаны не зря.
Мария