Мои лихие девяностые!

Для одних девяностые годы были наполнены страхом перед неопределенным будущим, для других новыми возможностями, но и те, и другие, не сговариваясь, нарекли это время «лихими девяностыми». Однако для меня эти лишённые спокойствия и стабильности годы предстали совершенно в ином свете, а всё потому, что именно на это время пришёлся волнующий и волшебный период моего удивительного детства.

Я из тех детей, чьё лето с неизменным постоянством: из прокалённых панельных высокоэтажек; опустошённых выжигающим полуденным солнцем детских площадок; от затёртых до дыр видеокассет с любимыми фильмами, наподобие «Двое: я и моя тень», «Один дома» и «Бетховен»; диснеевских мультяшек, а также «Охотников за привидениями» и «Каспером»; от не менее измученных кассет для приставки «Денди», да и в целом, от всей городской суеты, обретаемого великолепия новых возможностей и разнообразия шипящих, жевательных и прочих вкусняшек, манящих через витрины киосков своей притягательной яркостью и сочностью красок - плавно переносилось по асфальтовому жару загородной трассы в махровое разнотравье широких полей, в птичьи песенные зазывания счастья, разливающиеся в шелестящих прохладой перелесках, в отороченные шепотом камыша пруды… Меня привозили в село!

Дальше...

Словно бережными ладонями какого-то неизвестного великана, это небольшое поселение было со всех четырёх сторон заботливо укрыто густыми перелесками, за которыми, куда хватает взгляда, позолотой вышитых рушников с вкраплениями макового цвета виднелись раскинувшиеся пшеничные поля. Село, одной широкой и длинной улицей, тянулось от центральной дорожной артерии вглубь необъятных полей, а в его центре, украсив себя зелёной каймой молодых кустарников, еле заметной рябью поблёскивал пруд.

Поскольку я росла довольно болезненным ребёнком, то можно сказать, что почти все детсадовские годы, а в школьное время почти все каникулы, проходили именно здесь.
Как только утро вплывало перламутровым светом нового дня через вязаную ажурность белоснежных занавесок, невозможно становилось нежиться на бабушкиных перинах и,натянув на себя первое, что попадало под руку, неслась на кухню, где стоял мой любимый,внушительных размеров «умывальников начальник и мочалок командир», совершенно идентичный прототип чуковского Мойдодыра. Я не столько умывалась, сколько нажимала нос знаменитого агрегата. Мне безумно нравилась эта мудрёная советская технология «подними носик краника, польётся вода». Моё утреннее купание рук, как правило, заканчивалось громогласным возгласом бабушки, которая заставала меня почти каждое утро с безупречно сухой и довольной мордахой, тщательно мокрыми ладошками и пустым баком умывальника.
После «общения» с этим строгим блюстителем гигиены я обязательно находила на столе от бабушки, если она куда-то уходила, записку, а рядом с ней большую кружку, доверху наполненную пахучей и сладкой клубникой. В одно мгновенье умяв ещё пахнущее улыбкой солнца лакомство и напившись свежего парного молока, которое непременно, озорничая, выпенивало под носом кружевные белые усы, я мчалась во двор, где оседлав своего верного железного коня, т. е. велосипед, неслась на улицу, навстречу приключениям.

И вот тут-то, могу заявить с полной уверенностью и ответственностью, начинались МОИ «лихие девяностые». Да, да, вы всё правильно прочитали. Возможно, я была ещё слишком мала и беззаботна, чтобы вникать в сложности взрослой жизни и придавать значение историческим, экономическим или геополитическим факторам и разного рода обстоятельствам, захлестнувшим всё постсоветское пространство, но у меня и моих сверстников были свои залихватски-адреналинистые подробности детства, свои развлечения – порождённые той неспокойной эпохой, когда, несмотря на появление первых приставок и тетрисов, каждый уважающий себя ребёнок и помыслить не мог, что можно променять полную неимоверных приключений и открытий улицу и шумную толпу таких же, как и ты шалопаев, на какое-то электронное добро.
В селе всё преображалось и резко менялись приоритеты. В городе, например, твою крутость определяло наличие приставки, видеомагнитофона и количество вкладышей от жевательных резинок в твоей коллекции, но в селе ты считался безгранично крутым, если у тебя был ВЕЛОСИПЕД и никаких альтернатив. Моя гордость – это светло-голубой железный конь «Украина», с которого, несмотря ни на что, я ни разу не упала, и с которым мы столько всего пережили, что просто диву даёшься, как он не разлетелся на запчасти, столько лет выдерживая мои прихоти.

В то время я носила очки со стёклами толщиной в палец и о-о-очень большими диоптриями - +12. Но носила, это громко сказано, я, понятное дело, жутко стеснялась этого обстоятельства и, когда родители не видели, снимала и забрасывала их в дальний угол. Стоит ли говорить, что за время моего летнего отдыха в селе я их надевала только, пожалуй, тогда, когда усаживалась за книгу и в короткие часы приезда родителей на выходные.Исполнив роль послушной дочки, тут же забрасывала их обратно в тот же угол и всё остальное время была отдана на волю случая.
Сейчас, когда вспоминаю то время, на ум приходит только одно очень известное высказывание: «Шмель не знаком с законами аэродинамики, поэтому и летает». Вот так и я, не желая задумываться о последствиях, носилась на своём велосипеде по всему селу и близлежащим просторам, практически не видя, а лишь чувствуя и зная местность. А ужаснуться, как я теперь понимаю, было чему!
Например, желая, наверное, получить адреналиновое впрыскивание, разогнавшись что есть мочи, неслась по изрытой выбоинами, глинистой дороге вниз по склону, и, может быть, в этом факте ничего страшного и не было, если бы эта дорога в самом низу не давала резкий крен влево и не стискивалась в узкую тропинку, струящуюся по земляной насыпи, разделяющей пруд.
Или вот ещё вспомнилась одна история, когда после очередной велосипедной прогулки со своими сверстниками я удирала от приставучей и очень навязчивой коровы, которая, отбившись от стада, неслась за мной по холмистому лугу. Пожалуй, так неистово, как в тот момент, я ещё никогда не давила на педали, никогда так качественно не отбивала свою «пятую точку» и никогда так громко не кричала заикаясь. Мой крик восторга и ужаса не мог выходить из меня плавно, потому что подомной были тысяча и одна кочка, неизменные спутницы лугов и дорог советского села.
Впрочем, какими бы лихими и приключенческими не оказывались мои дни, всё же были и минуты спокойствия и умиротворения, во время которых, поставив в бабушкином огромном саду, всегда заполненном различными цветами, укрытом заботливыми плодородными ветвями яблоневых и вишнёвых деревьев, раскладушку и, отыскав какую-нибудь новую книгу на старом шифоньере, почему-то именно там они хранились, уносилась в мир художественных приключений.

***

Одно из первых ярких гастрономических воспоминаний детства, относящееся к 1994-1995 годам, связано с предвкушением прогулки. Мама усаживала меня в безумно любимую мною коляску «Мальвина» и мы ехали в пекарню, которая находилась совсем недалеко от нашего дома. Это был небольшой магазинчик, где выпекали прямо на месте пирожки с множеством разных начинок, но вот мне, почему-то, особенно запомнились горячие, ароматные пирожки с повидлом, от одного вида которых слюнки начинали бежать ниагарским водопадом. Запах из этой пекарни ежедневно разносился по всей округе и пройти мимо этого заманчивого места было просто невозможно.
Продолжая вкусную тему моего детства, не могу умолчать об ещё одном удовольствии, которое мама приносила с работы. Она работала бухгалтером на камвольно-прядильной фабрике и несколько раз в месяц приносила из фабричной столовой огромный полиэтиленовый пакет свежайших, даже иногда ещё тёплых, маленьких печенюшек из заварного теста.

Безусловно, не всегда всё было так радужно, как говорят мне мои детские воспоминания, много чего, в силу своего возраста, я не видела. Например, не было всего того гастрономического великолепия, которым мы имеем удовольствие сегодня наслаждаться, а по словам моей старшей сестры, на прилавках нашего большого рыбного магазина «Океан», вместо даров водной стихии, стояла в банках,широкими рядами, одна морская капуста и, взирая полными наивного недоумения глазами, сестрёнка часто интересовалась у взрослых:
- А что, в море рыба закончилась, теперь только капусту есть будем?

Сразу после «распада», по воспоминаниям мамы и старшей сестры, стало довольно трудно: исчезла вкусная докторская колбаса по 2.20, в магазинах стеллажи были заставлены пачками с овсянкой, масло и мясные продукты давали только по талонам и только строго определённое количество в одни руки. Несмотря на то, что зарплаты получали миллионами, избалованными олигархами себя никто не чувствовал.

Однако у бабушки голодать не приходилось - это точно! Как подумаю о том времени, сразу вспоминается большая белая горбушка ещё совсем горячего и неимоверно пахучего колхозного хлеба, именуемого в народе «кирпичик», посыпанная сахаром или политая мёдом, и кружка парного молока.

Особым деликатесом считались вишни, собранные в стеклянную бутылку с узким горлышком из под лимонада «Буратино», которые засыпались сахаром и тут же толклись свежевыструганной веткой какого-либо фруктового дерева, после чего неминуемо поглощались, хитроумно выковыриваясь из этой совершенно не удобной для такой процедуры тары. Вся суть этого мероприятия заключалась в том, чтобы сначала этой палочкой растолочь ягоду, а потом с наслаждением слизывать с неё сок. Это был целый ритуал, сейчас совершенно непонятный и бессмысленно-абсурдный «по своим технологическим характеристикам», но тогда это было круто!

А ещё в нашем селе жизнь минимум пару раз в неделю останавливалась. Абсолютно все, от мала до велика, бросали любые свои дела, что происходило вовсе не потому, что они спешили на очередную серию излюбленнейшего сериала «Богатые тоже плачут» или«Просто Мария», а потому, что в село въезжала большая машина с гипнотизирующей каждого ребёнка надписью «МОРОЖЕНОЕ», и сигналила с таким энтузиазмом, что впавшего в летаргический сон человека разбудила бы мгновенно.
Вкуснейший пломбир в белом брикете, на котором красовались тёмно-синие снежинки, как, пожалуй, ни что другое в моём детстве, заставлял дрожать коленки от переполнявшего счастья и предвкушения того неописуемо-вкуснейшего восторга, когда воздушный холодный кусочек восхитительно пахнущего молоком и сливками мороженого окажется во рту. Тогда, наслаждаясь каждой секундой этого нежно-сливочного удовольствия, я действительно понимала, что имеют ввиду взрослые, когда говорят, что время, иногда, словно останавливается.
С тех самых пор, к огромному моему сожалению, не доводилось больше наслаждаться этим воздушно-холодным волшебством. Волшебством со вкусом детства!

В этом, отрезанном от больших и маленьких городов, мире всё ценилось совершенно иначе. Порой время растягивалось, особенно в послеобеденный солнцепёк, и, словно, замирало. Тягучей медовой сладостью оно растекалось по опустошённой улице и дворам. Я, застигнутая этим наваждением где-нибудь в укромном уголке сада или на чердаке, в оставшихся с прошлого года или уже свежих и травянисто-пахучих копнах сена, умиротворённо засыпала, пока кто-нибудь из домашних не начинал готовиться к вечернему кормлению животных, и, громко звеня вёдрами, рассеивал мою дрёму.

В этом мире становилось настолько уютно и хорошо, что когда приходило время возвращаться в бурлящий поток городской жизни, неизменно, как бы я себя не готовила, казалось, когда машина подъезжала к подъезду, что девятиэтажный дом свирепым гигантом подступает к тебе, такой крохотной и беззащитной. Одно мгновение и он тебя проглотит или растопчет. Но только стоило подняться на восьмой этаж и переступить порог квартиры, как все голоса страха тут же умолкали до следующего возвращения. Последней, восстанавливающей прошлую жизнь, каплей, становилось потрясающее открытие, что вместо двух или трёх стандартных каналов, словно по мановению волшебной палочки, появилось множество других, а за ними пришли обожаемые анимешные персонажи из «Кэнди-Кэнди» и«Сейлор Мун».
Среди дворовой братии круче всех теперь считался тот, у кого находилось наибольшее количество внешних и характерных сходств с любимыми героями аниме, особенно с Сейлор Мун.

Да, это были мои по-детски лихие девяностые, и я наслаждалась ими как могла!!!