«И пришел Бука» Стивена Кинга: что мы проглядели при чтении

Автор: Василий Мидянин

Сегодня мы рассмотрим прекрасный рассказ Стивена Кинга «И пришел Бука» («The Boogeyman») в прекрасном классическом переводе Сергея Таска. Рассказ действительно прекрасный, один из тех замечательных рассказов вроде «Сражения» и «Детей кукурузы», которые некогда составили Кингу всемирную славу.

Они все тоже довольно легко раскладываются насоставляющие, если знать некоторые детали американского культурного кода, скажем, довольно пугающую неподготовленного человека знаменитую рекламу овощных консервов «Зеленый великан» с жутким ухающим смехом из неведомой дали, откуда явно и произошел кинговский Кукурузный монстр (достаточно один раз увидеть данную рекламу — и не ошибетесь), а часть сюжетом и фабулой вообще имеет корни в мировом кино — Кинг просто подсознательно переписывал потрясшие его фильмы (скажем, те же «Дети кукурузы» — это подробный конспект испанского фильма «Кто может убить ребенка?», вышедшего несколькими годами ранее, а «Сражение» («Поле боя») — развернутое изложение одного из эпизодов полузабытого ужастикового сериала, кажется, «Темной комнаты»). Можно сколько угодно спорить о том, что у Кинга получилось лучше, чем в оригинале, но факт обильного заимствования остается фактом, тем более что мастер на этом отнюдь не остановился. Скажем, его рассказ «Люди десятого часа» одного из поздних сборников — это очевидное переписывание фабулы и одного из ярких эпизодов довольно известного фильма Карпентера «Они живут».

Нет, не то чтобы я был за то, чтобы любой случай цитирования считать плагиатом; в конце концов, если бы не Тарантино и его славная привычка тащить в норку всё, что плохо лежит, подавляющее большинство из нас никогда не узнало бы о чрезвычайно удачных сценах и репликах из всевозможного экспло, трэша и просто редкостных азиатских и латиноамериканских фильмов. Скажем так, широкая публика никогда в жизни не услышала бы чудесной песни чудесной Меико Кадзи «Шура но хана» из старой японской пинку эйги «Госпожа Кровавый Снег», которая ныне широко известна как песня «Цветы кровопролития» («Flowers of carnage») из первого фильма «Убить Билла» — невероятно красивая и печальная, она звучит, когда героиня наносит смертельное ранение предводительнице якудза Орен Иши. Наносит катаной посреди нестерпимо красиво падающего снега — сцена потырена оттуда же, но кому она нужна, эта старая пинку эйга. А вот Тарантино эту сцену практически обессмертил. Нуивот. Многие ли из вас смотрели, к примеру, «Кто может убить ребенка?» Я смотрел, я вообще поклонник экспло и неутомимый киностарьевщик; но многие ли? Только честно? А вот «Детей кукурузы» все, небось, читали и даже смотрели, и даже в разных, прости господи, постановках.

Хотя с «Они живут», на мой вкус, у Кинга вышел перебор, уж больно известная и культовая оказалась лента, опередившая свое время, которую не успели вовремя забыть. Но не станем о грустном.

В общем-то, все рассказы мэтра достаточно далеки от реальности, по тем или иным причинам. Однако Кинг прославился именно как маэстро ужаса, предельно близкого к реальности. У него нет театрального ужаса, как у По, мифического ужаса, как у Гоголя, или ужаса умозрительного, как у Лавкрафта, весь его кошмар происходит сию минуту, здесь и сейчас, с людьми из соседнего двора. И тем цепляет.

И в этой связи особенно странен рассказ «И пришел Бука». Скажем, фабула «Детей кукурузы» совершенно невероятна, но она правдоподобна, поэтому в нее веришь сразу — что называется, веруешь, ибо абсурдно. Невероятны «Грузовики», но все действия случайных посетителей стоянки для дальнобойщиков и атакующих их монстров абсолютно правдоподобны. В невероятную ситуацию попадают герои «Тумана» — но дальше совершенно правдоподобно действуют их сознание и подсознание, работающие на пиковых оборотах.

А вот «Бука» весьма странным образом стоит от всей этой компании особняком. От рассказов, которые пытаются сохранять повседневную логику, кою вдруг нарушает некое невероятное событие. Потому что в «Буке» нарушено самое главное для Кинга: обывательская логика повествования. Ее просто нет как таковой.

В первый раз я читал «Буку» еще в армии, совсем зеленым еще мальчиком-выбегайчиком. Но даже в то время рассказ поразил меня своей странностью и предельной обывательской нелогичностью. Уверен, что вас эти вещи тоже зацепили при чтении. Ну, может, и нет — в юности Кинг все же был дивным рассказчиком, заставлявшим читателя за увлекательностью рассказываемого забывать об очевидных сбоях парадигмы. То есть в рассказе ужасов возможно все что угодно, но даже такой рассказ требует стройности действия и правдоподобности происходящего. Особенно если рассказ ужасов современный, а ты ранний Стивен Кинг — не поздний, о нет.

Между тем что мы наблюдаем в данном рассказе? Рассказчик Биллингс, некий свирепый мужичина вроде приснопамятного доктора Ройлотта из «Пестрой ленты» («ворвался в дом, наследил, испортил хорошую вещь...») приходит к, судя по всему, психотерапевту, доктору Харперу, чтобы рассказать ему, что он убил троих своих маленьких детей. В ходе рассказа выясняется, впрочем, что всех детей убил некий мистический Бука, герой просто палец о палец не ударил, чтобы их спасти. Убив всех детей, Бука на неимением других жертв (мама в жертвы почему-то не годится; запомним это) принялся охотиться за самим героем, при этом уже после первого убийства ребенка приняв пугающий облик утопленника из комикса вроде «Баек из склепа» или «Калейдоскопа ужасов», который Биллингс прочел в раннем детстве. Охота за героем в квартире, видимо, плодов не приносит, потому что Буке для того, чтобы его достать, приходится маскироваться под доктора Харпера, вплоть до резиновой маски, детально изображающей лицо доктора — настолько детально, что во время длительного разговора намеченная жертва даже не подозревает подлога...

Что? Почувствовали уже, как этот совершенно халтурный, убогий сценарий расползается прямо под пальцами? Что это слишком уж дико и глупо даже для непостижимого человеческим умом квартирного монстра? Вот-вот.

На самом деле все достаточно просто. Как говаривал Холмс, дело тут на одну трубку.

Подобные сюжеты я любил выдавать километрами лет в шестнадцать, насмотревшись западного киношлака в виделсалонах. Всё вышеописанное выглядит отнюдь не сюжетом и фабулой кинговского рассказа, это выглядит сюжетом и фабулой первого культового фильма «Демоны», совершенно нелогичными и диавольски несуразными. Зачем, во имя всего святого и банальной житейской логики, неким неопознанным демонам для начала Апокалипсиса нужно заманивать в некий кинозал кучу случайного народу и начать их тут всех люто и смачно убивать? Нет ответа. Жестоко погибают в когтях демонов красивые и шалавные девушки, жестоко погибает задира-негр — сценарий, весьма похоже, писал лютый задрот с шалящим подсознанием, которому не давали в школе красивые ровесницы и которого задирали негры, вот он по достижении совершеннолетия и выместил свои лютые комплексы. Либо сценарий, грамотно просчитав платежеспособную аудиторию, писали ДЛЯ таких задротов. Скучно, девушки; этот культовый фильм испортился, несите следующий.

Однако вернемтесь же к Буке. Ранний Кинг, учитель литературы, вроде бы не замечен в создании подобных бессмысленных и беспощадных сюжетов. Но какие выводы обязан сделать лишенный фантазии следователь (других, напомню, во избежании всякой чепухи туда не берут), выслушав приведенную, нигде не стыкующуюся версию Биллингса про Буку?

Правильно. Всю эту последовательность событий мы знаем исключительно со слов главного героя. Значит, одно из двух. Либо Биллингс своей фантастической версией неумело кого-то выгораживает, известного ему реального убийцу детей или самого себя. Либо всё происходило только в его голове. Как не раз говаривали битлы в замечательном полнометражном мультике «Желтая подводная лодка»: «Это всё только у нас в голове». Они, правда, а некоторый отрезок своей безумной карьеры полагали по молодости лет и общечеловеческой неопытности, проистекающей из совершенно невероятной монетизации любого аспекта их творчества (оглушительный провал финансируемых битлами кинопроектов еще впереди), что это есть хорошо. То, что на самом деле это («всё только у нас в голове») — дурные признаки душевной болезни и ЛСД-прихода, они, к счастью, поймут достаточно быстро (в отличие от некоторых членов «Пинк Флойда»), что позволит кое-кому из них, быстро завязав, в умиротворении и довольстве дожить до наших дней.

Кинг уже не в первый раз обращается к душевнобольным героям. Скажем, в романе «Сияние» он великолепно изображает алкогольный делирий и белую горячку, скорее всего, по материалам собственной биографии. В рассказе «Нона» из раннего сборника герой видит рядом с собой прекрасную девушку-хиппи, которая побуждает его совершать страшные убийства — но которой на самом деле не существует в природе, как мы узнаем в финале. В ужастиках вообще любят такие неоднозначные финалы, как, например, в «Ведьме из Блэр — 2» — когда внезапно оказывается, что зафиксированное бесстрастным глазом видеокамеры совершенно не согласуется с тем, что видели участники ужастика в процессе. В ужастиках такое обычно списывается на козни призраков, хотя свидетельствует, увы, только о душевном заболевании участников (или о массовой истерии — такое тоже бывает, как в «Ведьме из Блэр — 1»).

В «Ноне» Кинг практически прямым текстом заявляет, что источник жутких убийств — больное сознание героя. Автор, конечно, не опускается до прямого текста, но по-другому интерпретировать текст не получается никак (разве что предположить, что незримая девушка была мстительным призраком, что мы с негодованием отметем).

В «Буке» Кинг идет еще дальше, великодушно предоставляя своим читателям решать самим: убил ли детей некий чрезвычайно странный Бука — или же это бессознательно сделал больной герой. Хотя для себя автор определенно всё уже решил, и признаков душевного заболевания Биллингса он в любом случае оставил вагон и маленькую тележку.

Кинг с самого начала демонстрирует нам, что его герой предельно склонен к шизофрении либо уже болен в легкой форме: Биллингс примитивен, неотесан, демонстративно невежественен, агрессивен, груб, болезненно раздражителен. С любимой женой он, по собственным словам, общается следующим образом: «Врешь, дрянь». Биллингс неоднократно грубит даже доктору Харперу — человеку, к которому сам явился за помощью. На самом деле ему не нужна помощь, ему нужно самооправдание — даже несмотря на слова (а может, именно вследствие их), что он сам убил своих детей. Все вторичные признаки шизофрении налицо.

Кстати, начальные слова об убийстве героем собственных детей я бы на всякий случай запомнил. Они, конечо, ничего не доказывают, но могут быть яркой проговоркой подсознания — которое обычно вообще проговаривается слишком часто.

Довольно важно отметить один момент: неведомое чудовище одного за другим убивает у героя детей — а кроватку третьего ребенка Биллингс из принципа все равно выставляет в другую комнату, фактически на расправу монстру. Что это за странная принципиальность?! Зачем он это делает — чтобы мама не мешала ему вершить правосудие?

Мама, конечно, та еще клуша. После первого раза мало что было понятно. После второго раза стоило весьма и весьма насторожиться. Но нет, она позволяет отцу в третий раз выставить детскую кроватку в другую комнату, где мама не сможет помешать ему издеваться над ребенком и вообще увидеть, что на самом деле происходит. Как говорится, один раз — случайность, два — совпадение, три — уже тенденция. Судя по всему, мама в данном случае просто тупая овца. Либо — плач младенцев мешал ей спать ровно так же, как и отцу, и она как минимум была не против, чтобы в очередной раз пришел Бука.

А вот упертую настойчивость Биллингса, настойчиво убирающего детскую кроватку с глаз мамы и обосновывающего это какими-то левыми принципиальными причинами, стоит запомнить.

Судя по тексту рассказа, все три детских смерти были официально признаны естественными. Только мама, если она не была глухонемослепым капитаном дальнего плавания, должна была заподозрить неладное, ибо всё происходило практически у нее на глазах.

Спусковым крючком душевной болезни Биллингса, как минимум балансировавшего на грани шизофрении, стал мощный стресс «тяжелого лета» незадолго до гибели первого ребенка: «Никак не мог найти себе работу, и вот нашел: грузить на складе ящики с пепси-колой. Дома валился от усталости. А тут еще Шерли по ночам орет и Рита ее без конца укачивает. Я был готов выкинуть их обеих в окно, честно слово. Дети иногда могут до того допечь, так бы, кажется, своими руками и задушил». Простодушные слова, которые в данном контексте являются ключевыми словами-подсказкой автора и которые безусловно стоит запомнить.

Кстати, то, что герой сумел устроиться только грузить ящики с пепси-колой, тоже многое говорит о его масштабах и потенциале.

Весьма характерна сцена первого убийства: «В ту ночь Денни разбудил меня в три, как по часам. Я поплелся в уборную, можно сказать, с закрытыми глазами, а Рита мне вдогонку: «Ты не подойдешь к нему?» Сама, говорю, подойдешь. Ну и завалился снова в постель. Уже совсем засыпал, когда она подняла истошный крик». В общем, нет пока еще никакого Буки, есть скрежещущий зубами, ничего не соображающий папа, которого подняли с постели в три часа ночи и который с закрытыми глазами прошел мимо сына, после чего мама нашла детский труп. Подсознание бережно охраняет самосознание Биллингса от травмирующих сцен — то вовремя закрытыми глазами, то наличием Буки.

Рассказывая про третий случай, Биллингс повествует, что ребенок плакал и якобы хотел, чтобы папа забрал его к себе. Однако напомню еще раз, что мы знаем об этом только со слов героя. А вот в первом случае он определенно проговаривается. Ребенок у него на руках якобы истерично кричит: «Бука, папа! Бука!» Мы, читатели, оказываемся обмануты этими словами вместе с сознанием героя и начинаем искать несуществующего монстра. Вот только подсознание героя как раз всё расслышало правильно: «Бука папа! бука!» Потому что «он заплачет — я ему шлепок». Потому что герой определенно тяготится ребенком и не стесняется это демонстрировать, что и заканчивается трагедией.

Рекомендую вспомнить момент гибели третьего ребенка. Когда Биллингс вбегает в другую комнату и успевает заметить, как Бука «трясет его ребенка, как терьер тряпку». После чего герой, даже не удостоверившись в самочувствие ребенка, малодушно и показательно сбегает в процессе экзекуции в кофейню, где высаживает подряд шесть чашек кофе. Насущная необходимость в стороннем искусственном взбадривании, особенно сразу после насильственного акта, забравшего значительное количество сил — тоже признак шизофрении, замечу.

Сразу отвечу всем поклонникам конкретно монстра Буки: это классика психологического вытеснения. Когда герой совершил что-то настолько скверное, что сознание не может с этим мириться и подсознательно сваливает мерзкое деяние на кого угодно — на Борю, на Буку, «это был однорукий человек» (с) «Маска» — но только не на реального автора деяния.

Для начала остановимся на том самом Буке, который «тряс ребенка, как терьер тряпку». Весьма странный способ убийства для мистического создания, не правда ли? Это напоминает скорее действия огромного тупого персонажа «Улицы «Сезам», нежели хитроумного монстра, способного ради того, чтобы добраться до Биллингса, даже раздобыть неотличимую от реального лица резиновую маску доктора Харпера. Между тем всякий молодой отец обязан знать, что трясти маленьких детей ни в коем случае нельзя — у них слишком слабый шейный отдел, и если ребенка трясти, шею ему очень просто случайно переломить. Об этом даже есть в предельно циничном мультсериале «Гриффины», где в одном из эпизодов рассказывается, что у Гриффинов на самом деле было четверо детей — просто одного новорожденного Питер так тряс в припадке дебильного простодушия, что детей осталось трое. Даже распашонки младенцев всегда запахиваются сзади — чтобы там не давил на шейный отдел никакой воротник.

То есть я даже не настаиваю, что Биллингс специально убил своих детей. Одного из них он просто тряс в бешеной ярости, чтобы тот поскорее заткнулся. Других, полагаю, он тоже, совершенно потеряв голову и всякое соображение от бешенства, заставлял заткнуться сходным образом — в тексте не раз упоминается о том, как невероятно Биллингс страдает от ночного детского ора. Однако обнаружив у себя в руках после первого припадка ярости детский труп, герой с пограничной психикой растерялся настолько, что не нашел ничего лучше, чем заместить свое деяние в подсознании деянием Буки — действием, которое стало очередным шагом по пути к полному безумию. Благо ко второму убийству Бука уже стал для него привычным пугалом, на которое можно было свалить все что угодно.

Тут еще очень важно, что Биллингс в третьем случае УВИДЕЛ Буку — свирепого монстра, убивающего его малыша. Это тоже классика психологического вытеснения. Судя по всему, в момент острейшего травматического опыта герой на самом деле узрел собственную перекошенную физиономию — в трюмо, зеркале серванта или полированной мебельной поверхности. Но подсознание не позволило ему этого осознать, не разрешило увидеть самого себя — яростного, пыхтящего, омерзительного убийцу. Чтобы не случилось лишней психологической травмы, что называется.

Вместо этого он увидел Буку.

Окончательно Бука оформился и начал преследовать Биллингса после третьего убийства, когда невыносимое чувство вины, раздиравшее больное подсознание героя, больше не могло удерживаться сознанием и всплыло наружу, превратившись в карающую длань. Такое тоже бывает — когда душевнобольные преступники замещают картины преступления в своей голове, но подсознательно все же ощущают свою вину и вызывают к жизни мстительные сущности, которые обязаны наказать их за произошедшее.

О том, что Бука — плод воображения Биллингса («Это всё только у нас в голове»), лучше всего говорит тот факт, что оформившийся Бука внезапно совершенно необъяснимым образом стал напоминать некого утопленника, который поразил в свое время воображение героя после прочтения комиксов «Байки из склепа». То есть эту информацию, которая на первый взгляд выглядит совершенно нелогичной и необъяснимой, Биллингс мог взять только у себя в голове и больше нигде.

Я напомню, что Биллингс далеко не сразу стал отмечать в Буке привычные элементы своего старого кошмара. Поначалу герой ни слова не говорит о том, что Бука напоминает утопленника. Но когда убит третий ребенок и душевное заболевание уже бушует вовсю, подсознание героя начинает украшать и объяснять Буку. Подсознанию кажется, что совместить его и старый кошмар героя — прекрасная идея. Выслеживая Биллингса, Бука начинает шлепать по мокрому, оставлять повсюду водоросли и т.д. Есть ли у этого какое-то объяснение, даже в рамках ужастиковой логики? Нету. Эта преисподняя индивидуальная и изготовлена в единственном экземпляре для конкретного человека.

Плюс совсем не вписывающиеся в повествование чуланы для галош, с которыми у героя тоже явно свои счеты. Но в больном мире героя отнюдь не удивительно, что Бука выходит из любого чулана города — тоже чисто детский страх, явно извлеченный подсознанием героя из собственных отдаленных глубин.

Ну и финал, который Кинг заготовил для совсем уже нечутких читателей, которые не почувствовали фальши на протяжении всего рассказа героя. Выговорившийся герой уходит, чтобы записаться на следующий прием, но секретарши на месте не застает, что настораживает его и служит спусковым крючком для дальнейшей галлюцинации. Зато в кабинете он вместо доктора обнаруживает Буку — с резиновой маской доктора в распухших от воды руках.

Но постойте. Значит, Бука после всей исповеди благополучно отпустил героя на все четыре стороны. И лишь невероятная случайность снова привела героя в кабинет, где ему была уготована ловушка. В заговоре протиив Биллингса, таким образом, участвует также и секретарша.

Расскажите мне что-нибудь более смешное в своей чудовищной нерациональности.

Да уж, полагаю, доктор Харпер был немало переполошен, когда вернувшийся в его кабинет клиент вдруг начал кричать, что доктор на самом деле Бука. Я, кстати, замечу в скобочках, что поведение доктора как раз никаких вопросов не вызывает: разумеется, это никакой не замаскированный Бука, который должен был себя чем-нибудь выдать, а от начала и до конца беседы — корректный, чуть уставший специалист, старше своего пациента, который тоже быстро раскусил пациента и под конец определенно борется с искушением сдать его в полицию, но все же побеждает искушение, понимая, что герою скорее нужна психологическая помощь. Далеко не факт, что всё, что он рассказал, происходило на самом деле, а не является плодом его больного воображения.

Ну и последний важный штрих — резиновая маска доктора в руках у Буки, словно привет из романов про Фантомаса и фильмов про доктора Мабузе начала ХХ века. Вот только хитроумное изменение своей внешности путем грима и резиновых масок — действо трудоемкое и совершенно нерациональное, оно так и осталось в тех романах и фильмах, большим поклонником которых явно являлся герой рассказа. Когда съемочная техника быстро развилась в достаточной степени, чтобы стало ясно, что такая маскировка будет заметна невооруженным глазом, а читатель стал не такой наивный, как во времена Шерлока Холмса, истории о резиновых масках приказали долго жить, оставшись лишь на долю грабителей банков. Уже в шестидесятые годы создатели пародийного «Фантомаса» с Жаном Марэ и Луи де Фюнесом превращают грим и маски великого преступника в полный балаган, заметный любому, кроме героев фильма, а доктор Мабузе начинает предпочитать пользоваться другими фантастическими способами сохранения анонимности, скажем, полной невидимостью, но не гримом и масками, как в первом фильме франшизы.

Напоследок еще раз вспомню начальные слова героя о том, что это именно он убил своих детей. Как и в случае с «Менталистом», это лукавая инверсия: как бы изначальное признание героя виновным, после чего читателю предоставляется право самому немедленно убедиться в его невиновности. Примерив на себя трагедию Биллингса (у него убит не один ребенок, даже не два, а все три!), читатель мгновенно проникается к нему совершенно ничем не оправданным жалостливым доверием и свято верит любым его ересям о Буке, даже не задумавшись о том, чтобы рассмотреть ситуацию с разных сторон. Да еще и герой так жалостно смотрит на читателя умильными глазами котика из второго «Шрека», что сразу становится ясно: да не, не он!

Мидянинский читатель, разумеется, уже давно расстроился: чего это у вас за кого ни схватись — сумасшедший? То Менталист, то герой Кинга...

Увы: я не сторож брату моему и не имею возможности указывать мэтрам, как именно им следует организовывать свои произведения. То есть я бы и так не стал, конечно. Могу только ловить закономерности, которые казались мэтрам очевидными, но так и не оказались замечены публикою. В утешение могу сказать, что герои следующих двух моих лекций — жестокие убийцы из фильма «Профессия — репортер» и с немецкого хутора Хинтеркайфек — судя по их действиям, совершенно нормальны психически либо, как максимум, пограничны (а последним могут похвастаться большинство наших конфидентов, включая автора данной лекции), то есть в принципе как бы тоже в принципе нормальны, если не принимать во внимание некие частности, не имеющие отношения к делу.

Не переключайтесь.