Отечественная проза для детей — цитаты из книг

У него было острое лицо с выдающимися вперёд зубами и прерывистый мелкий смех. Если бы крысы могли смеяться, они смеялись бы именно так.

Если в отделе и были по-настоящему опасные птицы, то это, безусловно, эму. И дело не столько в их силе, сколько в глупости. К тому же у этих гигантов шалили нервы. Достаточно было резкого движения, чтобы птицы с ногами тираннозавров припускали по загону, как скаковые лошади.

Да? – От негодования Тетерина покрылась пятнами, пробившимися сквозь макияж. – Зато у тебя юннаты! Она проколола меня яростным взглядом. Я впервые понял, что слово «юннат» можно произносить с такой же ненавистью, как, например, «фашист».

– Пшённой каши? – совсем смутился я. – Они разве в природе кашу едят? Тетерина услышала разговор. Слух у неё, вопреки фамилии, был острейший. – Не знаю, как в природе, а у нас чё дадут, то и жрут. Понял?

Сергей немного подождал, а потом заорал: – Пошёл!!! Пеликан хрюкнул от ужаса и скрылся в зимнике. Сергей с грохотом захлопнул дверцу. – Разве вы не говорили, что с пеликанами нужно обращаться бережно? Шеф отмахнулся сачком. – Да что с ними будет? Их палкой не убьёшь!

Сзади человек и пеликан представлялись чем-то целым, вроде раненого сирина, который пытается взлететь.

Мне вспомнилось, что ударом крыла лебедь-кликун убивает наповал лису. Раньше я как-то в этом сомневался. Но сейчас поверил бы, даже если б мне сказали, что он тем же способом убивает лося.

Сергей повернул ко мне нос-крючок и спросил: – Что главное в работе с опасными животными? – Войти в клетку? – предположил я. Сергей покачал головой. – Вовремя из неё выйти!

Хоть я и считал себя человеком, поднаторевшим в определении птиц, видовую принадлежность бурого хищника мне установить не удалось. В конце концов он был отнесён мною к коршунам. Потому что к ним я относил всех неизвестных мне птиц-хищников.

Дверь и рабочий, который, может быть, нужен, встретились в голове женщины и слились в нечто такое, что трудно охватить человеческим разумом. Она попыталась их разъединить, но дверь и рабочий превратились в единое целое. В рабочую дверь. А может, и в дверного рабочего.

Женщина обратила ко мне лицо, и я увидел, что его покрывает макияж яркий, как боевая раскраска индейца. Глаза на лице я отыскал с трудом. По его сторонам болтались серьги таких размеров, что было непонятно, как человеческие уши могут вынести подобную тяжесть.

– Чем же вы занимались? – поинтересовался я. – Кроликами, – ответила мама. Кроликами! Я мог бы ими заниматься при одном условии. Если б у них была шея оленя, глаза ламы и ноги кенгуру. Но у кроликов всё это отсутствовало. У них имелись одни уши. А я, как уже говорилось, с детства был личностью серьёзной.

Ночью в мой сон влетали калифорнийские кондоры и снилась печальная вымершая птица додо. Я бежал через влажный лес с чёрными, как каучук, туземцами и ловил какое-то непонятное животное. Иногда оно напоминало ламу, иногда оленя. А временами у него вырастали кенгуриные ноги, на которых оно уносилось от меня к восходящему…

Вдруг меня больно ударили. Я вскрикнул не хуже Сашки и вскочил. Позади покачивалась огромных размеров поварёшка. Над нею чернел гигантский закопчённый казан, а выше, как некая ещё не открытая планета, окутанная облаками розовой пудры, тускло светилось широкое лицо Тетериной. В атмосфере этого газового гиганта бушевала…

Максимов поворачивается к Нине: – Ты обиделась? – Ты уезжаешь. Почему ты смеёшься? – Чтобы ты не плакала. – Я не буду. Была Монголия. Была Польша... Мы привыкли.