Книги о войне — цитаты из книг

Иногда жизненные обстоятельства не оставляют нам выбора, вынуждая делать то, что нам, возможно, не по душе. Некоторые люди, когда им грустно, не любят расспросов; иногда они сами все выкладывают, а бывает, молчат месяцами… Не думай о боли, и она сама пройдет. Ладно, пусть каждый думает, что хочет, а другой уважает его…

Трагическое по масштабам октябрьское окружение и отступление на Западном и Брянском фронтах было в то же время беспрерывной цепью поразительных по своему упорству оборон, которые, словно песок, то крупинками, то горами сыпавшийся под колеса, так и не дали немецкому бронированному катку с ходу докатиться до Москвы. И двое…

Мы знаем это,потому что в нас есть искра Божья.Она -источник наших страданий.Она же-доказательство вечной жизни.

Освенцим все еще властвовал в моей душе, как и в душе Софи. Неужели этому не будет конца? Не будет конца?

Софи, зараженная восторгом Натана, вцепилась ему в локоть и, сияя как Мадонна, смотрела на меня, точно я был автором «Войны и мира».

– Единственное, чего я не предвидел, – заметил он, – это что я вернусь к жизни в никчемном двадцатом веке.

Самому себе нельзя принести жертву. То, что вы называете жертвой, есть естественная функция народа, ваша функция, моя функция, девочек этих функция. Подвиг для нашего народа не жертва, а одно из его повседневных проявлений.

Теперь мы спрашиваем: как глубоко кроются истоки этого подсознательного стремления к самоуничтожению, а затем и его неизбежного антигосударственного следствия, сознательного стремления к «смерти нации»? И ответом, похоже, является: так глубоко, что и не сыщешь.

– Что он говорит? – спросил Эллис. – Он говорит, что прежнего хозяина кафе депортировали в Германию. Мрачноватое место, не правда ли? А было очень живым, переполненным молодыми людьми и так далее. Стивен поставил бокал среди не стертых с цинковой стойки кружков от других бокалов. Внезапно он понял, что случилось с…

Он знал, что не сдастся в плен, и колебался только, когда застрелиться — попробовать сначала убить кого-нибудь из немцев, если они близко подойдут, или застрелиться заранее, чтобы не впасть в забытье и не оказаться в плену, не успев покончить с собой. В его душе не было предсмертного ужаса, была лишь тоска, что он никогда…

Когда на могилевском аэродроме, где он сел, сбив по дороге встретившийся ему в воздухе «мессершмитт», он услышал в радионаушниках хорошо знакомый голос майора Ищенко, старого товарища еще по Елецкой авиашколе: «Задание выполнили. Возвращаемся. Четверых сожгли, сейчас будут жечь меня. Гибнем за родину. Прощайте! Передайте…

Храбрый — это не тот, кто убить способен, а тот, кто убитым быть не боится. Вернее, хотя и боится, но не остановится перед тем, чтобы быть убитым, выполняя то, что должен.

Сотни убитых, тысячи раненых, возможно, сотня тысяч лишившихся крова, миллион исхудалых, искаженных ужасом лиц. Бесконечный, потрескивающий ковер битого стекла под ногами, затянутое дымом сернисто-желтое небо над головой. Война наконец вернулась домой, туда, где она началась, – вернулась на Вильгельмштрассе.

Если то, что мы делаем, хорошо, почему оно так дурно пахнет – точно вскрытый нарыв? Почему на перроне, ночами, мы испытываем неодолимое желание напиться, да еще и по-свински?

Все мы живем, не зная, зачем и для чего, живем с од- ной целью — стать счастливыми, живем по-разному и все же одинаково.

Как революционеры в «Бесах» Достоевского сплачивали боевую группу коллективным убийством, так и нацисты пытаются сплотить нацию, связав ее жертвенной кровью, – и, конечно, для целой нации крови требуется пролить много. (Из заключительной статьи С. Зенкина)

Чуть выше в том же интервью Литтелл вспомнил фразу Жоржа Батая: «У палачей нет языка, а если они говорят, то на языке государства» (Из заключительной статьи С.Зенкина)

У нас книга Литтелла способна прозвучать болезненным, но полезным напоминанием о прошлом, расчет с которым до сих пор не состоялся до конца, – в частности, о том, что наш народ страшнее многих пострадал от Второй мировой войны, но и сам несет долю ответственности за ее жестокости и даже за ее разжигание. (Из…

Его(главного героя )самоидентификация с автором «Героя нашего времени» может толковаться как очередное нелицеприятное уподобление России и Германии: у нас ведь нечасто вспоминают, что Михаил Юрьевич Лермонтов участвовал в кровавых карательных экспедициях против горцев. (Из заключительной статьи С. Зенкина)

Я, ты знаешь, восхищаюсь большевиками. <...> Если бы не было Гитлера, я, наверное, стал бы коммунистом»

Война, самая уродливая и безнравственная форма самовыражения человеческих амбиций и страстей, чудовищна тем, что даже когда она заканчивается, то всё равно продолжает выжигать всё вокруг и калечить и уничтожать тела, умы и души, не жалея никого - ни тех, кто против неё, ни тех кто за.

Меня ты не поймёшь, напрасно разум силя: Как это я из всех на свете слов Милей не знаю, чем - Россия!..

There was a stack of Australian pound notes scattered sloppily and extravagantly under his crossed legs, and while he felt it was bad luck to count his money, he knew he must have won nearly a hundred pounds. It gave him a thick lustful sensation in his throat, the kind of excitement he received from any form of abundance.