Женщина, которая рулит: застольные беседы настоящей феминистки

Критик: Лидия Маслова
Рецензия на книгу Бабаза ру
Оценка: *

В названии сборника малой прозы Татьяны Москвиной «Бабаза ру» зашифрована первая часть сексистской пословицы «Баба за рулём — как обезьяна с гранатой». До разъяснения второй части дело так и не доходит, тем более что у язвительного автора радиус поражения будет побольше. Тут скорее можно говорить о базуке, тем более что на нее намекает «Бабазбука», любопытное водительское пособие, написанное героиней стержневой и самой остроумной вещи сборника, давшей ему название и имеющей жанровое определение «Table talk, или Застольные разговоры».

Застольный разговор завязывается в кафе «Огонек» за салатом «Витаминный». Постоянный читатель Москвиной знает, как ее радует вся эта причудливая советская ономастика, и несчастный салатик получает по полной: «Мелко нарезанная капуста с морковкой, облитая подсолнечным маслом и сбрызнутая уксусом, — это салат «Витаминный». Не «Молодость», не «Свежесть», не «Овощной каприз» и не «Сон в Пекине». Это, гады, салат «Витаминный», и он пребудет им во веки веков».

Название прозрачной жидкости не обсуждается — это основное топливо, на котором движется table talk двух молодых пенсионерок по имени Наташа. Наташи обсуждают технологию приготовления борща, рассказ Александра Грина «Отшельник Виноградного пика», список профессий, недоступных женщинам («Какой рок преградил женщинам путь к нажористой должности чистильщика обуви?»), естественную женскую неприязнь друг к другу и ее проявления в литературе, необходимость легализации наркотиков для лиц старше 60 и другие увлекательные вопросы, по каждому из которых у Москвиной есть что сообщить не совсем тривиального.

Мотивацию и механизм этой готовности непринужденно высказаться практически на любую тему автор отчасти приоткрывает в заметке вместо предисловия под симптоматичным названием «Беспокойная я», где называет основной мотивацией писательского творчества возможность выйти за пределы своего «я». Песню про беспокойную 17-летнюю самарчанку, которую кружит любовь, Москвина цитирует и в послесловии, как бы сооружая рамочку для портрета своей лирической героини — создания столь же очаровательного, сколь и невыносимого.

Смешанные, а то и взаимоисключающие чувства вызывает героиня повести «Сестра трезвость». 49-летняя жительница спального района Петербурга возвращается из гастронома (который она называет не иначе, чем «гадское торжище»), варит всё тот же неизбежный борщ для мужа и сына, при этом попивает водку, ностальгирует по тем временам, когда ходила во Дворец молодежи слушать Башлачева и Цоя, а также размышляет на философские и эстетические темы. Такие, например, как художественные преувеличения в поэтике Галича: «У Галича в «Караганде» — «режу меленько на водку лучок...» Он вообще резал лук на водку, Галич-то? Небось жена справлялась».

Одна из сквозных тем москвинского сборника — попытка полюбить ближнего вопреки своей природе мизантропа-индивидуалиста, в той или иной степени присущей всем героиням. В первом рассказе «Обмани смерть» женщина выпрашивает у Всевышнего «немножко любви к людям», но лишь для того, чтобы убедиться в порочности и вредности этого благостного чувства. Вообще лирическая героиня Москвиной — крайне многоликая натура, от которой не знаешь, чего ждать в следующем абзаце. Предсказуема она лишь в одном: как только на горизонте намечается что-то уравнительное и обобщающее, она начинает закипать, как чайник: «Если жить вне коллектива, ничего этого не нужно. Как в деревне крестьянину. Лицо, может, и корявое, а своё. Не надо его кривить в подлых улыбках — «Ниночка Олеговна, как вы сегодня прекрасно выглядите!»

При малейших признаках попыток внешнего мира затащить героиню в ту или иную общность прямо физически чувствуешь, что буквы наливаются кровью, как глаза «бабазы», уже изрядно продвинувшейся в процессе алкогольного «вырубания» головы, позволяющего хоть как-то выносить окружающую действительность: «...давно подмечено, если у человека вырубает голову, остальное тело преисполняется неиссякаемой жизненной силы. Оно наконец свергло тиранию разума и может блаженствовать, пропуская через себя чистую стихию бытия...»

Еще одна игра слов, кроме «бабазы», содержится в названии рассказа в лицах «Ферштейн?» — это и вечный немецкий вопрос, и фамилия героини, особы тоже довольно беспокойной («Анна Львовна была не из тех людей, что в состоянии сидеть на попе ровно»). Страдает от этого беспокойства ее собеседник, пытающийся всего-то составить несложный перечень ее анкетных данных, чтобы дать ход ее же собственному заявлению.

Это даже не столько рассказ, сколько камерная пьеса, в которой неуловимая и ускользающая от попыток ее зафиксировать «вечная женственность» одерживает сокрушительную ментальную победу над простодушным мужиком, тщетно пытающемся нащупать какие-то надежные точки опоры в зыбкой действительности. Однако гражданка Ферштейн решительно отказывается понимать эту тягу к определенности, выруливая к абсолютному релятивизму.

В отличие от недалеких феминисток, борющихся за право самостоятельно напяливать пальто, хитрая Москвина знает, что сила женщины и секрет ее всемогущества совсем в другом: «Итак, я не водитель, но я могу сыграть роль водителя, войти в образ. Симулировать, коли вам угодно, — а кому, как не женщине, знать, что такое симуляция, имитация и актерство, правильно? Женщины могут симулировать что угодно».

* Оценка указана редакцией Livelib