Корова как объект социального дискурса

Критик: Андрей Мягков
Рецензия на книгу Все, способные дышать дыхание
Оценка: *

«Асон» — это «трагедия», или, если хотите, «катастрофа». У него много ликов: проваливаются под землю города, все живое терзают радужная болезнь и слоистые бури, а еще звери начинают говорить — то есть овладевают человеческой речью, которую в этом случае как-то неправильно уже называть человеческой. И, конечно, асон случился — иначе не случился бы роман Линор Горалик «Все, способные дышать дыхание», потому что эта книга целиком об асоне, а если точнее: о неприятных этических проблемах, связанных с тем, что корова на скотобойне теперь может промычать любому решительно настроенному человеку с пневматическим пистолетом: «Не надо! Надо кормить!»

Нужно сразу подчеркнуть, что остальные признаки асона Горалик не интересуют ни капельки. Они частенько маячат перед глазами, нагнетая эсхатологической безнадеги — Израиль, в котором разворачивается действие романа, превратился в какую-то пустыню, испещренную лагерями для беженцев и тающими городами, живущими по законам военного времени, от пайка до пайка — но все это пунктиром и в конечном счете нужно скорее затем, чтоб ловчее озадачить читателя очередным этическим уравнением. Таких уравнений здесь что-то около ста — по числу главок, по сути отдельных зарисовок, которые соединяются в роман сквозными персонажами и тому подобными — довольно аккуратными, нужно сказать — стежками. А иногда не соединяются ничем, но это не страшно: текст вопреки всему остается более-менее традиционным романом, потому что непосредственно фантастические элементы, как мы помним, Горалик ни капельки не интересуют.

А интересуют Линор, как напрямки и заявлено в аннотации, эмпатия и вопросы вроде «становится ли после асона корова со скотобойни, как и все, способные дышать дыхание, объектом социального дискурса, или остается говядиной». Не всегда эти вопросы ставятся во всех смыслах ребром, но парадигма плюс-минус такая: способно ли одно живое существо принять чужую боль и поступиться собой ради другого существа — тоже живого и тоже говорящего, прямо как так ты сам. И ведь не каждого, кто отказывается есть говядину, можно назвать порядочным — хочется написать «человеком», но по правилам нового мира, конечно, «существом» — и Горалик об этом помнит, так что этические задачки не ограничиваются исключительно проверками на межвидовую ксенофобию. Текст вообще крайне изобретателен едва ли не на каждом своем уровне: скажем, олицетворение здесь, по сути, вывернуто наизнанку, и не животные наделяются человеческими качествами, а наоборот — их внезапная речь обнажает в человеческом животное — и продолжать можно еще долго.

Проблема в том, что сколько бы изобретательности нам ни завезли, в конце концов авторский взгляд все равно упирается исключительно в эмпатию или ее отсутствие, максимум — в почти не обособленное от них чувство вины. Горалик как будто слишком сконцентрирована на психотерапевтическом эффекте своих историй, слишком старается уколоть, и это волей-неволей вытравляет из текста жизнь, превращая роман в какой-то учебник по сопереживанию. Из-за этого уже к сотой странице ловишь себя на мысли, что это очень монотонное чтение — по-настоящему моно, без всяких тонов. Мысль эта, забегая вперед, появляется не просто так, и на последних страницах нас ждут примерно те же уравнения, что и вначале, разве что крови побольше. Ни по оной из осей координат сколь-нибудь значительного движения не предусмотрено, так что читатель вслед за автором вынужден наворачивать концентрические круги вокруг одной-единственной болевой точки — разумеется, это выматывает, а местами ощутимо раздражает.

Видимо, прекрасно это понимая, Линор попыталась разукрасить книгу максимально возможным количеством текстуальных бирюлек. Чего здесь только нет: повествователями выступают как люди, так и животные, одни главы представляют собой фрагменты из постапокалиптических детских пособий и сборников песенного армейского фольклора, другие — короткие граффити на арабском, вроде «И как оно без поводка?»; есть фрагменты, оформленные как пьеса, а есть оформленные как пьеса, но в два столбца… То же показное богатство и на микроуровне: вдосталь интонаций и голосов, занятные эпитеты — и апрель «тугоплавкий», и лицо «мелкоочечное» — попадаются, наличествуют даже всякие приемчики вроде частушечного ассонанса: «Пока шерочка тяжко дышит и душно шебуршится, тщась нащупать и вытащить, машерочка мягко мяучит и мысленно мелкому маячит…» Особая лингвистическая изюминка — много иврита, иногда обрусевшего. Обсценная лексика в качестве умеренно острой — для определенного круга читателей — приправы тоже на месте.

К сожалению, снова проблема: избыточность почти всегда формальна и лишь подчеркивает заглавную монотонность. Здесь есть, например, без шуток прекрасная первая глава, герой из которой — сейчас будет миниатюрный спойлер, в котором ничего страшного нет, но особо впечатлительным лучше зажмуриться до конца абзаца — вновь появляется в самом конце книги. «Это снова я, покойный нарратор первой главы», — представляется он и рассказывает, как когда-то пытался сфотографировать геккона в раковине, но уронил телефон и сломал ящерке спину, оторвав к тому же и лапу — и он понятия не имеет, зачем это рассказывает, просто оно крутилось у него в голове. И ведь не поспоришь — действительно, не особо понятно, зачем, после сто одной вариации на тот же мотив, и в общем-то, это отлично иллюстрирует все, о чем я распинался выше.

Тут бы справедливости ради начать хвалить роман, но есть еще одна проблема, о которой нет сил молчать, хотя, может, и стоило бы — а то как будто падающего подталкиваешь. Дело в том, что «Все, способные дышать дыхание» требует недюжинных моральных — душевных, если хотите — усилий. Горалик дьявольски умело конструирует болезненные ситуации и монтирует их одну за одной, без передышки, так что книгу действительно некомфортно брать с наскока — особо восприимчивые даже могут почувствовать себя главным героем «Зеленой мили». Против такой сложности я ничего не имею, даже наоборот, всеми руками за — но вдобавок к этому роман просто технически некомфортно читать: Линор ведь не только меняет рассказчиков чаще, чем перчатки, но и катастрофически, как говорят очечные литературоведы, сужает панораму. Проще говоря, зачастую неясно, животное перед тобой или венец творения, о ком идет речь и что вообще сейчас происходит. Подсказок иногда приходится ждать до конца главы, иногда они появляются через десяток глав, и, опять же, никаких возражений — тот же Фолкнер блистательно выводил этим из себя еще в прошлом веке, — но Горалик как-то заигрывается. Сначала это даже работает, но затем прием кооперируется с двумя описанными выше проблемами и тоже превращается в проблему.

В итоге перед нами талантливый текст, который раздражает своим топтанием на месте, раздражает формальной избыточностью своих пируэтов и через который раздражающе нелегко продираться — а все из-за того, что в какой-то момент понимаешь, что продираться-то и некуда. Хотелось бы сказать «раздражающе талантливый», но, к сожалению, в случае со «Всеми, способными дышать дыхание» эти два слова играют в разных командах — и главная интрига в том, кто победит, когда вы начнете перелистывать страницы.

* Оценка указана редакцией Livelib