Дмитрий Стахов о книге «История испанской инквизиции»

Критик: Дмитрий Стахов
Рецензия на книгу История испанской инквизиции
Оценка: *

В 1912 году сотрудник издательства Брокгауза и Ефрона Самуил Лозинский готовил к печати фундаментальный труд американского историка Генри Чарльза Ли «История инквизиции». Издательство командировало Лозинского в Испанию, где Самуил Горациевич, после работы в архивах (в частности в «Archivo de la Corona de Aragon») начал писать свой собственный труд, «Историю испанской инквизиции». Опубликованное в Санкт-Петербурге в 1914 году исследование Лозинского до сих пор оставалось единственным в России по данной теме. И вот наконец сто с лишним лет не издававшаяся книга Лозинского вышла в издательстве «Ломоносовъ» в современной русской орфографии.

Книгу отличают глубочайшее проникновение в предмет исследования, точный и образный язык. Также следует отметить — скорее всего, такую задачу автор перед собой напрямую не ставил, — что ведомый Лозинским среднестатистический читатель уже с первых страниц книги начинает выстраивать параллели между событиями, описываемыми в «Истории испанской инквизиции», и событиями значительно более поздних времен. Например, с тем, что происходило во времена Великой Французской революции, с «религиозными» процессами ХХ века, в частности с делом Бейлиса. Эти параллели становятся особенно явными, когда деятельность инквизиции как политической полиции (испанская инквизиция после того, как королевская власть в Испании перешла к Бурбонам, стала именно таковой) кажется предтечей достославной деятельности НКВД-КГБ СССР.

Впрочем, выстраивание читателем подобных, даже спровоцированных автором параллелей, по мнению одного выдающегося отечественного историка, свидетельствует скорее о том, что читатель в исторической науке неопытен и не может пребывать, так сказать, в описываемом автором времени, воспринимать его в неповторимом, уникальном своеобразии.

Лозинский, конечно же, не провоцирует читателя. Он всего лишь вскрывает глубинные механизмы испанской инквизиции, зародившейся в 1478 году по инициативе Фердинанда II Арагонского и его супруги, Изабеллы I Кастильской. Причем автор аргументированно подчеркивает принципиальное отличие испанской инквизиции от действовавших с 1215 года и созданных папой Иннокентием III одноименных учреждений католической церкви. В частности — особенности испанской инквизиции, которая занималась далеко не только вопросами веры, а основной упор делала на иудействующих, тех маранах, которые были только внешне католиками, но продолжали следовать еврейским законам, а также на морисках, то есть недавно обращенных в христианскую веру мавров и их потомков. Немалое значение имел и тот факт, что с 1483 года трибунал инквизиции возглавил Великий инквизитор Томас Торквемада, сам имевший еврейские корни. Именно происхождение помогло Торквемаде составить удивительно подробный «опросный лист», по которому инквизиторы могли определить иудействующего (Лозинский этот лист приводит), а также Кодекс, задавший принципы работы инквизиции и использовавшийся вплоть до тридцатых годов XIX века.

Деятельность испанской инквизиции, выстроенная исключительно в интересах королевской власти, постоянно подвергалась критике со стороны Рима. Папы публиковали буллы, в которых писали, что с «некоторого времени арагонские инквизиторы руководствуются в своих действиях не религиозным усердием, а жадностью к деньгам». Кроме того, Папы были недовольны той практикой применения Кодекса Торквемады, по которой для обвинения было достаточно только доноса, причем ни имени доносчика, ни содержания доноса подозреваемый не знал.

Так, например, булла папы Сикста IV ставила своей задачей положить конец тому, что после поступления доноса «вся дальнейшая процедура инквизиционного трибунала заключалась в том, чтобы исторгнуть у обвиняемого признание вины при полном лишении его законной защиты, сокрытии имени обвинителя и невозможности ссылаться на свидетелей, могущих говорить в его пользу». Однако новая эра справедливости и права не наступила. Папа на самом деле и не хотел реорганизовать инквизиционные трибуналы. Он надеялся с помощью буллы от 18 апреля 1482 года вырвать из рук короля Фердинанда тотальную власть над испанскими католиками (как «исконными, так и новообращенными») и получить под свое управление такое выгодное в финансовом отношении дело, как инквизиция. Лозинский пишет, что если бы Папа не руководствовался лишь вопросами власти и денежной выгоды, то история Испании на несколько веков приобрела бы совершенно иной характер.

Как бы то ни было, инквизиция получила ту власть, которая повергала всю страну в трепет, портила нравы, заставляла почти все испанское общество, от благородных грандов до беднейшего крестьянства, включая и священнослужителей, разделиться на две категории — на тех, кто доносит, и тех, на кого доносят. Причем переход из категории в категорию был делом обыденным, а защиты от преследований инквизиции не имел никто.

Далее на ум приходят все новые параллели. Так, известный миф о том, что будто бы ратовавший за повсеместное внедрение гильотины доктор Гильотен сам был гильотинирован, созвучен истории о создании в Севилье (1481 год) специального места для проведения аутодафе, кемадеро: «В четырех углах кемадеро находились статуи библейских пророков, сделанные на пожертвования некоего Месы. Впоследствии, однако, оказалось, что этот Меса был иудействующим, и его сожгли на том самом кемадеро, которое он так великолепно изукрасил». Любопытно также случившееся уже в 1808 году (можно сказать, на излете деятельности инквизиции) дело аббата Марчены, которое послужило основой для создания фильма Милоша Формана «Призраки Гойи». Аббат, активно сотрудничавший с инквизиций, в чем-то провинился перед нею и в начале Великой французской революции бежал во Францию, откуда вернулся уже в качестве секретаря маршала Мюрата. Инквизиция тут же начала преследование, арестовала Марчену, но Мюрат отдал приказ освободить его силой: прежней власти у Великого инквизитора уже не было.

Инквизиция была отменена Манифестом кортесов пятого февраля 1812 года. Правда, путем интриг и давления на королевскую власть она добилась того, чтобы Манифест был заморожен. Инквизиция с переменным успехом (иногда — с прежней жестокостью) действовала до 1835 года. Более того, продолжали применяться положения Кодекса Торквемады об иудействующих. Так, в 1824 году был обвинен в иудействовании учитель Каэтано Риполь, вся вина которого состояла в том, что он публично заявлял будто «суть религии заключается в изречении „не делай другому того, что не желаешь, чтобы делали тебе”».

Риполя торжественно сожгли на костре, что вызвало взрыв негодования в Европе, и Манифест кортесов наконец вступил в силу. В нем были очень примечательные слова, которые хочется процитировать: «Ужас инквизиции заключается не в ее темных и сырых тюрьмах и не в ее страшных кострах. К этим средствам прибегали во многих государствах, и Англия, и Германия, и Франция также жгли и преследовали еретиков. Ужас испанской инквизиции в том, что она составляет единое, прекрасно организованное, хорошо дисциплинированное, всемогущее и ничему не повинующееся учреждение, действующее путем отлучения от церкви и пыток там, где она это находит необходимым. Ужас инквизиции в том, что она заглушает всякую мысль, всякое движение вперед, убивает всякое проявление творчества, порабощает общество и низводит человека на степень животного. Она — вечно неизменная — вступила в страшное единоборство с всегда мятущимся, ищущим всего нового и нового и никогда не удовлетворяющимся человеческим духом».

* Оценка указана редакцией Livelib