Распушите свои чувствилища

Критик: Юрий Володарский
Рецензия на книгу Метафизика Венеции
Оценка:

Биографические сведения о Глебе Смирнове — это нечто, исторический факультет МГУ в них самое ординарное. Дальше — скитания по Европе, иезуитский университет Gregoriana при Ватикане, диплом по философии языка, разработка «стратегии Тотального Рецензирования», создание метарелигии «Артодоксия», работа библиотекарем у графа Джироламо Марчелло, выпуск книги под названием «Распушение чувствилищ»... Пожалуй, принять все это к сведению перед тем, как приступить к «Метафизике Венеции», будет не лишним. Чтение предстоит небанальное.

В книге собраны произведения, написанные в разные годы и в разных жанрах. Есть тут и мемуары, и искусствоведческие эссе, и перевод философского трактата XVII века, сильно смахивающий на мистификацию (со Смирнова станется!), и рассказ не вполне ясного свойства — не то история из жизни, не то сущая выдумка. Из сочинений автора вырисовывается его собственный портрет: аристократ, эпикуреец, бонвиван, специалист в области философии, особенно античной, блестящий знаток всех и всяческих искусств. А еще венецианец до мозга костей: представить себе Смирнова вне Венеции, где он обретается уже почти двадцать лет, теперь решительно невозможно.

Практически все тексты «Метафизики Венеции» так или иначе связаны с самым удивительным городом на земле, хотя тут Смирнов может возразить, что не на земле, а на воде, и отчасти будет прав. Начинает он с верхнего «до»: «Три встречи» это не с кем-нибудь, а с самим Бродским, причем всего за два месяца до его смерти. В ноябре 1995-го Смирнов случайно столкнулся с поэтом на одной из улочек города, имел наглость с ним заговорить, вызвал интерес и симпатию (неудивительно). Последовало продолжение, и наглость стремительно возросла: дерзкий молодой человек не просто беседует с Бродским, но отчаянно с ним спорит и даже подвергает поздние сочинения великого жесткой критике. Третья встреча оказалось посмертной: в июне 1997-го Смирнов присутствовал на перезахоронении праха поэта на острове Сан-Микеле.

Следующие три раздела посвящены непосредственно Венеции, и они чудо как хороши. Там обнаруживается множество точных остроумных замечаний: о неразрывности в этом городе материального и духовного, о том, что Венеция не для свадебных путешествий, а для расставаний и принятия важных решений, о бесполезности прогулок по ней с картой — «все равно, что перед неземной женщиной упереться в анатомический атлас». Эту часть книги венчает глава «Венеция vs Петербург». Найдите десять различий; кто не сможет, пусть прочтет у Смирнова. В частности, о том, что Венеция органичная, романтическая, республиканская, а Петербург измышленный, классицистический, имперский. Еще Петербург — город логоса, город поэтов, а вот Венеция — услада для глаз, прибежище художников.

Шестой раздел книги, состоящий из трех текстов, озаглавлен «Любовь», и в нем искусствовед примеряет наряд беллетриста. Первый рассказ, о неблагодарном пианисте и мстительной преподавательнице, — чистый фикшн. Второй написан от первого лица, но в реальности встречи Глеба Викторовича с неземной красоты светской дамой, в подлинности упоительного флирта,обернувшегося сокрушительным кошмаром, приходится сильно сомневаться. Третий представляет собой обнаруженный Смирновым в графской библиотеке «Трактат о вечной любви», который он приписывает сочинителю XVII века Даниэлло Бартоли, и тут подозрения еще более серьезные: есть основания предполагать, что настоящим автором этих философских эпистол является сам Смирнов.

Завершающий текст «Метафизики Венеции», «Видение на берегах Леты», — безудержная фантазия об Элизиуме. В ней Смирнов собрал и перезнакомил гениев всех времен и народов, причем не только писателей-художников-режиссеров, но и выдуманных ими персонажей. Бердсли здесь приятельствует с Лермонтовым, Лесков позирует для Лотто, Чаплин прохаживается со Свифтом, Голем является в компании с Левшой, а Дракула со Снусмумриком. Эта идиллия — еще один аргумент в пользу главного тезиса книги: «У человечества нет другой истории, кроме истории искусств». Вряд ли этот тезис полностью справедлив, но уж больно симпатичен.