16 сентября 2016 г., 00:00

904

«Шум времени»: биографический роман Джулиана Барнса о Шостаковиче

1 понравилось 0 пока нет комментариев 0 добавить в избранное
boocover.jpg
Критик: Галина Юзефович
Рецензия на книгу Шум времени
Оценка: r45-green.png


Удивительным образом в России «Шуму времени» Джулиана Барнса — биографическому роману о Дмитрии Шостаковиче — приходится труднее, чем на родине. Английский читатель ожидает от этой книги исключительно эмоциональной и психологической убедительности: уместность цитаты из Пушкина или загадочного русского выражения «уши вянут» ему куда менее важна, чем возможность сопереживать герою как универсальному человеку, как представителю одного с ним биологического вида. Российский же читатель помимо этого серьезного требования предъявляет книге еще одно, не менее тяжкое — верность описанной эпохе, достоверность деталей, абсолютная, практически недостижимая для иностранца точность интонации. Для англичанина «Шум времени» — это книга об абстрактном художнике в плохое время. Для нас — роман о нашем родном Шостаковиче в нашем кровном, родном аду ХХ века, и горе чужаку, который, взявшись говорить об этом, хоть раз сфальшивит. Одна неточность, один жалкий тост «на здоровье», и никакая «внутренняя правда» уже не спасет роман в наших глазах — он превратится в развесистую «импортную клюкву».

Скажу сразу — с этой второй задачей Барнс (бережный и влюбленный знаток всего русского) справляется на удивление чисто. Пословицы, поговорки, а также цитаты из Пушкина, Ахматовой или постановлений ЦК, может быть, и относятся к первому — самому очевидному для нас, верхнему слою эрудиции, но тем не менее безукоризненно уместны, а главное многократно превосходят ожидания. Даже единственный по-настоящему смешной ляп (Анапа, куда Шостакович едет отдыхать с первой возлюбленной, внезапно оказывается в Крыму) — и тот на совести переводчика: в оригинале значится Кавказ.

Иными словами, с облегчением переведя дух — нет, неловко нам за Барнса не будет — можно приниматься за первый — универсальный, общечеловеческий и, собственно, единственно важный уровень «Шума времени». Назвать эту книгу романом, пожалуй, не совсем точно: в действительности это очень личное, почти интимное эссе, диковинная (и при этом весьма успешная) попытка внутреннего перевоплощения англичанина Барнса в русского Шостаковича, успешного писателя — в композитора и музыканта. Несмотря на то, что формально повествование в книге ведется от третьего лица, практически мгновенно читатель перемещается внутрь головы Шостаковича — тонет и растворяется в его нервной, дерганой рефлексии и перестает различать границу между собой, автором и героем, а заодно и между реальностью и художественным вымыслом. Нерасторжимость этого тройственного союза — читатель, автор, герой — приводит к странному и волнующему эффекту: места для внешней, рассудочной критики не остается, и сочиненный, насквозь искусственный текст — не дневник, не воспоминания, не исповедь, вообще не документ — становится какой-то высшей, единственно возможной правдой. Да, конечно, Шостакович был именно таким. Да, именно так — только так — он и думал. Иного и вообразить нельзя.

Роман делится на три разнесенные во времени, но одинаково статичные части. В первой из них Шостакович размышляет о себе и мире, стоя ночью 1937 года на лестничной клетке с чемоданчиком в руке (внутри — смена белья, зубной порошок и две пачки папирос «Казбек»). После казни своего многолетнего покровителя Тухачевского и разгрома в прессе оперы «Леди Макбет Мценского уезда» композитор и сам ждет ареста. В наивной надежде обмануть рок и уберечь от опасности жену и годовалую дочку, он топчется на площадке, расчитывая перехватить ангелов смерти возле лифта, а попутно думает, вспоминает, спорит с собой и с воображаемыми оппонентами… Во второй части (действие ее отнесено к 1948 году) Шостакович летит из Нью-Йорка, со всемирного культурного конгресса, где ему пришлось публично и позорно отречься от своего великого современника — Стравинского. И, наконец, третья часть посвящена старости Шостаковича в относительно «вегетарианские» хрущевские или брежневские времена: композитор едет в персональном автомобиле, продолжая в душе анализировать, обкатывать пережитое. Лейтмотив первой части — страх, второй — стыд, третьей — горечь и тоска. Относительно безбедная (не посадили, не сослали, никто из близких не пострадал, ордена, личный водитель, шесть ленинских премий, дача, квартира в центре…) биография Шостаковича в интерпретации Барнса оборачивается глубинной и многогранной трагедией художника, у которого эпоха под страхом смерти вымогает вещи ему органически не свойственные — «оптимизм», простоту, предательство, двоемыслие…

«Шум времени» — безусловный оазис для филолога. По-тыняновски устроенная композиция (открывающий книгу случайный на первый взгляд эпизод потом повторяется еще раз, ближе к концу, и уже с другого ракурса), двух-, а то и трехслойные цитаты, умная и аккуратная игра со структурой — неслучайно же, например, статичность повествования противопоставлена подвижности декорации (лифт, самолет, автомобиль). «Шум времени» — рай и для меломана: очевидно, что рваный, атонический и сложный ритм текста напрямую отсылает к симфониям Шостаковича, цитирует и воспроизводит их стиль в слове. Великолепная, тонкой выделки книга, допускающая — более того, настойчиво предлагающая — множество вариантов осмысления и прочтения.

Однако, пожалуй, главное, чем ценна книга Джулиана Барнса здесь и сейчас — это ее пронзительная, почти болезненная актуальность для российского читателя. Как соотносится честность человеческая и честность художественная и есть ли между ними граница? Чем мы готовы заплатить за комфортную жизнь для себя и близких? Есть ли этическое оправдание для иронии (спойлер: нет, по мнению Барнса, ирония — это убогое и постыдное оружие слабых, разъедающее общество хуже раковой опухоли)? Можно ли писать — стихи, музыку, да хоть что-нибудь — в стране, где все давно и прочно поставлено с ног на голову?.. А жить в такой стране можно? Нет? А что же делать, если ты родился русским — именно русским — композитором?.. Даже по этому очень краткому списку вопросов понятно: «Шум времени» — исключительно русская книга, куда более русская, чем английская, и дело тут не только в фактической и интонационной точности. Что-то такое Джулиан Барнс вдохнул вместе со своей любимой музыкой нашего Шостаковича — что-то исключительно российское, глубинное, корневое. И вот теперь оно проросло наружу.

Источник: Meduza
В группу Рецензии критиков Все обсуждения группы

Книги из этой статьи

1 понравилось 0 добавить в избранное

Комментарии

Комментариев пока нет — ваш может стать первым

Поделитесь мнением с другими читателями!