Репортаж: О зачетке Гумилева

Посещение музея Ахматовой в Санкт-Петербурге

Это было в музее Ахматовой, куда пришла с данью уважения любимому поэту. Когда имеешь минимальное представление о французском языке, соблазн воспользоваться суффиксом -эсса применительно к женщине, писавшей стихи, довольно высок. Но сама Анна Андреевна предпочитала зваться в английском усредненно-асексуальном стиле; а стихи ее, необыкновенно страстные и чувственные — все-таки в большей степени мужская поэзия. В том, что касается совершенства формы и потрясающей силы воздействия. Потому — поэт.

Люблю с восемнадцати, когда узнала. С Ахматовой и Цветаевой в русской поэзии серебряного века, как с Достоевским и Толстым в прозе золотого — поклонники делятся на два лагеря, и демаркационная линия довольно четкая. Всем предыдущим внутренним настроем была подготовлена к тому, чтобы влюбиться в цветаевскую поэзию: о ней с восторгом Иван Ефремов, который детский кумир; ее обожает старшая сестра — мой идеал; и прежде стихов еще (которых трудно достать, да-да, таково советское время) прочла «Мать им музыку». Но вот случился сборник. И ничего.

Сердцу не прикажешь, сердце выбрало ахматовские стихи:

«угадаешь ты ее не сразу, жуткую и темную заразу... Ту, что люди назвали любовью».

С любовью к поэзии легче, чем к человеку, ничего не приходится омывать пыточною кровью. Филигранное совершенство, чеканная четкость, эмоциональные вихри и водовороты гармонии, проверенные алгеброй не умозрительной, но высшей, приводящей на ум музыку сфер — такова поэзия Ахматовой. Эталон.

Померк-потускнел девичий восторг перед стихами Гумилева (но ведь так и положено, в литературной табели о рангах АА на более высокой позиции, нет?); утратило уникально-отверженный флер увлечение «Этногенезом и биосферой» (никто о таком не слыхивал, а я, блин, люблю) Льва Гумилева. Первый и второй готовили встречу с ней, любовь к мужу и сыну предвосхитила любовь к Великой. Этим все началось, этим и закончилось.

Анна Андреевна осталась в уме и сердце жительницей литературного Олимпа, великой и прекрасной богиней; печальницей всех сирых на земле; другом Пастернака, разделившим с ним бремя гонений; наставницей Бродского. И поэтом, любимым в 18. Я не возвращалась к ней после. А Гумилев, высокомерно отнесенный по разряду девочкового чтения, входил в мою жизнь снова и снова.

Роман любимого писателя, альтернативная история, где Николаю Степановичу довелось спастись, выжить после расстрела («Посмотри в глаза чудовищ» Лазарчук, Успенский). Интерес к творчеству Артюра Рембо, его «Пьяный корабль», и рядом, как скованный одной цепью, «Заблудившийся трамвай» Гумилева. Литературные мистификации, Черубина де Габриак — и снова он с Дмитриевой и Волошиным. Психоделические опыты Бодлера — «Путешествие в страну эфира». И, не в силах противиться очарованию — «Глоток зеленого шартреза».

Всякий раз новой гранью, глубже, мощнее и ярче. Просто Ахматова должна была прийти один раз и воссиять во славе навеки. Недосягаемым божеством. А Гумилев оказался тем, кто все время встречался, и каждая встреча была подарком судьбы. Просто у меня так. И я не думала о нем, когда шла в ее музей, честно. Проходишь двориком, мимо памятника, уже купив билет во флигеле.

После в гардероб, наверх (вы не спутаете ее квартиру). На входе служительница, озабоченная продажей экскурсии иностранным гостям, вошедшим с тобой одновременно, указывает головой в направлении начала экспозиции. Идешь. Чемоданы и сундуки. Кажется, здесь собрано неимоверное количество потрепанных дорожных кофров. Жизнь в ритме великого переселения народов?

А потом, среди таких же, совершенно не музейного вида и оформления вещей, так близко, что рукой можно дотронуться (и вот тут я не уверена, возможно аберрация, но, кажется, даже не за стеклом, совсем в одном с тобой пространстве) — зачетная книжка. «Гумилев». И обжигает вот этим самым, до «задохнуться». После, через несколько секунд: а непохож отчего? Ох и глупа ты, мать моя — Лев Николаевич, не муж — сын. Но уже случилось, ты знаешь, кого искала здесь, сама того не ведая. И трепет вдоль позвоночника, и слезы на глазах (ну ладно, не было слез, может, одна).

Дальше — красивые и необычно оформленные витрины.

А ищешь и находишь все к нему относящееся.

Это. И вот это еще.

Отдаешь дань любви и благоговения Анне Андреевне, завершая обход. Вот кресло, на котором она любила сидеть, а это шаль, в которую куталась:

«Настоящую нежность не спутаешь ни с чем и она тиха. Ты напрасно мне бережно кутаешь плечи и грудь в меха».

Так и пребудет теперь вовеки. Каждый на своем месте. Она на Олимпе, он в сердце.

«Ты плачешь? Послушай, далеко, на озере Чад, изысканный бродит жираф».

Репортаж выполнен в рамках проекта «Специальный корреспондент Livelib»