Пираты Мексиканского залива

XII. СРАЖЕНИЕ И БУРЯ

Когда адмирал эскадры услыхал сигнал – «противник лег на другой галс», а затем – «противник идет в крутой бейдевинд», он понял, что пираты готовятся к нападению. Не зная толком ни кораблей, которыми располагал неприятель, ни даже их количества, он решил собрать все силы и немедля дал приказ кораблям, идущим кильватерной колонной под ветром, принять боевой порядок.

Эта операция в морской тактике подобна тому, что в пехоте зовется быстрым развертыванием. Авангард эскадры ложится в дрейф, затем центр ее и колонна, идущая с наветренной стороны, подтягиваются и тоже ложатся в дрейф, пока не подоспеет подветренная колонна и не установится общая линия. При быстром развертывании каждое судно стремится занять свое место, не дожидаясь тех, кто отстал, но уступая путь тем, кто подходит вовремя. Этот маневр применяется лишь в самых крайних случаях, когда непосредственно возникшая опасность не дает времени установить другой боевой порядок.

Известность, которую приобрели пираты своими сказочно дерзкими и смелыми налетами, заставляла испанских адмиралов принимать все меры предосторожности против безвестных людей, превративших свой флот в несокрушимую морскую державу.

Трубный глас боевой тревоги продолжал звучать, подготовка к сражению шла с величайшей поспешностью. Солдаты и матросы были разбиты на отряды, и каждый занял свое место. Десять артиллеристов встали у каждой 36-фунтовой пушки, по девять – у 18-фунтовых и по семь – у 12-фунтовых. Второй кормчий с двумя людьми стоял наготове у порохового погреба. На шканцах первый кормчий, окруженный помощниками и офицерами, наблюдал за штурвалом и сигналами флажков и фонарей. Часть орудийной прислуги и юнги, расставленные в разных местах, готовились переносить убитых и раненых, остальные рассыпали в пороховом погребе порох по мешкам и подносили их к люкам. Боцманы со своими людьми расположились на баке и на шканцах. Меж тем матросы, которым надлежало идти на абордаж или отражать врага, в мрачном и грозном молчании получали кто ружья, пистолеты, сабли, ручные гранаты и пороховницы, кто абордажные багры, копья, концы троса с крючьями и топоры.

На корабле кипело движение, но все совершалось в глубокой тишине. Матросы сооружали парапеты, освобождали от цепей и готовили к бою пушки, складывали запасы пуль, ядер и картечи.

Наконец все было готово: установлен общий план сражения и везде – на шканцах, на баке, на юте и на батареях вывешены листы пергамента с четко выписанными приказами к сведению всех действующих здесь людей.

Капитан «Санта-Марии де ла Виктория» сделал последний обход, и капеллан, благословив в молитвенной тишине моряков, идущих на бой, дал им отпущение грехов. Вслед за тем командиры подразделений громким голосом возвестили, что каждый, кто проявит трусость, покинет свой пост или не подчинится приказу, будет расстрелян на месте. Захлопнулся люк порохового погреба, и все, словно недвижные, безмолвные статуи, замерли в ожидании боя.

Антонио находился на баке вместе с помощником капитана. Хотя Антонио был человеком не робкого десятка, все эти приготовления не могли не взволновать его. Он знал железный характер и несгибаемую волю пиратов, видел дисциплину и решимость, испанских матросов и понимал, что, кто бы из них ни пошел на абордаж, бой будет жестоким.

Пристально всматриваясь в морскую даль, пытаясь проникнуть взглядом сквозь скрывавший ее мрак, Антонио ждал первого выстрела. Он боялся, что, ослепленный яростью битвы, может броситься на людей Моргана, на своих товарищей, если разум и осторожность не придут ему на помощь.

Все корабли эскадры подняли условный сигнал – связанные крестом две реи с фонарем на каждом конце. Линия боевого порядка была подобна созвездию в ночном небе. Пиратская флотилия не дала ни одного сигнала.

Антонио продолжал свои наблюдения. Внезапно блеснул огонь, совсем близко грянул выстрел, и ядро пронеслось среди мачт «Санта-Марии», срезав трос, на котором держался флаг, однако не причинив большого урона. В тот же миг корабль содрогнулся, один из его бортов оделся пламенем и дымом, и ядра полетели в ответ на приветствие пиратов. Так началось большое морское сражение: пираты ответили на залп, и вскоре почти вся линия испанских кораблей открыла огонь.

День занялся в тучах порохового дыма. С каждой минутой красные вспышки, вылетавшие из пушечных жерл, блекли в лучах утренней зари. Упавший флаг «Санта-Марии» снова взвился под гром канонады. Дневной свет придал бодрости оробевшим; нет ничего страшней неизвестности, ничто так не пугает, как бой в темноте, нет более угнетающей мысли для человека, чем мысль о смерти среди полного мрака, – ведь это все равно что умереть на чужбине, вдали от родных и друзей, покинуть мир, не сказав ему последнее прости.

Многие из тех, кто презирает смерть при ярком свете дня, трепещут, встретившись с ней под покровом ночи. Душа испытывает ужас перед мраком и неизвестностью, она стремится к истине и свету, хотя бы они несли в себе смерть и небытие. Человек хочет видеть, даже если он знает, что больше уже не увидит ничего. Ибо человеческий дух и самую смерть хочет принять в личине жизни, а жизнь есть свет.

Рассвело, но день казался зловещим. Море было так неподвижно, словно оно внезапно оледенело: ни ветерка, ни тучки. Покой, неожиданный мертвый покой; ничто не шелохнется ни на море, ни в небе.

Солнце поднималось, разливая огненные потоки. Вяло повисли на мачтах штандарты, флаги и вымпелы. Обессилевшие паруса запутались в снастях, и, словно вены на коже исполина, выделялись на них канаты и тросы. Клубы пушечного дыма, окутавшие корабли, держались в воздухе подобно огромным хлопьям ваты, едва заметно рассеиваясь тяжелыми медленными спиралями. Обе вражеские эскадры застыли друг против друга на расстоянии пушечного выстрела, словно сев на мель. Но не пески, а море захватило в плен корабли, подобно мертвецу, сжавшему в своих ладонях дружескую руку. Смертный холод сковал руки покойника, они никогда не разожмутся, и живой останется в плену у смерти.

Однако на обеих эскадрах понимали, что страшней, чем сражение с врагом, будет борьба со стихией. Мрачное затишье предвещало бурю. После бури приходит покой – говорят поэты. Но пусть поэты говорят что угодно, а моряки знают: покой есть предвестие шторма. Природа должна сосредоточиться, прежде чем вступить в борьбу с жалкими, слабыми людишками. Она сзывает свои вихри, воды и электрические разряды, подобно полководцу, собирающему рать перед штурмом: вот что означает этот покой.

Темно-синее небо, прозрачное зеленое море, подернутый рыжей дымкой горизонт… Все взгляды устремлены на море, а пушки продолжают стрелять, как бы помимо человеческой воли.

И вдруг, одновременно, словно охваченные общей тревогой, словно повинуясь приказам одного адмирала, и пираты и испанцы стремительно приступили к выполнению маневров.

Все паруса были спущены, все рифы забраны. Можно было подумать, что малейший лоскуток на рее грозил смертельной опасностью, так торопились матросы обнажить все мачты.

На кораблях убирались последние остатки парусов, когда над морской гладью пронесся порыв легкого свежего ветра – так ласточка пролетает над озером, чертя крылом зеркало вод.

То был разведчик, глашатай бури.

Море приветствовало его появление. Морская глубь закипела, и тысячи мелких волн, увенчанных легкой белой пеной, разбежались в разные стороны с тихим ропотом, постепенно перераставшим в глухой грозный рев. Воздух на горизонте начал сгущаться: буря не приближалась, казалось, она назревает там, вдали.

Мы часто видели, как приходит буря, но где и как она зарождается? Тайну этого рождения знают лишь горцы да моряки. Ветер можно угадать, увидеть или почувствовать, когда природу охватывает дрожь ужаса. Но что дрожит? Не море, не корабли, не люди. Так что же? Нечто неведомое, нечто понятное, но необъяснимое, – душа мира, то, что называют природой, то, чего никто не знает, и, однако, все постигают, не умея объяснить, не умея даже обозначить его именем.

Но вот налетел ветер, снасти ответили ему протяжным стоном. Тросы запели, засвистали, заныли, каждый на свой лад, но так зловеще, словно предчувствовали и предсказывали опасность и смерть. Печальный хор! Отовсюду, где болтался хоть один незакрепленный конец, где светился хоть один паз между досками, несся заунывный, протяжный вой.

Кто не слышал завывания ветра? Но слышал ли кто-нибудь более тоскливый и раздирающий сердце звук, чем эти стоны, подобные предсмертному воплю слабого, павшего духом существа?

Началась борьба со стихиями, и бой между людьми прекратился. Солнце померкло и скрылось в желтоватом тумане. Но вот туман, постепенно сгущаясь, превратился в тяжелые, мглистые тучи причудливой формы и окраски; подсвеченные по краям, они теснились, словно сбившиеся в отаре овцы. Там в небе клубились все самые мрачные оттенки серого цвета – от темной сепии до неподдающейся определению окраски пыльного вихря. В скопище туч угадывались потоки воды, бешеные зигзаги молний, зловещие силы, готовые низвергнуться на океан, вздымавший, бросая вызов буре, свои могучие волны.

Тяжелая громада туч, не в силах больше парить в воздухе, стлалась по воде. Буря сходила с высоты медленно, плотная, угрожающая. Но вот, как бы желая разбудить ее, повеяло мощное дыхание урагана, и, словно осенние листья, подхватило и закружило тяжелые военные корабли.

Обе эскадры оказались в самом средоточии бури. Наступила полная тьма, тучи наползали на мачты и снасти.

Все было пропитано влагой, хотя ливень еще не начался. Непрерывно со всех сторон вспыхивали ослепительные молнии, не то падая с неба, не то взлетая вверх из морской пучины. Гроза наконец грянула, и электрические разряды загрохотали, словно артиллерийские залпы двух воюющих миров.

Море бушевало вместе со всей природой. Мощные валы вздымались, сталкиваясь между собой, били в борта кораблей, прокатывались по палубе, неся ужас и разрушение.

Казалось, надежды на спасение нет.

Все люки были плотно задраены, штурвалы и паруса стали бесполезны, всякое управление – невозможно, и брошенные на произвол судьбы, суда носились по воле волн, то целиком зарываясь в воду и пену, то появляясь, как фантастические украшения на гребне могучего вала. Офицеры, матросы и солдаты бездействовали, беспомощные, как муравьи, уносимые на сухой ветке течением реки.

Испанские и пиратские суда беспорядочно метались по волнам, едва ли не соприкасаясь бортами, но противники не узнавали, а порой и не видели друг друга. Сам бог велел им заключить мир перед лицом общей опасности.

«Знаменитый кантабриец» терпел бедствие. Уже рухнули мачты, и старый кузов грозил с минуты на минуту дать течь и навеки похоронить свой груз на дне океана. Капитан перестал изрыгать проклятия. Педро Хуан сидел в полном отупении. Сеньора Магдалена и Хулия пытались молиться.