Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
© Кричевский Г. Э., 2019
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2019
Ангелы в белом
«Вообще-то я не люблю шансон, но ваши песни мне нравятся!» – слышу я от людей, представляющих себя эстетами, но по какой-то причине стремящихся вызвать мое расположение. А еще бывает такое: подходит пузатый мужик лет пятидесяти и вещает, улыбаясь: «Большое спасибо – я вырос на ваших песнях!» Или, скажем, симпатичная девчонка со смартфоном: «Можно селфи? Вы так нравитесь моей МАМЕ!»
«Не удивляйся! – размышляю я. – Время безжалостно! Привыкай, пиши мемуары!»
Скажу прямо: мемуары – это не ко мне, другое дело – истории! В моем понимании (а писатель я непрофессиональный, как, собственно, и музыкант) «история» – это литературно пересказанное (в идеале непосредственным очевидцем) реальное событие. Мне часто советовали издать сборник историй, из тех, что я рассказываю за бутылкой вкусненького в кругу близких друзей. Довольно долго я «тормозил», и объясню почему: во-первых, одно дело – рассказать, другое – написать. Вживую присутствует особое настроение, определенный драйв; ты манипулируешь энергией, импровизируешь, добавляешь элементы актерского мастерства – часто выходит довольно симпатично, особенно если компания хорошая!
На экране ноутбука все выглядит по-другому!
Рассказы становятся не такими яркими, порой даже нудными – пропадает динамика!
Говорят, Сократ верил в преимущества речи над написанным текстом! Отсутствие визуального ряда трудно компенсировать даже изящно написанным текстом – и все же я решился!
В мои планы входит создание трилогии под общим названием: «Скрипач в законе». Первую книгу «Ангелы в белом» осмелюсь предложить вам, мои потенциальные читатели.
Для начала я вдохновился коллекцией личных историй, датированных двумя годами, а именно с момента окончания школы и до поступления в медицинский институт. Я не случайно выбрал этот период моей юности с 1980 по 1982 год, когда после окончания средней школы оказался на должности санитара в психиатрической больнице, а позднее – на пятой станции «Скорой помощи», параллельно играя на бас-гитаре в вокально-инструментальном ансамбле пивзавода «Колос»! Согласитесь – полный сюр!
Итак, если вы готовы к погружению в период позднего застоя – поехали!
События и персонажи – реальны! Имена героев изменены. Выражаясь языком голливудских сценаристов, «любое совпадение является случайностью»!
Годы, минуты, мгновения, стремительно пролетевшие после окончания школы и до поступления в мединститут, формируют цепь парадоксальных, но довольно впечатляющих событий. На голову музыканта-любителя и потенциального абитуриента с задатками профессионального распи…яя свалилась целая гора «прелестей» начала жизненного пути. В повествовании я обойду стороной амурные страсти во избежание последствий ментального мазохизма.
В то время поступить в мединститут задача была непростая. Хорошего аттестата и знаний недостаточно! Необходимы деньги, безупречная биография, «правильная» пятая графа! В этом контексте мои позиции казались проигрышными во всех отношениях! Наша среднестатистическая семья не принадлежала к элитному кругу советской номенклатуры, чьи мажорные отпрыски легко поступали в престижные вузы. Мои демократично-либеральные родители – обычные врачи. Среди друзей нашей семьи преобладали медики, актеры, инженеры. Партийных и гэбэшных боссов не было и в помине – ну какой мединститут! Пока родственники искали возможности для моего поступления, как тогда выражались, блат, выяснилось, что, ко всему прочему, очень желательно иметь рабочий стаж. На семейном совете приняли решение отправить меня в санитары. Кто-то из маминых знакомых предложил блатное место в образцово-показательном третьем отделении Львовской областной психиатрической больницы.
К моему удивлению, это считалось невероятно круто! Социальное неравенство культивировалось в психиатрических больницах. Третье отделение предназначалось для высшей касты советских людей. В отличие от других, обычных отделений, третье выглядело как санаторий номенклатурной элиты. В отделение попадали обладатели солидной должности или блата.
Санитары в психбольницах получали немного больше своих коллег в обычных стационарах, а рабочий день был значительно короче. И все же я приуныл! Учитывая, что мои скромные представления о психиатрии в основном основывались на песне Высоцкого «Письмо в редакцию телевизионной передачи «Очевидное – невероятное», идея казалась полным абсурдом, но, как оказалось, были и свои неоспоримые преимущества! Рабочий день начинался в девять утра, и уже к двум часам дня я был свободен. Такой график позволял готовиться к вступительным экзаменам, а вечерами репетировать с группой на пивзаводе «Колос».
Когда я впервые зашел в кабинет заведующего третьим отделением Львовской областной психиатрической больницы, доктор Кущь убил муху сувенирной гетманской булавой! Удостоверившись, что муха повержена, заведующий откинулся на спинку кресла, положил булаву на заваленный разной всячиной письменный стол и хрюкнул… Почему-то я не удивился! Мне сразу бросились в глаза коричневые сандалии, надетые на полупрозрачные нейлоновые носки.
– Как, говоришь, твоя фамилия… хрю? – спросил Кущь.
– Кричевский! – ответил я на пониженной громкости.
– Кричевский… мда… хрю… – заведующий задумался. – А ты не родственник Абрама Кричевского, режиссера… хрю?
– Думаю, нет! По крайней мере, мне ничего неизвестно о таком родстве.
Заведующий громко чихнул, два раза хрюкнул и угрожающе приподнял булаву над столом.
– Подарок студентов курса повышения квалификации! – сообщил доктор Кущь. – Как говорил мой дед: «Если подарок нельзя выпить – подарок – х…ня!»
Я напрягся, но оценил пассаж. Заведующему явно повезло с дедом, но повезло ли мне с шефом? Кущь подошел к громоздкому серванту, заставленному книгами и фигурками советского фарфора. В углу нижней полки покоился череп с крупным отверстием на лобной кости. Перехватив мой взгляд, заведующий пояснил:
– Достался по наследству от предшественника – подарок Антона Кемпинского, знаешь такого… хрю?
– Нет! – честно признался я.
– Знаменитый польский психиатр… гений, можно сказать… хрю! – Заведующий открыл небольшую дверцу бара и извлек початую бутылку коньяка «Ужгород».
– Тебе не предлагаю… или как?
– Спасибо, мне с утра не зайдет, – честно признался я.
– Правильно делаешь… хрю – успеешь еще! – Заведующий налил коньяк в глиняную кружку «Трускавец 1975», блаженно сделал большой глоток и хрюкнул.
– А так можешь? – Неожиданно заведующий вскочил, расставил руки и принялся приседать на одной ноге. Учитывая возраст, вес и наличие брюшка, получалось у него довольно неплохо, но уместность происходящего вызывала сомнения.
Я несколько раз присел на одной ноге, демонстрируя лояльность к странной прихоти шефа.
– А так? – Заведующий двенадцать раз отжался от пола. В свою очередь, я отжался раз тридцать…
– Спину держи ровнее… хрю, и не прогибай грудную клетку! – поправил меня заведующий. Запыхавшись, доктор Кущь плюхнулся в кресло у письменного стола.
– Я так тебе скажу, Кричевский… хрю: если хочешь у нас работать – ничему не удивляйся и будь бдителен!
Сложно было не удивляться, если сам заведующий внушал некоторые опасения!
Выйдя из кабинета, я мысленно поздравил себя с началом взрослой жизни! Начало показалось мне довольно экзотичным… хрю!
В образцово-показательном третьем отделении лечились «особо важные персоны»: всякого рода начальники, партийная номенклатура и торгаши (алкоголики, проходившие курс антинаркологической терапии). Попадались и обычные психбольные с самой широкой палитрой диагнозов. В мои основные обязанности входила фиксация пациентов во время инсулинотерапии. Эту методику любили применять советские психиатры: больного привязывали к койке (как у нас говорят: «фиксировали»), после чего вводили лошадиную дозу инсулина, искусственно вызывая гипогликемическую кому. Представьте: у вас завис компьютер и вы его перезагружаете. Приблизительно то же происходит с мозгом человека, когда он переживает гипогликемический шок. Больной впадает в беспамятство, сильно потеет, бредит… На пике процедуры пациенты часто становились агрессивными. Некоторые здоровяки легко разрывали простыни, которыми мы фиксировали конечности. В особо сложных случаях, когда мы не справлялись, приходилось прибегать к дополнительной помощи, привлекая врачей и сестринский персонал. Когда процедура достигала апогея, больному вводили инъекцию глюкозы, состояние пациента постепенно приходило в норму. Довольно быстро я втянулся в процесс и вскоре стал своим в блатном третьем отделении. Окончательно освоившись, я разделил пациентов на три группы: шизофреники, алкоголики и абсолютно здоровые, по той или иной причине находящиеся на лечении. Колоритные персонажи наблюдались во всех группах. Скажем, среди алкоголиков выделялась троица с забавным прозвищем КГБ – Коля, Гриша и Борис: мужики среднего возраста с лицами профессиональных адептов Бахуса, они вальяжно разгуливали по отделению в тренировочных костюмах, цепляя взглядом персонал, в надежде на понимание их насущной проблемы. Мужикам хотелось выпить! А пить им было категорически нельзя! Троицу подшили французским препаратом эспирал. Врачи сознательно вешали лапшу на уши алкоголикам: мол, после эспирала в случае попадания в организм даже незначительной дозы алкоголя человек может умереть! На самом деле это была полная чушь! В худшем случае пациент мог ощутить легкое недомогание и позывы к рвоте. Несколько раз КГБ пытались уговорить меня, чтобы я пронес в отделение бутылочку.
– Тройной счетчик, студент! – обещали мне КГБ. Я категорически отказывался.
– Мы уважаем твои принципы, но ты пойми и нас! Сложно так жить… Организм требует!
– Так вы же можете помереть, не дай бог! – прикалывался я.
– Все – под контролем! Перед употреблением ложка уксуса – и пей хоть цистерну!
Вынужден признать, в словах КГБ была доля правды. Кислотная среда значительно нейтрализует действие эспирала.
Когда работы не было, я без дела слонялся по отделению или смотрел телевизор в ординаторской, но иногда возникала необходимость помочь коллегам из других отделений. Приходилось сопровождать пациентов шестнадцатого «хронического» отделения к месту работы, в печально известный швейный цех.
В шестнадцатом содержались безнадежные больные; ремиссии у таких пациентов не бывает. Фактически они отбывали пожизненное заключение. За редким исключением, «хронические» никогда не покидали территорию больницы. Многие больные были вполне работоспособными, чем активно пользовалась администрация.
На территории больницы находилось небольшое швейное производство, где относительно вменяемые «хроники» работали в цеху по производству спецодежды. Шаркающей походкой больные ковыляли на работу, издавая странные внутриутробные звуки. По сей день мне непонятна этиология этих вибраций. В такие минуты я ощущал себя вертухаем Гулага. Надо признать – чувство отвратительное!
Отдельной группой на работу приводили женщин.
Женщины вели себя гиперактивно, иногда беременея после посещения туалета. Каким-то образом эти заторможенные люди, накачанные нейролептиками, успевали перепихнуться буквально под носом строгих санитаров-надзирателей.
Для большинства «хронических» работа была единственной отдушиной, вносившей некоторое разнообразие в монотонную жизнь.
Но были и другие времена!
В шестидесятые годы в больничном цеху наладили производство модных и очень дефицитных в то время болоньевых плащей. Любой пижон времен «оттепели» мечтал иметь в своем гардеробе болоньевый плащ. В отличие от «шедевров» Наро-Фоминского шелкового комбината, львовские цеховые плащи, сработанные психбольными, выглядели почти как фирменные изделия из далекой Италии! Эшелонами плащи разлетались по всему Советскому Союзу. Цеховики заработали миллионы, но когда история вскрылась, всех причастных, включая главврача больницы, расстреляли!
Однажды я увидел, как на новенькой «Ладе»-«шестерке» цвета «мокрый асфальт» к цеху подъехал старший мастер. При его зарплате рублей сто сорок – сто шестьдесят все говорило о том, что дело покойных цеховиков в какой-то мере живо и процветает! Как говорится, место оказалось намоленное!
В конце ноября я буднично сопровождал «хронических» на работу в цех. Нестройную колонну возглавляли две дородные медсестры, напоминающие колхозных доярок. Замыкал шествие возрастной санитар Орест Погиба.
– Начальник! Помоги! А, начальник? – обратился ко мне мужчина лет сорока. В его грустном взгляде читалась беспробудная тоска.
– Чем могу быть полезен?
– Отпусти, начальник! Домой охота!
– Это не в моей компетенции, такие вопросы я не решаю!
– Врачи – сволочи и садисты! А у тебя глаза добрые! – жалобно пояснил «хронический».
– Вернись в строй, Сулима! – грозно скомандовал Погиба. – По аминазину соскучился?
Мужчина наклонился, пытаясь поправить язычок ботинка. Когда колонна остановилась, больной резко вскочил и, прихрамывая, стремительно побежал в сторону больничного забора. «Хронические» беспокойно переглядывались, издавая странные звуки, напоминающие гогот пингвинов. Я рванул за Сулимой. С другой стороны мчался Погиба, извергая порции мата и междометий. Беглец пытался вскарабкаться на высокую больничную стену, но сорвался и угодил в крепкие объятия Погибы.
– Ну шо, спортсмен! – почти нежно произнес Погиба. – Идем до доктора… Уколють – будешь как цветочек в вазе!
Шизофреник Ярослав Сулима никогда не покидал «Кульпарковскую», фактически отбывая пожизненное. Обитатели больницы наградили Сулиму прозвищем Топор.
Когда-то Ярослав числился обычным пациентом, не представляющим социальной опасности. Долго и безуспешно Сулиму лечили, а точнее, подлечивали от целого букета психопатологических процессов. На выходные и праздники Ярослава охотно отпускали домой, под ответственность родственников.
В первое воскресенье сентября брат забрал Ярослава домой. Позавтракав в кругу семьи, Ярослав пробежался по программе телепередач в газете «Высокий замок». Искренняя, почти детская улыбка озарила обычно грустное лицо Ярослава Сулимы. Программа обещала передачу «Клуб кинопутешественников». Ярослав, предвкушая долгожданную встречу с недоступными для советского человека заморскими странами, включил телевизор «Огонек». Но вместо любимой программы шел старый фильм о Ленине…
Ленин выступал перед толпой матросов на броневике. Ленин на Всероссийском съезде Советов рабочих депутатов…
Несколько минут Ярослав просидел в оцепенении. Очнувшись, он вышел на балкон и одну за другой выкурил две сигареты. Вернувшись, Ярослав обнаружил, что ничего не изменилось! Вместо приятного ведущего Сенкевича на экране продолжал мелькать «картавый вождь пролетариата»!
Ярослав незаметно для домашних проскочил в коридор, где из старого платяного шкафа извлек топор. Спрятав рубящее орудие под подолом старомодного плаща, Ярослав Сулима покинул отчий дом…
Осенний город утопал в зелено-золотых красках бабьего лета. Солнечный день, сдобренный теплым ветерком, аккомпанировал вальсирующей листве. Прохожие бросали удивленные взгляды на странного мужчину, одетого не по погоде. Вскоре перед Ярославом показалась знаменитая жемчужина львовского центра – величественное здание оперного театра. Но «храм искусств» не интересовал Ярослава! Пациент шестнадцатого отделения Сулима стремительно направился к памятнику Ленину на «стометровке». Бронзовая фигура Ленина величественно возвышалась на гранитном постаменте, символизирующем трибуну. Вождь смотрел вдаль, в то время как на его патинированную голову безнаказанно испражнялись голуби… От голубиного помета складывалось ложное впечатление, что на лысине вождя пробивается светлый пушок девственных волос.
Ярослав подошел к постаменту, деловито оглянулся, извлек из-под плаща топор и принялся рубить гранит… Топор опускался на камень, издавая неприятный скрежет. Вскоре у памятника собрались «благодарные» зрители. Люди не верили глазам! Безумный смельчак делал то, о чем мечтали многие, но не решались даже подумать о подобном! Ярослав рубил гранит, не замечая усталости. Пот градом катил по лицу, заливая глаза, Сулима потерял резкость. Он не мог видеть, что его труд практически бесполезен. Камень не поддавался, чего нельзя было сказать о топоре. Лезвие сильно затупилось, на плоскости появилась трещина. Ярослав безжалостно рубил трибуну вождя, изредка издавая внутриутробный стон. Крошки гранита разлетались, превращаясь в мелкую серую пыль…
Очень быстро у памятника собралось такое количество зевак, как бывало на митинге в день рождения Ленина. Сулима неистово рубил камень. Люди тревожно наблюдали… Молодежь довольно улыбалась, старшее поколение напряженно безмолвствовало…
– Руки вверх! Немедленно прекратите! – прокричал внезапно появившийся молоденький лейтенант милиции. Лейтенант пытался достать пистолет из кобуры, но что-то пошло не так, кобура не открывалась. Ярослав, не обращая внимания на призыв милиционера, ритмично опускал топор на «святой» гранит. Наконец-то у милиционера открылась кобура, и страж порядка произвел предупредительный выстрел в воздух.
– Брось топор! Стрелять буду! – Ярослав не удостоил взглядом милиционера, продолжая калечить памятник.
Скорее всего, на такой случай у советской милиции не было четких инструкций, и лейтенант действовал по наитию. Милиционер открыл прицельный огонь по Ярославу, находясь в пяти метрах от памятника. Хлопки выстрелов пистолета Макарова напоминали взрывы новогодних хлопушек. Лейтенант стрелял в Ярослава, но тот продолжал, как ни в чем не бывало, рубить постамент.
– Холостые! – пронеслось по толпе зевак. – Им боевые не дают! – Но толпа ошибалась! Милиционер стрелял боевыми. Вот только ни одна пуля не попала в Ярослава Сулиму! Видимо, лейтенант был «способным» парнем! Несколько пуль угодили в гранит постамента, оставив на камне характерные пулевые сколы. Когда патроны в «макарове» закончились, Ярослав развернулся к милиционеру. По толпе пробежал тревожный шепот. Лицо Ярослава излучало неистовый охотничий азарт. Лейтенант справедливо предположил, что вместо памятника, возможно, начнут рубить его! К сожалению, он оказался прав! Сулима поднял топор высоко над головой и решительно бросился в сторону милиционера! Издавая жалобный крик, лейтенант убегал от безумца, одной рукой придерживая фуражку. Толпа разразилась трагикомическим смехом. Не смешно было только лейтенанту. Милиционер мчался по улицам древнего города, предварительно израсходовав обойму патронов, ни один из которых не попал в цель! При виде этой сюрреалистической картины люди испуганно расступались. Пробегая по Армянской, «охотник» и «жертва» попали в поле зрения местных хиппи.
Ничуть не удивившись, один из хиппи, глубоко затянувшись «непростой папироской», философски изрек:
– Напрасно он убегает! Менту выпала редкая возможность быть обезглавленным от топора кровожадного психа! В честь мента назвали бы улицу, и пионеры приносили бы к его памятнику цветы!
Устав от погони, Ярослав выбросил испорченный топор и отправился домой в надежде посмотреть «Клуб кинопутешественников». Но на Подвальной его схватили сотрудники местного отделения милиции.
С тех пор Ярослав Сулима по прозвищу Топор не покидал стен психиатрической больницы…
В третьем отделении проходил «курс терапии» известный львовский карманник Зюма.
Долгие годы Зюма оттачивал навыки в трамваях, троллейбусах и другом общественном транспорте, подрезая «лопатники» у беспечных советских граждан. Зюма слыл мастером своего дела, заслужив репутацию достойного представителя «старой школы». Работал Зюма виртуозно, строго соблюдая воровской кодекс: стариков и детей не обижал, последнего не брал…
Зюму уважали как в воровском мире, так и «на другом берегу». Но и «на старуху бывает проруха»!
Как-то летним вечером молодые опера приняли Зюму «на кармане» в трамвае четвертого маршрута. Авторитетный Зюма воспользовался обширными связями, и вместо срока карманника упрятали в третье отделение с диагнозом «маниакально-депрессивный психоз».
Чисто выбритый Зюма, приятно пахнущий французским парфюмом, разгуливал по отделению в импортной пижаме, запястье карманника украшали модные часы – ORIENT COLLEGE.
– Молодой человек! – обратился ко мне Зюма, пристально рассматривая кроссовки Puma. – Могли бы вы сделать мне одолжение?
Надо признаться, я был заинтригован.
– Судя по всему, у вас – неплохой вкус и некоторые возможности. Достаньте мне, пожалуйста, японскую магнитолу и приличные кроссовки… Бюджет неограничен!
В напускной вежливости карманника чувствовалось высокомерие, присущее аристократам криминального мира.
– Думаю, это возможно! – произнес я уверенно. – Как срочно?
– Скучно здесь, вокруг – одно жлобье и психи! – жаловался Зюма. – Желательно как можно скорее – хорошие вещи скрашивают бытие!
Я обратил внимание на пластичные и длинные, как у профессионального пианиста, пальцы карманника. Легко представить, как виртуозно эти «пальчики» проникают в карман и извлекают ваше портмоне…
Зюма вручил мне солидную пачку денег:
– Мне кажется, этого должно хватить. Удачи, молодой человек!
Я сделал несколько звонков знакомым фарцовщикам, и уже через пару-тройку дней «товар» был у меня. Когда я доставил заказ в третье отделение, Зюма не скрывал радости:
– Я в вас не ошибся! Хотите быть успешным – держитесь правильных людей!
Интересно было бы лицезреть шкалу «правильности» в понимании Зюмы. Тем не менее я заработал оклад главврача минимум за квартал! Жизнь налаживалась – мечты сбывались! Я купил «паленый» гитарный усилитель Marshall и ковбойские сапоги на скошенном каблуке работы югославских кооператоров.
Вскоре Зюма привел очередного клиента – завбазой Червоноградского импортторга товарища Петренко. Путь заслуженного работника торговли в третье отделение психиатрической больницы оказался весьма своеобразным.
Накануне проверки отделом по борьбе с хищением социалистической собственности товарищ Петренко, заметая следы крупного хищения, поджог склад с импортными дубленками. Дефицитный товар сгорел дотла! Говорят, что не горят только рукописи – дубленки сгорели! В итоге обладатель обширных связей, ударник коммунистического труда Олег Владимирович Петренко очутился не за решеткой, но в третьем отделении областной психиатрической больницы с диагнозом «маниакально-депрессивный психоз».
Я обеспечил Олега Владимировича кроссовками, спортивным костюмом Adidas и сигаретами Marlboro. Клиент остался несказанно счастлив!
Мне светила перспектива стать личным поставщиком «элитных психов».
С материальной точки зрения работа меня вполне устраивала, но хотелось познавать медицину в более расширенном формате. Смущал откровенно узкий профиль.
Довольно быстро я ознакомился с основами клинической психиатрии. Больным, как правило, назначали аминазин и галоперидол, в особо тяжелых случаях проводили шокирующую своей жестокостью электрошоковую терапию: пациенту пропускали ток через головной мозг, вызывая судорожный припадок. Процедура напоминала пытки в «застенках гестапо», но в некоторых случаях это был единственный способ помочь больному.
Два раза в год (весной и осенью) в отделение поступал студент политехнического института, профессорский сын Саша Степанов. Высокий блондин с прекрасной фигурой пловца страдал шизофренией. К счастью, Саша чувствовал, когда у него начинается обострение, и добровольно приходил на госпитализацию. У Саши было незавидное прозвище – Гитлер. Когда болезнь рецидивировала, Саша переставал спать, становился агрессивным и разговаривал исключительно на немецком языке, выбрасывая руку в нацистском приветствии. Каждые две минуты комсомолец Саша выкрикивал: «Хайль Гитлер!» Наступал момент, когда Гитлера приходилась закрывать в палате для буйных, где уже находились «серьезные люди»: маршал Жуков, в миру бывший главбух СУ-24 Анатолий Вадимович Белых, Владыка Вселенной Гвидор – больной Эрик Маргулис (инженер-электронщик Эрик стал Гвидором после того, как в третий раз получил отказ на выезд в Израиль). Имелся в палате и агент британской разведки МИ-6 Ким Филби, урожденный Василий Федышин.
Привязанный к койке Саша-Гитлер кричал: «Возмездие не за горами! Рыцари Великого Рейха найдут и накажут всех партизан!» Партизанами Саша называл санитаров, врачей и пациентов отделения. Уже через пару-тройку сеансов электрошоковой терапии недуг временно отступал, и Гитлер превращался в обычного студента машиностроительного факультета Сашу Степанова. Однако с незавидной регулярностью, каждой весной и осенью, Саша возвращался в больницу печально привычным для всех Гитлером…
Среди пациентов отделения выделялся персонаж из постоянных клиентов – Валера Пепельница. Предупреждаю, рассказ не для слабонервных – особо впечатлительным советую пролистать! Какое-то время Валера не привлекал моего внимания. Пациент вел себя спокойно, дружелюбно и весьма замкнуто. Как у всех «постоянных», у Валеры имелось прозвище. Валеру называли Пепельница…
В период обострения Валера активно курил… Казалось бы, что здесь такого? Но проблема заключалась в том, что Валера тушил бычки исключительно о головку собственного члена! При этом он не кричал, не стонал, а блаженно улыбался!
Через пару «сеансов» слизистая головки превращалась в сплошную язву, но это не останавливало человека-Пепельницу. Валера мужественно продолжал тушить сигареты о многострадальную плоть, лучезарно улыбаясь! Лечили Пепельницу одновременно психиатр уролог…
Как-то Валера попросил у меня сигарету.
– Курить хочешь? – мой вопрос носил риторический характер.
– Да нет! – честно ответил Валера. – Залупа чешется, притушу бычок – глядишь, полегчает!
Через какое-то время я привык к особому климату психбольницы. С некоторыми пациентами у меня наладилась коммуникация. Однажды я обратил внимание на корпулентного мужчину лет шестидесяти, не спускавшего с меня глаз. Пациент заискивающе улыбался, стремительно направляясь ко мне с солидной папкой, заполненной листками формата А4.
Поэт Микола Коровай складывал вирши, поэмы и четверостишья, навязчиво читая свои «произведения» всем, кто попадал в его поле зрения. Коровай мог часами ходить за мной, умоляя послушать новый стих. Чтобы вам был понятен уровень «поэзии», приведу пример: однажды Коровай прочел «шедевр», врезавшийся мне в память:
По иронии судьбы, лет через восемь, в разгар перестройки, в купоны превратились наши деньги… Творил Коровай в основном ночью, днем донимал персонал и пациентов.
Особо невезучим «посчастливилось» выслушать довольно длинную поэму «Лед» – произведение о гуцульском парне, ударнике труда и комсомольце. Однажды гуцул-комсомолец прогуливался вдоль замерзшего озера, покрытого льдом, и услышал крик о помощи. Ребенок провалился под лед! Комсомолец, не раздумывая, бросился в ледяную прорубь. Ребенка он спас, но сам герой умер от простуды!
– Было бы логичнее, если бы парень скончался от пневмонии! – осмелился предположить я. – От простуды, как правило, не умирают!
– Что такое пневмония? – спросил Коровай, насупившись.
– Воспаление легких!
– Нет! – категорически возразил Коровай. – Он умер от простуды, вода же в проруби очень холодная!
Более я не возражал…
Однажды у «поэта» похитили рукопись – ученическую тетрадь в косую линейку. Подозреваю, это сделал кто-то из пациентов, уставших от творчества поэта. Вскоре Микола прочел с интонацией Маяковского:
На смерть Джона Леннона Коровай написал «хокку»:
Признаюсь: один из шедевров Коровая я цитирую по сей день:
Единственным искренне преданным поклонником поэта считался шизофреник-онанист Сергей Коваль. Любые эмоции, как положительные, так и отрицательные, вызывали у Сергея эрекцию, после чего он начинал активно мастурбировать, независимо от места и времени. Сергей мог часами мастурбировать у окна, любуясь покрытыми инеем ветками, одиноким каштаном, или просто дрочить под одеялом, разглядывая больничный светильник на потолке. Когда Коровай читал стихи, Сергей незамедлительно начинал мастурбировать в блаженном порыве преданного поклонника.
В третьем отделении обустроили довольно уютный холл с цветным телевизором «Электрон». В то время это считалось невероятно продвинутым.
Пациентам разрешалось несколько часов в день смотреть телевизор. Как-то в холле собрался аншлаг: выступал Генеральный секретарь КПСС Леонид Ильич Брежнев! Речи Брежнева имели грандиозный успех у пациентов. Самой популярной была знаменитая фраза Генерального секретаря: «Социалистические страны идут прямым курсом нога в ногу!» У Леонида Ильича она звучала приблизительно так: «Сосиски сраные идут прямым курсом на говно!»
Больные собрались в холле, внимательно слушая Брежнева, многие посмеивались над дефектами речи «дорогого Леонида Ильича». Несколько минут послушав Генерального секретаря, Сергей достал член и принялся мастурбировать! Пациент Коваль смотрел на экран глазами, полными любви и уважения к вождю, в то время как его руки ритмично «передергивали затвор»!
– Молодец! – хвалил Сергея Зюма. – Думаю, не каждый человек в Советском Союзе может безнаказанно дрочить на Брежнева!
Я искренне заблуждался, полагая, что за полгода работы в психиатрической больнице многое знаю и ко всему привык. «Ничему не удивляйся и будь бдительным… хрю!» Иногда, теряя бдительность, я разгуливал по отделению среди, как мне казалось, «безобидных психов», о чем-то мечтая или сочиняя песенки. Как правило, беспечность наказуема!
Пятница, конец рабочей недели. Я направлялся в раздевалку для персонала. В коридоре отделения – никого, кроме Олега, высокого мужчины лет тридцати пяти, водителя-дальнобойщика. Пациент топтался у окна, провожая меня грустным взглядом человека, напичканного нейролептиками. Дальнобойщик страдал классической шизофренией – временами он слышал голоса. В целом, Олег заслужил репутацию спокойного больного, не доставляющего особых проблем. Напал Олег коварно, со спины, обхватив мою шею железной хваткой. Он был значительно выше и тяжелее, ему удалось повалить меня на пол. К счастью, борьба в партере – мой конек еще со времен занятий в секции дзюдо. Я как-то вывернулся и заломил нападавшему руку, после чего удачно провел «санкаку-дзиме» – удушение, вызывающее циркулярную гипоксию. В такой ситуации противник сдается, но я имел дело с душевнобольным! Я предположил, что «сеанс закончен», и на мгновение ослабил хватку. Это оказалось ошибкой! Олег коварно нанес мне сильный удар в голову, я поплыл, но успел придавить сонную артерию противника! Даже теряя сознание, больной продолжал отчаянно сопротивляться! На помощь подоспели санитары, дежурный врач и заведующий. Санитары ловко «упаковали» пациента в смирительную рубашку и, как раненого тюленя, потащили в «буйную» палату. Неожиданно Олег открыл глаза и начал плеваться. Его взгляд казался вполне осмысленным.
– Прекрати, Олег, ты же не верблюд… хрю! – сокрушался заведующий. – Хороший же хлопец… хрю… шо на тебя нашло?
Отряхнувшись, я обнаружил «благодарных зрителей»: поэт Коровай, потрясывая головой, произносил одно слово, как мантру: «Плохо… плохо…» «Красавцы» КГБ, живо жестикулируя, обсуждали инцидент со старшей медсестрой Марией, онанист Сергей, засунув руку в карман пижамы, вяло мастурбировал, боязливо поглядывая на Куща.
– И как такое возможно? Вроде мужик спокойный, не псих! – вслух размышлял пациент Печко по прозвищу Самоубийца. К слову, Василий Печко вполне заслуживает индивидуальный флешбэк!
Слыть самоубийцей в психиатрической больнице – «гремучий мейнстрим», но Вася Печко – не тот случай!
Звездной июньской ночью реанимационная бригада доставила Василия в дежурную больницу на улице Топольной с диагнозом «железнодорожная травма». Пациент адекватно отвечал на вопросы дежурного травматолога.
– Что с вами произошло? – спрашивал интерн-травматолог, осматривая исполинскую гематому на левом бедре Василия.
– Хотел броситься под поезд! – отвечал Печко. – Но буфером тепловоза меня отшвырнуло в канаву… Вот бок и отбил!
– А это у вас откуда? – удивленный интерн обнаружил на шее пострадавшего свежую странгуляционную борозду.
– Перед тем как броситься под поезд, я пробовал повеситься! – смущенно отвечал Василий. – Закрепил веревку на крюке для люстры… Когда повесился, крюк вырвало, я упал, ну я и пошел бросаться под поезд…
Озадаченный интерн продолжал осмотр невезучего самоубийцы. Когда Василий снял майку, медики ужаснулись! Весь живот Василия Печко зиял неглубокими колотыми ранами, как будто кто-то решил сделать дуршлаг из брюшной полости!
– А это еще что такое?!
– Перед тем как повеситься, я задумал себя заколоть! – смущенно признался Печко. – Взял кухонный нож… Колол, колол, духа не хватило, вот и решил повеситься!
Из травматологии Василия перевели в третье отделение психиатрической больницы. Больного часто демонстрировали студентам как пример настойчивого, но неудачливого самоубийцы.
Когда все улеглось, Кущь предположил, что неожиданная агрессия Олега, обычно спокойного пациента, связана с переводом его на другой препарат – так сказать, «побочный эффект». После происшествия заведующий пригласил меня в кабинет и зачем-то продемонстрировал свою энтомологическую коллекцию. Я старательно имитировал заинтересованность засушенными бабочками.
– Впредь не лови ворон, Кричевский… хрю! Наши пациенты – это тебе не буги-вуги распевать… хрю!
Кто бы сомневался… хрю!
Общеизвестен факт активного использования в Советском Союзе психиатрии для усмирения инакомыслия. Диссидентов часто «закрывали» в психбольницах на принудительное лечение.
Казалось, в третьем отделении такой категории пациентов не было…
Но весной 1981 года в отделение поступил мужчина средних лет вполне здорового вида. Пивной живот пациента явно диссонировал с довольно развитой мускулатурой рук и крепкими, как у легкоатлета, ногами. Дополняло образ мужественное лицо с пижонскими старомодными усами а-ля Пуаро. Поверх полосатых пижамных брюк пациент носил бордовую вельветовую рубаху, на ногах у Пуаро красовались паркетные лаковые туфли. Даже для психиатрической больницы это выглядело явным перебором!
Лицо «оригинала» мне показалось до боли знакомым…
– Привет, Гарри! Ты меня не узнал? – Пуаро улыбнулся, блеснув ярким золотом коронки.
Я был в некотором замешательстве.
Не дождавшись ответа, пациент продолжил:
– Я отец Вани Мухина… Иван Мухин-старший!
Ну, конечно же! Как я сразу не узнал?!
Я был уверен, что Иван Мухин-старший отбывает очередной срок, но, как оказалось, он находился на лечении в третьем отделении Львовской областной психиатрической больницы!
Ваня Мухин-младший пришел к нам в девятом классе: крупный, чернявый пацан, слишком сутулый для «плохиша», новенький непредсказуемо оказался круглым двоечником! Что еще хуже – двоечником с хорошим поведением, то есть скучным двоечником! Ваня не хулиганил, не прогуливал, но учился отвратительно! Ваня не то чтобы не хотел нормально учиться – он попросту не мог! Науки Ване не давались! Даже на уроках физкультуры и труда довольно крепкий Ваня умудрялся получать низкие оценки…
Обычно Мухин-младший сидел на задней парте, постоянно рисуя волка из «Ну, погоди!». Одноклассники Ваню игнорировали, как, собственно, и преподаватели…
В конце четверти Ванины двойки исправляли на тройки, чтобы со временем он мог получить хоть какой-то аттестат.
На уроке НВП майор Зубко, по кличке Светофор (у майора были разные брови: левая седая, правая черная), пересадил Ваню за мою парту. Тут-то Ваня разоткровенничался, поведав мне историю своей семьи…
Отец Вани, Иван Мухин-старший, честно трудился на заводе «Львов-прибор». В двадцать три Иван женился на своей однокласснице Любе. Через год с небольшим у пары родился ребенок. Недолго думая, мальчика назвали Иваном – видимо, в честь отца. Когда Ивану Ивановичу Мухину исполнилось девять лет, Иван Николаевич Мухин стал наладчиком первого разряда с приличной зарплатой двести сорок рублей плюс премии…
Любовь Мухина служила старшим лаборантом в НИИ, принося в семейный бюджет дополнительно 120 рублей в месяц. Как это часто бывает, турбулентность началась неожиданно!
Мартовским вечером Иван Мухин-старший пришел на приличном подпитии, чего раньше не случалось! Вернулся Иван с проводов коллеги. Наладчик второго разряда Леня Гринберг уезжал в Израиль. Не сняв обуви, Иван плюхнулся на болгарский диван, сжимая в руке подаренную Леней рекламную брошюру универсала «Шевроле» 73-го года…
– Все, Любка, с меня хватит! Надо валить из этого болота! Даже Ленька Гринберг – и тот через три дня будет на Западе! И кто? Леня! Он же полный мудак! А я должен в этой заднице всю жизнь прокантоваться?! Нетушки!!!
Иван швырнул брошюру в телевизор «Рубин», где на голубом экране диктор освещал проблемы животноводов Бурятии…
– Леня – еврей! – справедливо заметила Люба. – Их отпускают на историческую родину! А у тебя папа русский, мама украинка, кто тебя пустит?
Иван ударил кулаком по журнальному столику.
– У нас что, только евреям можно?! Завтра пойду в ОВИР и подам документы на выезд! Меня отпустят! Вот увидишь! – Иван заговорил вполголоса. – Как устроюсь, вызову вас с Ванькой через Красный Крест!
– Лучше иди спать, поздно уже! – Люба поцеловала мужа в лоб. – Утро вечера мудренее!
Напрасно Люба думала, что муж проспится и забудет о бредовой идее. На следующий день Мухин-старший не вышел на работу! Он надел тесноватый свадебный костюм, синий в белую полоску галстук – подарок покойного тестя – и отправился в ОВИР…
– Хочу съездить в Австралию! – сообщил Иван инспектору ОВИРа, блондинке средних лет с поросячьими глазками. – Какие мне для этого нужны документы?
На мгновение блондинка замерла.
– Вы – лицо еврейской национальности, у вас есть родственники в Израиле? – раздраженно спросила инспектор, беспокойно перебирая бумаги в безликой серой папке.
– Да нет, я, слава богу, не еврей, а у нас только евреи могут по миру передвигаться? Я, между прочим, гражданин Советского Союза, самой демократической и свободной страны мира! Хочу съездить в Австралию, при чем здесь Израиль?
– Ты что, напился? – инспектор перешла на ТЫ, ее и без того поросячьи глазки налились кровью. – Ты у меня сейчас получишь такую Австралию! – Блондинка приподнялась, сдвигая пухлыми руками гору бумажных папок на письменном столе. – Пошел вон, пока я не позвонила, куда следует!
– Можете звонить, куда хотите! – упорствовал Иван. – Вы обязаны ответить: какие документы необходимо предоставить для получения визы на выезд за рубеж?!
– Паспорт! – закричала инспектор. – Немедленно предъяви свой паспорт, пьянь!
– Я, между прочим, употребляю редко! – По-детски насупившись, Иван протянул «краснокожую паспортину» инспектору. Блондинка открыла документ, сделала пометку в каком-то казенном журнале и швырнула паспорт в Ивана.
– Пшел вон… австралиец! Будет тебе Австралия, кенгуру и пи…ц с коалами!
На следующий день Иван как ни в чем не бывало пошел на завод, решив взять тайм-аут, чтобы обдумать дальнейшие действия, но «система» работала четко и тайм-ауты не давала! На проходной обычно улыбчивый аксакал вневедомственной охраны Сергеич, пряча глаза, сообщил Мухину о том, что его немедленно вызывают в отдел кадров!
В отделе царила непривычная тишина. Все сотрудники исчезли, а за рабочим столом завкадрами сидел мужчина в неопрятной белой рубашке с сильно засаленным воротником. Незнакомец курил «Орбиту».
– Доброе утро, Иван Николаевич! – с ходу проговорил незнакомец, вцепившись взглядом в Мухина-старшего. – Капитан Роженцев! – Мужчина приоткрыл удостоверение и поспешно вернул его в карман серого пиджака, висевшего на спинке стула. Иван присел, беспомощно оглядываясь. «Быстро работают!» – промелькнуло у него запоздалое прозрение.
– Я вот, товарищ Мухин, ознакомился с вашим личным делом и не совсем понимаю: вроде нормальный человек, квалифицированный рабочий, училище окончил чуть ли не с отличием, жена, ребенок, на работе все путем – премии там, прогрессивки… И тут такое! Вы, может, Иван Николаевич, злоупотребили накануне? Может, отравились?
Иван молчал, нервно подергивая носом. Вскоре этот тик станет его визитной карточкой.
– По национальности вы русский, – продолжал гэбэшник. – Не какой-нибудь там Рабинович! Что вы на это скажете, товарищ Мухин? – Капитан затянулся, выпустив густой клубок едкого дыма.
– А в чем проблема, товарищ капитан? – Иван удивился, услышав свой голос… Он как-то неожиданно охрип. – Я пришел в ОВИР с вопросом: какие нужны документы на выезд, что здесь такого?
Капитан тяжело вздохнул, затушив бычок в медной пепельнице «царевна лягушка».
– Да, Иван… Так ты просто долбо…б, судя по всему! – Капитан прикурил новую сигарету, щелкнув импортной зажигалкой «Ронсон».
– Это почему же? – возмутился Мухин-старший. – Разве запрещено законом советскому человеку путешествовать по миру? Что я сделал не так?
Капитан выпустил три густых кольца дыма.
– Не так сделала твоя мать, родив такого кретина! Ты за кого меня держишь, Мухин?! – не повысив голоса, произнес капитан. – Я – офицер Комитета государственной безопасности! По-твоему, я приперся с утра пораньше твой бред выслушивать, придурок! – Капитан угрожающе приподнялся над письменным столом. – Тебя, сука, кто надоумил?! Кто тебе посоветовал издеваться над инспектором подразделения МВД? Может, твой дружок, жиденыш Гринберг, которого вы с такой помпой провожали в Израиль?
– Ленька здесь ни при чем! – спохватился Иван. – Я просто хочу посмотреть мир… Австралию, в частности…
– Австралию, в частности?! А Колыму, б…дь, посмотреть не хочешь? Это я тебе быстро устрою – поверь мне! Пиши! – капитан нервно развернул перед Иваном листок бумаги с внушительным гербом СССР.
– Что писать? – удивился Иван.
– Объяснительную! Пиши подробно: для чего явился в ОВИР, с кем общался, кто тебя надоумил… Все пиши! В Австралию он захотел!
Когда Иван закончил подробный отчет о своем визите в ОВИР, капитан Роженцев спрятал гербовый лист во внутренний карман пиджака.
– Смотри мне, Мухин, чтоб больше такое не повторялось! Поссориться с нами легко – помириться невозможно!
Покинув душное помещение отдела кадров, Иван не пошел в родной цех, где проработал без малого пятнадцать лет. Он стремительно отправился домой писать письмо! И не кому-нибудь, а лично Генеральному секретарю Коммунистической партии Советского Союза Леониду Ильичу Брежневу. В письме наладчик завода «Львов-прибор» Иван Мухин высказывал свою озабоченность нарушением законных прав советского человека в стране, «где так вольно дышит человек!», и просил Генерального секретаря посодействовать в его вопросе, то бишь чтобы Ивану Мухину, русскому, беспартийному наладчику первого разряда, разрешили выехать за рубеж, а именно в Австралию. Иван решил не рисковать и отправил заказное письмо с «Главпочтамта».
«Система» отреагировала практически молниеносно!
Дня через три Ивана вызвали в отдел кадров и настоятельно предложили написать заявление об увольнении по собственному желанию, а еще через день Мухин-старший получил повестку в здание Комитета государственной безопасности по улице Суворова, где в полумраке казенного кабинета его ждал старый знакомый – капитан Роженцев.
– Недооценил я тебя, Иван Николаевич! – капитан открыл запечатанную пачку сигарет. – Куришь?
– Спасибо… У меня свои. – Иван закурил…
Роженцев выдержал театральную паузу.
– Так я тебе скажу, гражданин Мухин, я же с тобой как с человеком разговаривал… Пришел к тебе сам, сюда не звал… Думал, образумится мужик, а ты побежал жалобу Брежневу писать! Ну, скажи… разве ты после этого не говно?!
– Я писал не жалобу, а просьбу! – Иван насупился, как провинившийся школьник. – Ну, что, я виноват, что я – не еврей?! Им, получается, ехать можно, а нам нельзя! Это почему же?
– Сказочный долб…б! – Роженцев впервые улыбнулся. – Предупреждаю тебя, Мухин, в последний раз! Ты уже лишился работы, и никогда тебе не светит попасть даже в Болгарию! Так подумай хотя бы о Людмиле и сыне! Ты родным жизнь хочешь пересрать?! Еще хоть раз такое отчебучишь, жена твоя полетит с работы, а ты загремишь так далеко, что сразу забудешь о своей Австралии! Там до ближайшего поселка с горячей водой дня три на вездеходе пилить – ты меня понял, Мухин?!
– Понял я, понял… Только меня никто понять не хочет! – лепетал Иван. – Да ладно… Как-то оно будет…
Роженцев тяжело вздохнул:
– Никто его не хочет понять! Ты и вправду думаешь, что твою вонючую писанину будет читать Брежнев?
Иван, молча скрестив руки на груди, рассматривал свои любимые лаковые туфли.
– Иди домой, хорошо подумай! Но помни… Я буду за тобой внимательно наблюдать, права на ошибку ты уже не имеешь!
Выйдя из здания КГБ, Иван прямиком отправился в магазин «Спорттовары», находящийся на той же улице, где купил брезентовый рюкзак, котелок и сухой спирт.
– Все, Любаня… Еду в Грузию! – сказал Иван жене, рассматривая покупки. – Времени у нас мало! За меня взялись не на шутку!
– Ваня! Ты совсем с ума сошел! Какая Грузия… Зачем?
– Не могу пока сказать… Обустроюсь – напишу!
Люба проревела несколько дней, но покорно собрала мужу вещи и провела на вокзал.
Прибыв на место, Иван Петрович Мухин снял комнату в небольшом поселке возле приграничного Сарпи. Еще через день нашел проводника, который за 1000 рублей согласился провести его горными тропами в Турцию…
«В Турции зайду в первое попавшееся посольство западной страны, и, считай, мы – в дамках!» – мечтал Иван.
Проводник, местный субтильный мужичок лет пятидесяти, явно не внушал доверия, но Иван ничего не замечал. Задурманенный реальной перспективой свободы, он утратил всякую возможность трезво анализировать ситуацию.
Ранним майским утром Иван и его проводник Давид двинулись в путь. В спортивных костюмах и с брезентовыми рюкзаками выглядели они как обычные туристы.
– Красота! – восхищался Давид. – Слева горы – справа морЭ…
– Как мы пойдем? Всюду пограничные посты? – интересовался Иван.
– Не переживай, брат, я дЭньги нЭ просто так бЭру! Есть один горный тропа, а за ним пЭщЭра, из которЫй ход прямо в Турцию!
Через часа три мытарств по невысокой, но довольно крутой горной гряде нарушители решили передохнуть. На участке между крупными валунами Давид разложил охотничью накидку и принялся накрывать «поляну». Еды было немного, но все выглядело очень аппетитно: шоти, помидоры, гуда, бастурма… В тот момент, когда Давид собирался произнести тост за «успех мероприятия» и мужчины подняли стаканы с чачей, их окружил патруль советских пограничников…
Договорившись на случай провала, беглец и проводник твердили в унисон наивную легенду: мы, мол, заблудившиеся в горах туристы, любители природы. Майор Боленко, редко осязавший мир трезвым взглядом, почти поверил неудачливым нарушителям, но тут пришла «благая весть» из управления Комитета госбезопасности…
– Ну что, Австралия! – ехидно улыбаясь, констатировал майор. – Думаю, дадут тебе лет двенадцать! Когда выйдешь, если выйдешь, конечно, будет тебе дох…я лет!..
Вот тебе, Иван, и Австралия!
К счастью, майор Боленко ошибался! Возможно, «наверху» учли безупречное прошлое Мухина-старшего. Ивану дали всего четыре года в колонии общего режима. Проводник Давид и вовсе отделался годом…
Сиделось Ивану относительно неплохо…
Зэки прониклись уважением к упрямому романтику Мухину, повесив ему погоняло «Ноги», видать, за неудачную попытку «сделать ноги» из Советского Союза…
Освободился Иван аккурат в день, когда его сын Ваня окончил шестой класс. Иван устроился электриком в железнодорожное депо, где оказался практически единственным умеренно пьющим мужиком. Вот только с Любой отношения дали серьезную трещину. По всему чувствовалось, что у Любы кто-то появился… Иван старался не задумываться, всячески отгоняя скверные мысли. Главное – это цель, а цель оставалась незыблемой!
Вскоре созрел очередной план: на работе Ивану приглянулись так называемые «полувагоны» – без крыши, с высокими бортами, предназначенные для перевозки лесоматериалов. Полувагоны часто цепляли к составам, уходящим на запад. Иногда Иван замечал, как загруженные товарные эшелоны всю ночь простаивали на станции и только утром следующего дня отправлялись в сторону Чопа. Венгрия – страна социалистическая, ловить беглецу там особенно нечего, но Ивану казалось, что, добравшись хотя бы до Венгрии, он найдет способ перебраться в Австрию, а это уже – шах и мат!
Звездной июльской ночью Иван, прихватив с собой пару золотых червонцев, купленных у зубного техника Бирмана, «тормозок» с чаем в термосе, бутербродами и «полный призрачных надежд», забрался в заполненный деревянными изделиями (предположительно паллетами) полувагон. Иван с трудом втиснулся в нишу, образованную неравномерно сложенным лесоматериалом. Он не мог видеть ничего, кроме звездного неба… Звезды завораживали Мухина романтической загадочностью бесконечности космоса… На рассвете состав тронулся. Гудок тепловоза эхом разлетелся вдоль перрона. Иван вздохнул с облегчением – путешествие началось!
Во время коротких остановок Иван напряженно вслушивался, пытаясь разобрать слова и расшифровать палитру звуков, доносившихся снаружи. Состав часто останавливался, лихорадочно дергаясь… Иногда при резком торможении Ивана бросало на паллеты. От ударов на теле оставались синяки, но боли он не чувствовал – переизбыток адреналина делал свое дело, справляясь с ролью эффективного анестетика. Ближе к вечеру Иваном овладело чувство сильной тревоги. Состав приближался к пограничной станции Чоп… Эшелон со скрежетом остановился. Иван почувствовал, как вагон приподнимается. «Все правильно – меняют тележки для перехода на узкую колею». Когда вагон опустили, наступила удручающая тишина – «Ну же, поехали!». Будучи ортодоксальным атеистом, Иван пытался воздействовать на окружающий мир не молитвой, а силой убеждения. По звукам, доносившимся извне, ощущалось царящее возле состава оживление. Он слышал громкие голоса железнодорожников, обильно сдобренные матерным словцом. Сердце бешено колотилось, когда обходчики несколько раз ударили молотком по крышке «букса». Наконец-то суета прекратилась! Голоса растворились в вечерней дымке закарпатского лета… «С минуты на минуту поезд тронется, а там, глядишь, и проскочили!»
Как гром среди ясного неба раздался собачий лай! «Что за хрень?!» – Иван напряженно вслушивался. Эхом пронеслась триоль гудка проходящего локомотива, наслоившись на чьи-то слова!
– Кузык, Лефаренко, а ну-ка гляньте, шо там такое?!
На какое-то время все стихло, но уже через пятнадцать минут Иван вновь услышал голоса и стук, правая сторона полувагона вибрировала. На всякий случай Иван спрятал монеты между досок – это казалось лучшим решением в данной ситуации. Иван старался не шевелиться в своем тесном укрытии, контролируя даже частоту дыхания…
Он отчетливо слышал мужской смех, собачий лай, звук мотора подъехавшего автомобиля…
– Опа! Дывысь, Лефарь, у нас тут гость!
Два молодых пограничника свесились с борта полувагона, с интересом разглядывая человека, пребывающего в неестественной позе в тесном пространстве между разбросанными паллетами.
Иван удивился, как спокойно он воспринял провал! Возможно, организм утратил весь имеющийся ресурс адренокортикотропного гормона, дающего человеку ощущение тревоги.
На допросе Иван Мухин-старший держался довольно уверенно, вещая очередную легенду: «Напились с мужиками из депо после смены… Дальше не помню! Проснулся, уже когда ваши бойцы меня разбудили…»
Ивану дали два года общего режима и год на поселении…
В одном Ивану везло однозначно – это в том, как он «мотал срок». Заместитель начальника по оперативной работе Лопатко объективно оценил способности зэка Ивана Мухина. Поначалу Иван отремонтировал портативный японский радиоприемник, подаренный Лопатко зэком Клищем; вскоре Иван легко исправил телевизор «Рубин» в кабинете у начальника зоны. Уже через пару-тройку месяцев в распоряжении Ивана была собственная радиомастерская…
Два года пролетели довольно быстро, к тому же Кум, полковник Нестор Владиславович Полижай, посодействовал, чтобы Ивану скостили год поселения…
Вот только возвращаться Ивану Мухину было некуда! Люба подала на развод и переехала к своему сожителю…
Поначалу Иван хладнокровно воспринял метаморфозу личной жизни, но вскоре запил, и запил нешуточно! Сорвался Мухин, узнав, к кому ушла Люба! Им оказался его старый знакомый, к тому времени майор Комитета государственной безопасности – Роженцев!
Пил Иван месяца два, поселившись в частном секторе у двоюродного брата в полуразваленной хибаре, служившей подсобным помещением, где родственник хранил ненужный хлам.
К счастью, Иван «завязал» так же неожиданно, как и начал! Покончив с пьянством, он, как в омут, бросился в другую крайность – с маниакальной одержимостью стал приверженцем здорового образа жизни.
Утро Ивана Мухина-старшего начиналось с активной зарядки и бега, днем он качался гирями, а вечером играл в футбол с «ветеранами района».
Работал Иван в какой-то невнятной организации электриком, вечерами подхалтуривал в кооперативных гаражах ремонтом автомобилей. В целом жизнь налаживалась…
Раз в неделю Иван встречался с сыном Иваном. Мухины гуляли в парке культуры, обязательно стреляя в тире… Однако «штиль» продолжался недолго! Как-то весенним утром Иван сообщил брату, что переезжает в Одессу!
– Зачем? – откровенно удивился брат.
– Хочу ближе к морю! – уклончиво отвечал Иван.
– Смотри, Вань, там без глупостей! Не шути с Комитетом – эти люди шуток не понимают!
Иван снял комнату в Черноморке, у буфетчицы Ольги Андреевны Сурок. Целыми днями он бродил по пляжу, временами устремляя задумчивый взгляд к линии горизонта…
Корабли, стоявшие на рейде, вызывали у Ивана бурю неуемных фантазий!
Вскоре Иван обзавелся знакомыми из местных. В основном это были умеренно пьющие мужики пенсионного возраста, с которыми Иван «забивал козла» и играл в шашки. Как-то к компании присоединился портовый инженер Миша Шульман. Мужики называли Мишу Шулей. Приятным летним вечером Иван с Шулей пили ерш (пиво с водкой). Иван разоткровенничался…
– Все, что ты делал, – это херня! – категорично констатировал Шуля. – Видал на рейде сухогрузы, там в основном «фирмачи»… Вот, скажем, уже третий день греки болтаются! Подплыл… на борт попросился… Они не сдадут, знают, что такое коммунистический рай!
Ранним утром Иван спустился на дикий пляж с огромной камерой от колеса «Камаза». Надев камеру, как спасательный круг, он решительно поплыл в сторону сухогруза, предположительно греческого… Через сорок минут Иван выбился из сил, а сухогруз все еще находился на приличном расстоянии. Сильным подводным течением Ивана относило в сторону, но беглец, превозмогая собственные возможности, греб навстречу долгожданной свободе! Время от времени над Иваном пролетали крупные чайки, неприятно выкрикивая «га мнга га». Когда Иван решил немного передохнуть и вылез из камеры, чтобы прилечь на спину, совсем близко выскочила огромная рыба, возможно, дельфин; у Ивана не было возможности углубляться в детали, он лишь успел разглядеть часть спины животного, напоминавшую влажную резину. Ивану приходилось изо всех сил грести в сторону судна, преодолевая нешуточное сопротивление! Неожиданно небольшая волна подхватила беглеца и довольно резко швырнула в сторону огромного сухогруза! Когда Ивана отнесло на несколько метров от ржавой кормы, ему удалось прочитать название: «Агата» – «Пирей». Слава богу – греки! Получилось! Иван ликовал! Нахватавшись соленой воды с примесью соляры и мазута, Иван изо всех сил колотил в корпус сухогруза. Казалось, вот-вот моряки заметят человека за бортом и поднимут на судно. Ничего такого не случилось! Сухогруз, как корабль-призрак, зловеще молчал, лишь изредка подрагивая… Иногда до Ивана доносились приглушенные звуки машинного отделения.
– Helр me! Помогите! – кричал Иван, но ветер уносил слова, превращая их в неразборчивый гогот. Иван решил поменять тактику. Из последних сил он отплыл от сухогруза, так, чтобы его могли увидеть.
– Helр me! Helр me! – Иван поднимал руки и истошно кричал, но угрюмый корабль равнодушно безмолвствовал…
Вскоре Иван сорвал голос, но, к сожалению или счастью, долго раздумывать над дальнейшей перспективой ему не пришлось. Катер пограничного патруля подобрал Ивана, когда он, наглотавшись соленой морской воды с мазутом, окончательно выбился из сил. Свой очередной провал Иван впервые воспринял как спасение…
На этот раз Мухина не судили… Беглеца признали невменяемым и с диагнозом «параноидный психоз» поместили в психиатрическую больницу. Через какое-то время (не без участия бывшей жены) Ивана перевели в третье отделение Львовской областной психиатрической больницы.
– …В медицинский собрался? – Иван Николаевич дружелюбно улыбался. – А мой Ванька поступил в техникум легкой промышленности… Молодец! Будет технологом, такая профессия и на Западе котируется!
В начале девяностых я встретил Ивана Мухина-младшего. Ваня работал поваром в ведомственной столовой, кажется, при МВД. Однокашник признался, что на «рассвете перестройки» его отец женился на пожилой еврейке и эмигрировал в Израиль. В Израиле Иван Мухин-старший поселился в ортодоксальном квартале Иерусалима, принял гиюр, взял фамилию жены и со свойственным ему фанатизмом погрузился в иудаизм. С той поры Ивана Николаевича Мухина (бывшего зэка Ноги) зовут Шломо Вайнберг.
Родители нашли блат.
Я неплохо сдал экзамены, но все же не нашел своей фамилии в списке зачисленных на первый курс! Что-то пошло не так…
Позже выяснилось, что одна «добрая душа» написала анонимку, где зловещим тоном предупреждалась приемная комиссия: «Вы его выучите, а он уедет в Израиль!» Анонимку написала обиженная мама второго мужа моей тетки. Она не простила, что Наташа ушла к другому, и решила отомстить всей семье – в моем лице… В то время к анонимкам относились трепетно! Я пролетел, но твердо решил во что бы то ни стало поступить в медицинский, даже если на это уйдут годы!!! Как правило, неудачи меня мотивируют!
А пока восемнадцатилетнему идеалисту пришлась по душе спорная идея устроиться на «Скорую». Не припоминаю, кто посоветовал мне такой вариант, но признаюсь, что по сей день благодарен этому человеку! Лучшей школы для будущего медика не существует!
Пятая станция «Скорой помощи» находилась на улице Киевской, по-«шпански», между «Привокзальной» и «Крестом», являя собой тихую гавань советской медицины, парадоксально интегрированную в архитектурный ансамбль Баухаус. Недавно обнаружил, что существует она по сей день и выглядит так же убого.
Собственно станция представляла собой небольшой двор с гаражами и ветхим двухэтажным зданием. На первом этаже располагалось казарменное помещение для младшего медперсонала и водителей. Фельдшеры и врачи отдыхали этажом выше, рядом с диспетчерами. Небольшой аптечный склад, чем-то напоминающий избушку лесника, находился у самого выезда. Заведовала складом Ольга Ивановна Бортко, неприветливая женщина средних лет с внешностью буфетчицы. Я быстро смекнул: улыбка и пара комплиментов – самый верный путь к тому, чтобы бригада выехала на смену с полным комплектом медикаментов.
– Берегися баб, ГарЫк! – говорила мне Ольга Ивановна. – От баб – одни болячки!
В целом на пятерке царила очень демократичная атмосфера, но с элементами дедовщины. Новоприбывших санитаров называли «зеленкой» и по возможности троллили…
Санитары станции разделялись на абитуриентов, студентов, временщиков и собственно санитаров по жизни. Временщики – как правило, фарцовщики и прочий ненадежный элемент, вынужденно прозябающие на «Скорой», дабы избегать ответственности по 112-й статье за тунеядство. Временщики одевались лучше врачей, курили импортные сигареты, при первой же возможности сачковали. С так называемыми санитарами по жизни все обстояло сложнее. Мне и сегодня трудно понять мотивацию мужчины, всю жизнь прозябающего санитаром на «Скорой». Два таких дебелых красавца трудились на четвертой бригаде (в народе – дурка). На станции их называли Малыши. Двухметровые толстяки являлись визитной карточкой пятерки. Толстяки производили впечатление классических жлобов, недотянувших до статуса районных хулиганов. Малыши много лет служили на поприще неотложной психиатрической помощи. В задачу Малышей входила принудительная госпитализация психбольных. По своей сути толстяки были олигофренами и садистами. К новичкам относились с презрением и своеобразной иронией гопников.
Легенда гласила, что именно Малыши изобрели «седуксен» – фирменное оружие бригад «Скорой помощи», то есть дубинку из туго сплетенных проводов. Если «седуксеном» ударить человека, эффект потрясающий – очень больно, но никаких синяков! Почти у каждой бригады имелось несколько «седуксенов» – на всякий случай для обороны.
– Каким ветром тебя занесло на нашу грядку? – спросил меня Малыш Андрей в первый день работы.
– Поступаю в мед… Стаж зарабатываю…
– Так ты будущий доктор?! – подхватил Малыш Олег. – Давай, малый, бегом в аптеку и принеси ведро амнезии! – приказал мне Олег. Номер не прошел. Я успел поработать в стационаре, да и рос в медицинской семье. Амнезия – это потеря памяти!
– Вам ретроградную или как? – съехидничал я.
– Молодец! Зачет! – похвалил меня один из Малышей. – А вот твой дружок, Краснов, ходил за амнезией… хе-хе… Такой тупой, а тоже собирается на врача!
Саша Краснов не был тупым, но, растерявшись, пошел за амнезией в аптечный склад. Бортко, от злости брызгая слюной, назвала Краснова дебилом…
Вскоре Малыши засекли меня с гитарой, когда после работы я уходил на репетицию. Мне уважительно «повесили погоняло» – Музыкант. Я не возражал. В то время музыкантов очень уважали! Длинноволосые парни в джинсах и кроссовках, умеющие играть на гитаре, считались представителями высшей касты! Отношение ко мне резко поменялось.
– Музыканта не трогать! – говорили Малыши, когда кто-то из ветеранов пытался нагрузить меня лишней работай. – Гарик – пацан правильный, играет в ансамбле пивзавода!
Ветераны станции поведали мне знаменитую на пятерке байку, основанную на реальных событиях, но, предполагаю, с некоторыми доработками народного творчества.
Обычным весенним днем четвертая бригада прибыла для проведения госпитализации хронического больного. Весна и осень – период рецидивов у шизофреников. Двадцативосьмилетнего мужчину, страдающего психическим расстройством, необходимо доставить в психбольницу на улице Кульпарковской.
– Сын ведет себя агрессивно, угрожает! Срочно забирайте, пока не случилась беда! – тревожно сообщил отец больного.
Бригада в полном составе: врач, фельдшер и два санитара – Малыши – поднялись на третий этаж сталинки. Дверь открыл аккуратный ветеран с орденскими планками на пиджаке.
– Он у себя в комнате, грозится убить! – взволнованно поведал ветеран. – Забирайте, бога ради, пока не случилась беда!
Бригада прошла по узкому коридору в просторную столовую, обставленную советской мебелью пятидесятых. Ветеран, замешкавшись, остался у дверей. В комнате никого не было, не считая серого кота, лениво расположившегося на подоконнике.
– Где сынок, дедуля?! – пробасил один из Малышей. Вместо ответа ветеран резко выхватил пистолет Токарева и направил ствол на бригаду.
– Лежать! – скомандовал ветеран. – Пристрелю, как бешеных собак!
– Ты чего, дядя? – удивился Андрей. – Дуло опусти! Шо за шутки?!
Бригада напряженно замерла…
– Заткни пасть! Всем лежать, бляди! – кричал ветеран.
– Не волнуйтесь вы так, мы приехали не за вами! – успокаивала ветерана опытный психиатр Ирина Александровна. – Мы за вашим сыном, где он?
– А… А… сына вам подай! Никакого сына нет! Это я вас, тупых, так выманил! Будете лежать мордами вниз, сколько захочу!
В момент, когда один из Малышей пытался извлечь «седуксен», ветеран выстрелил. Пуля угодила в стекло серванта. Осколки неестественно рухнули, как сталактиты в научно-популярном мультике.
– Одно движение – и я пристрелю тебя, жирная свинья! – жестко предупредил ветеран.
Бригада покорно легла на елочный узор паркета.
– Кто пошевелится – пуля в затылок! Я больше предупреждать не буду! – пригрозил ветеран.
Ситуация полностью вышла из-под контроля. В напряженной тишине прошло минут пятнадцать…
– Как вас зовут, товарищ? – спросила доктор Ирина Александровна, стараясь не шевелиться.
– Тебе, шлюха, зачем мое имя? Думаешь, уйдешь отсюда живой? Не выйдет!
– Вы очень похожи на моего отца… Он тоже воевал, – не обращая внимания на угрозы, продолжала доктор, пытаясь наладить хоть какую-то коммуникацию с обезумевшим человеком.
– Вот видишь! – тон ветерана смягчился. – Отец за Родину кровь проливал, а она нацепила белый халат и людей пытает! А мы вас выучили, блядей!
– Я никого не пытаю! – Ирина Александровна слегка повернула голову в сторону ветерана. – Мы приехали помочь вашему сыну, вы же сами нас вызвали…
– Мой сын живет в Казахстане… Вам, суки, до него не добраться! – ветеран показал дулю.
– Зачем вы так? Мы же обычные медики, отпустите нас, пожалуйста! – Ирина Александровна мужественно попыталась приподняться. Раздался выстрел! В этот раз пуля угодила в потолок. Несколько белоснежных «ломтиков» побелки рухнули на спины медиков.
– Вы мне сколько раз в душу плевали?! – сорвался на крик ветеран. – Сколько раз издевались, суки проклятые?! А?.. Сколько, я спрашиваю?!
– Мы тебя впервые видим! – не выдержал Малыш Олег. – Отпусти нас по-хорошему… Пока не поздно!
– Заткни пасть, жирная свинья! – приказал ветеран. – Она спрашивает: «За что?» Вот такие ублюдки меня по два раза в год закрывают в психушку!
Ветеран кивнул в сторону Малышей.
– Меня, ветерана войны, командира разведроты, привязывают к кровати и пытают! Такого даже фашисты не творили! Будете лежать, пока я решу, что с вами, блядями, делать!
Ветеран плюнул на паркет и рукавом пиджака вытер с лица проступившие капли пота.
Приблизительно через час ветеран подошел вплотную к лежащим медикам.
– Поднимайся! – приказал он, ткнув носком ботинка фельдшера. Фельдшер, худощавый мужчина средних лет, поднялся с пола, растерянно оглядываясь. Ветеран бросил к его ногам веревку и ножницы.
– Только не дури, если жить хочешь! Свяжи этим руки… крепко вяжи! Если что не так сделаешь, я тебя первого в расход пущу!
Фельдшер покорно связал Малышей. Санитары недовольно кряхтели.
Прошло больше часа. Бригада лежала на полу… Ветеран почти неподвижно сидел на стуле, иногда поглядывая на часы.
Молчание прервал Андрей:
– Послушай, дед! Спина болит, в туалет охота… Пусти в туалет?
– Ссы под себя, свинья, как это делал я, когда ваши привязывали меня к кровати!
– А мы тут при чем? Мы-то тебя впервые видим!
– Ничего! Скоро вас хватятся и пришлют за вами другую бригаду… Я и их положу! Чем больше я вашего брата кончу, тем легче будет жить честным людям!
Бригада окончательно приуныла. Вся надежда оставалась на водителя Федю, скучающего в «рафике», но, очевидно, Федя, как обычно, беззаботно кемарил.
Только через два часа «смекалистый» водитель заподозрил неладное и самостоятельно принял решение выяснить, куда делась бригада. К сожалению, как многие шоферы пятой станции, Федя был полудегенератом. Вместо того чтобы сообщить о проблеме по рации диспетчерам на станцию, Федя самостоятельно отправился на поиск бригады.
Дверь оказалась подозрительно приоткрытой, но «смышленый» Федя беззаботно вошел в комнату, где на полу, лицами вниз, лежала четвертая бригада.
– Шо тут у вас происходит? – как ни в чем не бывало спросил Федя пожилого человека с пистолетом в руках.
– Ну вот, еще одна птичка прилетела – лежать! – приказал ветеран, направляя на водителя ствол.
Когда Федя покорно лег рядом с Малышами, Андрей шепотом произнес:
– Я всегда знал, шо ты придурок, но шо такой!
Часа через три на станции спохватились – исчезла четверка! По адресу выслали двадцатую бригаду. Двадцатка также специализировалась на психиатрии. Прибыв на место, бригада обнаружила пустой «рафик» четверки, одиноко дрейфующий на вечерней улице.
Врач, фельдшер, два санитара и водитель поднялись в злополучную квартиру. Предсказуемо, двадцатая бригада повторила судьбу четверки. Ветеран уложил медиков рядом с коллегами.
– Я же обещал, соберу всю вашу банду недобитую! – злорадствовал ветеран.
Когда через час двадцатка не вышла на связь, диспетчеры забили тревогу! Всем свободным бригадам было приказано срочно ехать по указанному адресу. Туда же вызвали милицию. Вскоре возле двух брошенных карет «Скорой помощи» собралось около десяти машин «Скорой». Явился участковый, несколько оперов и отделение курсантов школы милиции. Правоохранители дерзко вломились в злополучную квартиру. К всеобщему удивлению, увидав людей в форме, ветеран заулыбался, как будто на него сошла божья благодать.
– Наконец-то, родненькие! – радостно закричал ветеран. – Посмотрите, сколько фашистов я вам припас! – размахивая пистолетом, хвастал ветеран, лучезарно улыбаясь.
– Отдайте, пожалуйста, оружие! – вежливо предложил участковый, отдаленно напоминающий певца Богатикова.
– Наградной! – уточнил ветеран. – Мне его лично вручил генерал Романенко! – ветеран охотно протянул пистолет участковому.
– Вы, товарищи, этих арестуйте в первую очередь! – ветеран указал на Малышей. – Фашисты недобитые!
– Арестуем, арестуем, не волнуйтесь, уважаемый! – успокаивали оперы ветерана.
Курсанты отвели ветерана на кухню, усадили на видавший виды табурет. Ветеран продолжал блаженно улыбаться, как ребенок в цирке.
Тем временем из диспетчерской пришла информация. Горе-террористом оказался хорошо известный психиатрам шизофреник Павел Петрович Кольцов. Фронтовик, кавалер ордена Красного Знамени, он давно слетел с катушек и регулярно, по два раза в год, проходил лечение в психиатрической больнице.
– Вы с этих тварей в белых халатах не спускайте глаз! – предупреждал ветеран курсантов. – Они опасные! Особенно эти жирные!
– Не волнуйтесь, товарищ! Все под контролем! – успокаивали курсанты Павла Петровича.
Настоящая драма развернулась, когда милиция ретировалась, оставив ветерана бригадам для госпитализации. Павел Петрович Кольцов мирно сидел на табурете, продолжая улыбаться. На кухню вошли Малыши и двое угрюмых санитаров из двадцатой бригады. В руках мстителей зловеще подрагивали «седуксены»…
– Ну шо, дядя, без ствола ты уже не такой грозный?! – по-отечески спросил один из Малышей. – Будем тебя лечить! Так кто, говоришь, тут фашисты?..
Что было дальше, доподлинно неизвестно. Каждый рассказчик продвигал свою версию. Чаще других звучала такая: измученные почти четырехчасовым пленом, Малыши отвязались по полной. Минут двадцать они обрабатывали ветерана «седуксенами». В «рафик» больного заносили – идти он не мог! По дороге в больницу Павла Петровича продолжали «учить» уважению к белым халатам. В приемное отделение ветерана занесли в полубессознательном состоянии.
Ветеран неразборчиво лепетал: «Разведка не сдается!». Поначалу персоналу приемного отделения показалось, что привезли пострадавшего после дтп. Малыши лихо «поработали» над террористом…
На вопрос дежурного врача: «Как вы себя чувствуете?» – ветеран простонал:
– Жопу фашисты отбили! Сидеть сложно! Надо было их сразу кончать!
Врачи на пятой станции являли собой пестрый калейдоскоп довольно экзотических персонажей.
Одни только прозвища эскулапов говорили о многом: Божий Одуванчик, Змей, Грузин…
Надо признать, врачи относились к младшему персоналу уважительно – социальное неравенство отсутствовало. Если пациенты «благодарили» медиков, калым делили поровну между всеми членами бригады. Мне казалось это несправедливым. По логике вещей, доля врача должна быть больше, но, по неписаному закону «Скорой», врач получал столько же, сколько водитель и санитар.
Вскоре я обнаружил, что работа на «Скорой» – дело довольно прибыльное. Основным заработком оказались не копеечные чаевые, а «бомбежка». Поймать такси в то время было довольно сложно. «Скорые» охотно компенсировали недостатки отечественного Минтранса. Как правило, «бомбежка» начиналась ближе к ночи, когда интенсивность вызовов падала и появлялись подвыпившие клиенты.
Иногда только за одну ночную смену я зарабатывал свою месячную зарплату.
Но не успел я толком поработать, как судьба подарила мне историю, которая могла закончиться весьма печально!
На нашу станцию поступил доктор Чергашвили.
Зураб Лашанович Чергашвили (имя и фамилия изменены) работал на «Скорой» в Тбилиси. Будучи человеком дерзким, вспыльчивым и неуемным, любителем острых ощущений, Чергашвили попал в криминальную историю. Зурабу Лашановичу светило от двух до пяти за нанесение тяжелых телесных повреждений. Каким-то образом дело замяли, и вместо суда доктора в срочном порядке перевели из родного Тбилиси в Киев. Помог Зурабу могущественный родственник – крупная шишка в Минздраве. Однако в Киеве доктор Чергашвили в очередной раз отличился! Что там произошло, доподлинно неизвестно… Чтобы не сесть уже в столице Украины, доктора поспешно перевели во Львов, на пятую станцию «Скорой помощи». Надо полагать, не без помощи могущественного родственника.
Чергашвили обладал весьма экстравагантной внешностью. В прошлом – боксер, доктор Чергашвили носил гангстерскую шляпу и макинтош. Переломанный нос, крупные скулы с глубоко посаженными глазами делали доктора чем-то похожим на Аль Капоне.
Поначалу казалось, что работать с Чергашвили не только интересно, но и «полезно». Зураб Лашанович называл меня не иначе как доктор Георгий и поручал работу, на которую я не имел права в силу отсутствия нужной квалификации. Я делал инъекции (включая внутривенные), ставил капельницы, в некоторых случаях сам назначал лекарственные препараты, в то время как доктор заигрывал с молодыми дамами или нагло усаживался смотреть телевизор.
Чтобы не вызвать подозрения, Чергашвили говорил, еще больше усиливая и без того ярко выраженный кавказский акцент:
– Сегодня вам будЭт помогать Георгий – очень талантливый и подающий надЭжды специалист!
Напоминаю: было мне восемнадцать лет от роду…
Если на вызове в «приличном доме» нам не давали чаевые, Чергашвили нагло делал недвусмысленные намеки.
– Красивая у вас квартира! – ехидно говорил он. – А культурА поведЭния нет!
– Что не так, доктор? – удивлялись граждане, смущенно переглядываясь.
– Ну, как что не так? Ви же взрослые люди! – негодовал Чергашвили. – В парикмахерскАЯ ходитЭ, дЭньги платитЭ?
– Платим! – отвечали граждане.
– Ну вот! – возмущался доктор. – Так чем врач хуже парикмахера? Ми к вам в четыре утра неслись через весь город, уставшие и голодные, применили все навыки, которые приобретали шесть лет в медицинском институтЭ, а ви нам за это – спасибо большое! У нас в Тбилиси такого не бивает!
Смущенные граждане тут же накрывали на стол, а в некоторых случаях опускали в карман халата «скромный гонорар».
Временами от стыда мне хотелось провалиться сквозь землю! Наглость доктора Чергашвили не имела предела. Особенно это касалось пациенток женского пола. Здесь Чергашвили изощрялся особым образом!
Получаем вызов: женщина, 38 лет, высокое артериальное давление, сильная головная боль. Дверь открыла пышная брюнетка в довольно сексуальном, по советским меркам, халатике.
– Кто больной? – с порога спросил Чергашвили бархатным баритоном. Впервые в голосе доктора подозрительно доминировали сексуальные обертоны.
– Собственно, я! – смущенно ответила женщина. – Очень голова болит… Соседка измерила давление – говорит: «Срочно вызывай “Скорую”»!
– Понятно… занимайся, Георгий!
Чергашвили без приглашения уселся в массивное викторианское кресло, явно демонстрируя пренебрежение к общепринятым нормам поведения.
Я измерил женщине артериальное давление, ввел фирменный коктейль «тройчатку» (папаверин, димедрол, анальгин), больная почувствовала себя значительно лучше. Чергашвили демонстративно зевал, разглядывая чешский хрусталь в темно-вишневой витрине импортного гарнитура «Будапешт».
– Ви довольны, мадам? – спросил Чергашвили, откровенно зевая…
– Спасибо, доктор! Голову отпустило… В висках не стучит…
Чергашвили вплотную подошел к кровати. В походке доктора появилось что-то кошачье…
– Не должно у такой молодой, красивой женщины рЭзко подыматься давлЭние! – страстно произнес Чергашвили. – Нужно срочно с вами разобраться! Вы замужем? – пристально глядя в глаза женщины, спросил Чергашвили.
На лице пациентки появилась нервная улыбка.
– Полтора года назад развелась… – потупив взор, ответила пациентка. – После девяти лет брака…
Я предчувствовал катастрофу, но никак не мог повлиять на ход событий! По всему было видно: Чергашвили нашел жертву!
– А когда вы в последний раз занимались любовью? – доктор невзначай положил ладонь на бедро женщины. Мельком глянув в мою сторону, пациентка тихо произнесла:
– Семь-восемь месяцев назад… кажется…
– Я так и знал! – констатировал Чергашвили, извлекая из кармана халата латексные перчатки.
– Снимите лифчик и трусики! – приказал Чергашвили. – Не стЭсняетЭсь, мадам… мИ врачи!
Чергашвили игриво подмигнул. Я пытался ответить тем же, но, кажется, вместо улыбки по лицу пробежал нервный тик. Озадаченная пациентка суетливо разделась. Щеки ее пылали, как у школьницы на первом свидании.
Надев перчатки, доктор принялся пальпировать грудь женщины. Пальпация сопровождалась поглаживанием напряженных сосков. Какое отношение имеет грудь к артериальной гипертензии, очевидно, знал только Чергашвили. После детального обследования груди доктор предложил женщине расслабиться и раздвинуть ноги. Пациентка нервно встрепенулась и икнула…
– Доктор, можно я пойду в машину? – взмолился я.
Чергашвили проигнорировал мою просьбу. С проворностью опытного гинеколога Чергашвили ввел во влагалище женщины указательный и средний пальцы.
– Коньюгата верра! – как заклинание произнес он.
Через пару лет, уже в институте, я узнал, что загадочное conjugata vera – это всего лишь 11-сантиметровое расстояние между мысом и некой точкой малого таза…
На протяжении минуты Чергашвили осуществлял вращательные движения с усердием сексуального маньяка. Женщина тихо стонала… Я пытался представить возможные последствия; вырисовывалась нерадостная картина уголовно наказуемого деяния.
– Доктор, что вы делаете? – шептала пациентка. Женщина не на шутку возбудилась. Ее грудь вздымалась, как «мешок Амбу».
– Что я дЭлаю?! – рычал Чергашвили. – Я, моя дорогая, обследую ваш органЫзм! И вот какой я вИношу вердикт! – Чергашвили снял перчатки и резко швырнул их на журнальный столик. – Вам необходима регулярная половая жизнь! Срочно найдите мужчину, способного к совокуплению! Иначе артериальная гипертензия, мигрень и прочие проблемы вас доконают раньше времени! Вы же молодая женщина, вам всего лишь тридцать восемь лет!
– Доктор, но это невозможно! Я разведена… и вообще… – Тяжело дыша, брюнетка застегнула халат.
– Предлагаю данный аспект обсудить позже! – отрезал Чергашвили.
– Скажите, милочка, как вы занимаетесь этим с мужчинами? Допустим, в какой поза вИ это дЭлали с мужем?
– А может, паренек выйдет? – женщина кивнула в мою сторону.
– Это не парЭнек! – строго возразил Чергашвили! – Это будущий доктор Георгий! Так в какой позе, мадам, вИ это дЭлаЭтЭ?
Женщина нервно теребила поясок халата.
– Ну… обычно, я снизу… мужчина сверху. Иногда я, как это сказать, на четвереньках…
– То есть раком?! – уточнил Чергашвили.
– А какое это имеет значение, доктор? – в голосе женщины появились истерические нотки. – Это же личное!
– Самое прямое! – Чергашвили снял бежевые мокасины-«плетенки» работы батумских мастеров. Я чувствовал, как по моей спине стремительно катятся струйки пота.
– Я обслЭдовал ваше влагалище и пришел к вИводу! – монотонно продолжал Чергашвили. – Вам необходимо вступать в половую связь в позе ИМБРИОН!
Пациентка громко икнула.
– Сейчас я вам покажу! – деловито произнес Чергашвили. – Ложитесь на бок, подожмите ноги, спиной ко мнЭ – лицом к стЭнЭ!
Женщина покорно исполнила приказ. Чергашвили проворно прыгнул в постель, прилег на бок, плотно прижавшись к пухлой заднице женщины.
– Вот ваша базовая поза для полового сношения! – вкрадчиво басил Чергашвили. – Такое проникновЭние более убедительно для организма!
Я твердо решил: если Чергашвили начнет «проникновЭние», нужно бежать! Отсижусь в машине, возможно, это зачтется следствием…
К счастью, кавказский Казанова покинул ложе бЭз проникновЭния!
– Ви завтра вечером дома? – Задав вопрос, доктор довольно громко выпустил газы. У пациентки нервно задергался левый глаз.
К моему удивлению, Чергашвили ничуть не смутился, продолжая пристально смотреть на женщину.
– Я возвращаюсь с работы в шесть… Могу раньше, если надо?
– Отлично! Я помогу вам! ЖдитЭ…
– В каком смысле поможете? – смутилась пациентка.
– В прямом! – Глаза Чергашвили практически вылезли из орбит, как у осьминога. – Я наглядно покажу вам некоторые упражнения…
Надев мокасины, доктор принялся заполнять карту вызова. Обычно эту процедуру он поручал мне. Возможно, в этот раз Чергашвили решил добровольно отвлечься от «грешных» мыслей.
Пациентка, накинув халат, подошла ко мне, виновато улыбаясь. Во взгляде женщины появилось что-то трогательно коровье.
– Может, будете чай, молодой человек? – неуверенно спросила она.
– Спасибо, я сыт!
– Не надо чай! – очнулся Чергашвили. – Дайте лучше десятку, студенты всегда бЭз дЭнЭг!
Женщина метнулась к серванту, где в китайской шкатулке черного дерева хранила сбережения. Через мгновение червонец очутился в кармане моего халата.
– Я заеду завтра, мне нужно вас еще раз вниматЭльно осмотреть! – пообещал Чергашвили. – Ви не возражаЭтЭ?
– Что вы, доктор, буду ждать! – томно произнесла женщина, поправляя халатик. – Большое вам спасибо, доктор… И вам, молодой человек!
– Первое, что происходит с женщиной, когда ее перестают е…ть, – рассуждал Чергашвили, спускаясь по мраморной лестнице львовского «люкса», – это головные боли и артериальная гипертензия или, наоборот, пониженный давлЭние! Запомни, Георгий, в институте этому не учат! Женщину надо е…ть! Не будешь е…ть – будЭт болЭть!
На следующем дежурстве Чергашвили рассказал, как страстно он «лечил» брюнетку с семи вечера до пяти утра! Голова у нее не болела, и давление оставалось в норме, уверял Чергашвили.
… Улица Валовая – центр города. Дома там старинные. Радует глаз разнообразие архитектурных стилей.
Мужчина 45 лет, острая боль в области груди – сообщил диспетчер.
В подъезде мрачного дома эпохи поздних Габсбургов пахло подвальной сыростью и мочой. Дом явно требовал капитального ремонта. Мы поднялись по скрипящей деревянной лестнице на второй этаж. Дверь в квартиру оказалась приоткрытой…
– Не встречают, двери не закрИвают! – недовольно ворчал Чергашвили. – Чертова работа – маму ее е…л!
