Тень Ельцина. Песня о тревожной молодости

Фотограф Владислав Корнейчук

© Владислав Корнейчук, 2020

© Владислав Корнейчук, фотографии, 2020

ISBN 978-5-0051-9859-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие

Черновик «актуального рассказа», найденный в операторском жилете

Так я сначала хотел назвать рассказ «Тот самый горчичник».

Почти все прозаики пишут сегодня актуальные романы или хотя бы актуальные рассказы.

В душе и по сути многие из них – блогеры. А что может быть «естественнее» объединения собственных набросов в соцсетях в «роман» или хотя бы «сборник рассказов»?

А тут еще и книжные маркетологи просчитали: у общества есть запрос на актуальную прозу.

Хотят, понимаешь, люди что-то знать о том, что в стране, мире, а главное – с ними лично, происходит.

По странному совпадению «Тот самый горчичник» – именно об этом.

Хотя и этот рассказ, и все прочие в сборнике – об этом.

И при том все они – полнейший вымысел и абсолютное сочинительство.

Черкает автор, ваш покорный слуга, по старинке – не в посте своем в соцсети, а на страницах блокнота.

Такого же, бумажного, как у телеоператора из рассказа «Тот самый горчичник».

Поместился его «актуальный рассказ» на двух листочках.

(Были найдены благодарными потомками в операторском жилете в 2060 году; они этот шедевр еще не нашли, но вы – эксклюзив! – уже можете прочитать).

Ничего удивительного – телевизионщики такие. Им не то что большой текст написать, маленький прочесть, – как правило, великий труд, растягивающийся на годы…

Рассказы

Башлачев

Я лет тридцать не то, что не ставил эту пластинку, не доставал даже. И вот извлек. Выудил черно-белого оформления облогу из пластмассового короба, в котором у меня русский рок.

Не сразу до этой пластинки добрался.

Сначала именно музыку слушал.

«Кино», «Аквариум»…

В русском роке не так что не было музыки.

Хотя, конечно же, ее там не было! С одной стороны.

Разве это музыка? Сравните с чем-то англо-американским. Вот то рок, да…

С другой стороны, всего этого феномена бы не получили, если бы не ритмическая основа в виде 12-струнной 140-рублевой гитары, производившейся на фабрике имени Луначарского.

А это все-таки музыкальный инструмент. А значит, то была музыка!

И не надо забывать легендарную перкуссию, сделанную из брошенной заезжими финнами пустой пивной банки…

На луначарках продолжали лабать какое-то время, уже и став известными Цой, Гребенщиков. Вторые струны с третьей-четвертой по шестую, как правило, снимали. Инструмент весил прилично (портативный, как известно, рояль – гитара), но отличался не только громким звуком, но и приятным тембром. Из бобровки, да практически любой другой советской «гитары», вы таких звуков при всем желании извлечь не могли.

Луначарка – фабрика, на которой еще до революции рояли делали. Экспериментальный цех там был на высоте.

Была такая «гитарка» и у СашБаша. На обложке единственной вышедшей у него пластинки «Время колокольчиков» – часть луначарки попала в кадр (там снята, кажется, только вторая шестая струна).

Короче, сначала я «Кино» несколько винилов прокрутил, потом – «Аквариум», ДДТ, «Алису»… Даже «Телевизор» и Центр» ставил. И докопался в той коробке таким вот образом до «Времени колокольчиков».

Известная пластинка. Оформление – черно-белая графика. В самом начале девяностых у многих моих знакомых была. С обложки смотрит белое лицо Башлачева.

В одном верхнем углу логотип «Мелодии», в другом – Московской рок-лаборатории. На другой стороне конверта – фотография СашБаша и романтическое повествование рок-музыкального эрудита Троицкого о знакомстве с творчеством рок-поэта, который в обеих столицах жил где придется непонятно на что.

Искренний текст то был? Пожалуй.

Насколько может быть искренним текст человека, который сам без прописки по друзьям долго не жил и не собирается.

Вообще говоря, не слишком взыскательным в плане исполнительского мастерства интеллектуалам, особенно начинающим, прежде всего – студентам первых-вторых курсов, яростное сашбашевское исполнение собственной поэзии под два-три аккорда впечатляться не мешало.

Профессионалам, понятно, одной детской непосредственности мало. Для них самодеятельность – именно что самодеятельность.

В журнале «Юность», в те еще времена, появлялось воспоминание Градского о визите к нему рок-барда. Там и текст «Времени колокольчиков» приводился. Башлачев, как выяснилось, с грязным чехлом ввалился – и давай петь-орать свое, под собственный же варварский аккомпанемент…

Один Александр – известный москвич – признавал, что хоть и оценил поэзию и оригинальность пришедшего к нему поющего и играющего поэта, но ничего для продвижения другого – неизвестного провинциала – Александра не сделал.

Позднее, уже не один год прожив в Москве, я познакомился с поэтом Алексеем Дидуровым. В столице, даже среди тонких интеллигентных людей, не так уж много по-настоящему душевных. В душе у них золотые россыпи, само собой, но у них вечно нет времени. К тому же они предпочитают продвигать себя, а не других, не слушать излияния – самим плакаться в жилетку.

Коренной москвич Алексей Алексеевич или просто Леша не то чтоб совсем не бежал, не спешил, нет он тоже торопился, но он был внимателен к другим. Так мне показалось. А еще он являлся живым аргументом в пользу тезиса Сент-Экзюпери о единственной роскоши – роскоши человеческого общения.

В своей коммуналке в Столешниковом переулке, двадцатью годами раньше, чем мы познакомились, Дидуров привечал разный андеграунд («Кино» и т.п.), прибился к нему на короткий период и Башлачев. Сам не так чтоб жировавший Леша в те восьмидесятые годы вместе со своим новым знакомым сдавал найденные по дворам и подъездам пустые бутылки (как говорили в те времена хипари – пустылки).

Рассказанное о Башлачеве знавшим его лично Дидуровым позже добавилось к моему портрету рок-барда, впрочем, в те времена, когда я уже не то, что не мечтал написать какие-то сопоставимые по уровню песни, давно забросил музицирование.

Но в конце восьмидесятых – самом начале девяностых, конечно, и сочинял, и репетировал…

Из всего получалось тогда и получается теперь, что СашБаш был самым что ни на есть непризнанным гением. Проклятым, как Лотреамон какой-нибудь, поэтом, на которого позже свалилась слава.

Мы с Харитоном, будучи на десять лет моложе Башлачева, готовились встать на вахту на том самом Посту Ковалева, о котором позже. В ту самую пору уже началось это повальное «купи – продай», наши сверстники обдумывали грандиозные операции с покупкой-перепродажей, а мы… В общем, сильно отличались.

То, что СашБаш был из провинциального города, то, что он, не имея знакомых, жилья, работы, просто поехал в столицы и, пусть и не сразу, произвел фурор (грампластинка – тому главное свидетельство), давало нам надежду на то, что это вообще возможно. Уже ведь году в 89-м, наравне с хитами Майка, БГ, Летова, Мамонова, пели на Арбате «Время колокольчиков», что, конечно, означало народное признание и популярность наивысшего сорта.

Забегая вперед, замечу – Харитон вот так вот с одной гитаркой никуда в отличие от меня не поехал. Предпочел быть первым в деревне. То, что я, даже и вторым, в Риме не стал, и так понятно.

Помню ту весну, то лето, когда мы с Харитоном пытались создать рок-группу.

Как музыканты и пииты оба провинциальных вундеркинда находились, как мне сегодня кажется, примерно на одном уровне недоразвития.

Впрочем, Харитон незадолго до нашего знакомства успешно выступил на местном конкурсе самодеятельной песни.

Я в домашней студии, используя самопальные примочки, записал на кассету целый альбом собственных сочинений.

Мне про него один проявивший отсутствие гнилого пафоса rock star сказал: порекомендовал бы на радио, но качество самой записи очень низкое. Неудивительно, писал на одну из «электроник»…

Тут можно было бы добавить случай, когда другой rock star гнилой пафос как раз проявил.

Наученный попутчиками по путешествию в Питер, носившими свою запись Цою и услышавшими от него: «Больше юмора, ребята» (а ведь был и вообще классический пример – звонок СашБаша Градскому), – я позвонил этому – как оказалось, гнилому – московскому rock star из телефонной будки с вопросом: «Не могли бы вы послушать мои песенки?» Да, я сказал «песенки». Привнес долю иронии по отношению к самому себе: я ж понимаю… Наглец ответил не без ехидства. Словно вот сейчас оно все, помню. «Вы знаете, чего-то не хочется…»

В общем, я и тогда имел представление, насколько тяжело было Башлачеву. Харитон тоже знал. Он, на какой-то практике их техникумовской, будучи в Питере, заглядывал на Рубинштейна в Ленрок-клуб. Мрачное место. Сразу ухватишь главное – тяжелый случай этот русский рок.

Как бы там ни было, амбиции присутствовали. Мы наслушались всякой там «Алисы», всякого там «Зоопарка» с ДДТ. Харитону нравился «Вежливый отказ» (он и его, похоже, наслушался). Я в ВО не врубался, скорее уж «Звуки Му» из московских признавал.

Мы еще могли позволить себе мечтать.

Харитон, скорее всего, не очень-то и витал в облаках. Однозначно – имел куда более трезвый взгляд на окружающий мир. И, похоже (я тогда этого не понимал), считал меня снобом.

У меня, и правда, в ту пору поехала крыша – я считал себя существом гораздо более продвинутым, чем кто бы то ни было в родном городке.

Я ездил с уже упомянутымми прихипованными гитаристами (один с луначаркой, другой с электробасом производства ГДР) «на собаках» в Питер, чтобы полюбоваться закрытым на ремонт Сайгоном. Я побывал на каких-то рок-концертах и рок-фестивалях. Немало времени проводил на Арбате. Я заходил в Московскую рок-лабораторию почитать объявления о вакансиях гитаристов-вокалистов. Чаще всего просто покупал там газету, рассказывающую что-то важное и интересное про рок-жизнь, но иногда звонил, ездил на смотрины, знакомился с музыкантами, их творческими экспериментами, с базой, аппаратом, сам что-то там из своих сочинений играл-пел.

Позднее одна из тех рок-групп стала очень известной. Недавно я совершенно случайно встретил на бульваре Голливуд фронтмена из той мосроклабораторской команды.

Выглядел он не так чтоб плохо. Но тогда, в конце восьмидесятых – в самом начале девяностых в Москве, выступая на фестивале, он был звездой. Тут, в Эл-Эй, это был обычный, по виду проживающий в трейлере, а то и в палатке, white trash. Стоптанные кроссовки, неопрятная одежда, немытая голова… Меня rock star не узнал. Но это точно была бывшая звезда московской сцены.

В общем, тогда, в конце восьмидесятых – в самом начале девяностых, я крутился поблизости от настоящего рок-н-ролла, рядом с почти профессиональной рок-сценой. Нахождение в Городе N рассматривал как ссылку. Всей душой я принадлежал обеим столицам, чудеса которых, по слову БГ, как мне казалось, видел. Вот это-то мое неадекватное идеалистическое отношение к граду и миру Харитон, вероятно, и счел чванством.

Прошло всего и ничего-то с тех пор, как мы окончили школу. Еще не успел развалиться Советский Союз. Наши родители еще более-менее вовремя получали более-менее нормальную заплату. Мы жили в квартирах со всеми удобствами, в которых, демонстрируя наше мещанское благополучие, стояли набитые продуктами холодильники, телевизоры, книги, проигрыватели с пластинками.

Мы ничего еще трагического не испытали, никаких особенных катаклизмов не пережили. Мы с Харитоном даже в армии не были.

Я учился в московском институте. В Городе N я, завалив сессию (рок-н-ролл!), временно работал на отцовском заводе радиомонтажником (получив навыки, в свободное время паял себе гитарные примочки).

Харитон доучивался в техникуме и жил с родителями. Он тоже был из разночинцев.

Похожи мы были не только домами, происхождением, возрастом.

Гитарами походили друг на друга!

Классическими Cremona с широким грифом и нейлоновыми струнами производства Чехословакии за 75 рублей.

Харитон играл на нейлоне, а я, желая лабать исключительно рок и блюз, в крайнем случае – кантри и регги, поставил сталь, чем быстро доконал колки.

Помню деку харитоновской гитары – он нашкрябал на ней два слова: «Пост Ковалева». Так он предлагал назвать наш проект. Ему очень нравился Башлачев. Мне, впрочем, тоже.

Троицкий в тексте на конверте винила упоминал, что именно в районе платформы с таким названием похоронен легендарный автор-исполнитель. Было то, говорят, самоубийство.

Несомненно, поэт был измотан своими скитаниями. Конечно, отсутствие признания (той же, появившейся уже после, пластинки) – не очень приятный момент для большого поэта, но все ли из-за этого так сильно переживают?

Да сегодня тысячи непризнанных, возможно – очень талантливых, поэтов, композиторов! Не удивлюсь, если мы просто не знаем сопоставимых с Башлачевым творцов. Да, их сборник или роман висит на том же Ридеро, но мы просто даже не догадываемся о том, что нечто гениальное рядом с нами.

Совсем другой вопрос – тяжелый быт, который любого человека (тонко чувствующего художника – тем более) может вымотать и довести. Нервное истощение может усугубляться тем же алкоголем. Один из устроителей квартирных концертов в конце восьмидесятых – самом начале девяностых говорил мне, что, по его информации, в квартире той СашБаш проснулся с сильного похмелья.

Это всего лишь версия человека из андеграундной тусовки того времени. А вот что точно. Любой соцработник скажет: оказывающиеся на улице люди всего после одного только месяца такой жизни очень часто необратимо меняются. После вынужденного ночного ожидания самолета в аэропорту – попробуйте представить, что вы так живете в течение месяца. Добавьте реализма. Представьте, что это теплотрасса, что у вас почти нет еды, что вы давно не мылись, что существуют разные связанные с этим местом опасности. И т. д. и т. п. Конечно, в случае Башлачева до такого trash не доходило, но скитания способны сильно угнетать психику.

…Честно говоря, мне не нравилось предложенное Харитоном название. Звучало как-то по-советски. А тогда советское в основном не нравилось. По названию у меня были другие идеи.

Я считал, что Children of the Underground будет круче. Хотя наша, находящаяся в актовом зале Агрегатного завода, репбаза и мало напоминала подполье, но мы же – по моей мысли – были андеграундом! И тут была отсылка и к группе «Дети», на выступлении которой в рамках сборного концерта в КЗ «Россия» я побывал, и даже к эстетскому проекту Aphrodite’s Child, о котором в нашем городке мало кто слышал.

К тому же, такое название как бы говорило: парни и сами понимают, что еще дети. И по своим творческим достижениям и как личности. А мы, типа, да. Анфан террибль же – модное амплуа, нам всем тогда нравился сценический образ Петра Мамонова.

Нас окружала мирная благополучная жизнь, хорошие достойные родители, но нас почему-то влекли трагические тексты и исполнительский надрыв.

Конец восьмидесятых – самое начало девяностых – то были еще вполне тучные годы. А мы опасались: жизнь может вот так вот – комфортно, но совершенно серо, пройти. Впрочем, Харитон, возможно, не смущался этим обстоятельством. Я вообще не знаю, что он думал.

В своей песне «Гопники» Майк рисует внешние признаки тех, кто ему «мешает жить». «На ногах из черной резины грязные сапоги», «слушают хэви-метал, «Арабесок» и «Оттаван», «кто бьет друг другу морду, когда бывает пьян», «у кого крутые подруги, за которых не дашь и рубля», «кто не может связать дух слов, не взяв между ними ноту ля». На рабочей окраине промышленного районного центра, нашего Города N так выглядели и вели себя… нет, не все. Но, в общем-то, это и была норма. «Арабесок» и «Оттаван» слушала не только местная шпана, почти всем такая музыка у нас казалась «модной», «прогрессивной». Никому, в том числе вполне интеллигентным людям среднего возраста, не был нужен уже вышедший на «Мелодии» и лежавший в единственном у нас маленьком магазинчике грампластинок диск-гигант «Зоопарка». Но этот винил – сказывался дефицит современных ритмов – все-таки еще могли иногда взять. Тратить те же 2 руб. 50 коп. на Башлачева – тут уже дураков точно не было. Не удивлюсь, если мы с Харитоном были единственными покупателями этой пластинки в N.

Что касается всего остального, слова «гопники» у нас не знали, но все было именно так, как в песне Майка.

Даже сегодня я рассуждаю, получается, как сноб…

Барабанщик и клавишник нашего с Харитоном проекта, хоть и молодые, считали «Оттаван» и «Арабески» вершинами музыкальной культуры. Восседавший за установкой Amati крупный веселый парень высоко ценил хиты Вячеслава Добрынина. Немного примиряла нас всех «Машина времени». Все-таки, надо признать, рок. «Поворот» с «Марионетками» стали чем-то вроде консенсуса.

Что поделать, даже «битлов» в нашем оазисе культуры за людей не считали, точнее – просто знать их не хотели да и не знали.

То, что я нашел врубающегося в СашБаша Харитона, было огромной удачей…

Мы были слишком молоды. Мы чувствовали себя обладателями огромной нерастраченной энергии, у нас впереди было столько, что даже и думать о том, что когда-то это закончится, казалось кокетством. Непонятно, казалось, что вообще со всем этим делать.

Не знаю, как Харитон, много ль было у него разочарований; возможно, совсем без них обошлось, – но я довольно скоро убедился в том, как быстро сгорает молодость. Не обладая, конечно, и сотой долей таланта Башлачева, в скором времени уже мог представить глубину отчаяния, накатывавшего на этого поэта-скитальца.

Сегодня я думаю: если бы кто-то показал мне тогда путь для осмысленного правильного движения…

Да, у меня имелась установка. Простая такая, как табуретка. Работаешь, в свободное время делаешь что-то по дому, на садовом участке; когда все сделано, отдыхаешь – книжка, телевизор…

Эта модель не казалась идеальной. Тем более что был пример Башлачева, который тоже мог бы так в своем Череповце, но зачем-то поехал с одной гитарой в Москву, в Питер…

А как вообще должны поступать такие люди? (Какие – такие? Которым, скажем так, нужно что-то большее.)

По будням в свободное от основной работы время поливать помидоры (вечером, поев борща, сон перед включенным телеком)? По выходным играть на танцах «Яблоки на снегу»?!

Как им нужно со своей жизнью поступать?

Именно так – ехать в Никуда с одной гитарой.

Так я тогда считал.